Posted 27 апреля 2013,, 06:10

Published 27 апреля 2013,, 06:10

Modified 30 января, 15:07

Updated 30 января, 15:07

Россия: от Ходорковского до Навального

27 апреля 2013, 06:10
Эра олигархов кончилась сроком для Ходорковского. Суд над Навальным показал: эпоха «креативных» тоже кончается. Вместе с ними за борт выкинут пехтиных и малкиных. Начинается эра милоновых – людей без загранпаспортов.

Эра олигархов кончилась в 2003 году сроком для Ходорковского. Спустя 10 лет суд над Навальным показал: эпоха «городских» тоже подошла к концу. Вместе с ними за борт выкинут пехтиных и малкиных. Начинается эра Милоновых – людей без загранпаспортов.

Ходорковского от Навального отделяют 10 лет. Но если в 2003 году никто не знал, чем закончится судебный процесс над олигархом, то в 2013 году даже в условный срок верят единицы. Казалось бы, потенциальная опасность широко известного в узких кругах блогера для власти не сравнима с возможностями одного из богатейших людей России начала «нулевых». Но между двумя делами есть принципиальное сходство: оба процесса знаменуют начало новой реальности в постсоветской истории страны.

Когда сажали главу «Юкоса», влияние крупного капитала на происходящее было столь же велико, сколь мала роль государства. Вспомните все эти квазипатриотические проекты наподобие «Родины» во главе с Глазьевым-Рогозиным: тогда самая популярная идея заключалась в «природной ренте» (налог на экспорт углеводородов). Идея усиления государства казалась настолько логичной, что против нее не выступали даже завзятые либералы. Главенствовало ощущение, что нужно выпрямить баланс между частным и общественным и стартовый путинский тренд не вызывал отторжения ни у «народных масс», ни у тех, кого потом обзовут «креативным классом».

Следующие несколько лет стали временем генерации новой элиты. Неважно, откуда росла ее биография – кооператив «Озеро», присягнувшие ему на верность «старосемейные», новые комсомольцы из «кадрового резерва» или вовремя примкнувшие к ним оппозиционеры. Нефтегазовый пирог был велик, по чуть-чуть капало каждому, и уже казалась устаревшей шутка о том, что «желать всем всего нельзя, потому что всех много, а всего – мало». Бюджетники исправно получали свои зарплаты, бизнес спекулировал, а будущие рассерженные горожане активно осваивали информационные потоки всех мастей, превращая их в «тренды», «моду» и «стиль жизни». Им даже не то, чтобы помогали – на них просто не обращали внимания, как не замечают упавших кусков во время праздничного застолья.

Попутно у всех сохранялось ощущение, что Россия окончательно ушла на «западные рельсы». Впервые за долгое время (а может и просто - впервые) – границы были открыты и пересечь их было под силу не только выходцам из дворянских семей, партноменклатуры или крупного бизнеса. Патриотический тренд в политике впервые стал удивительно безыдейным. Борис Березовский в одном из интервью признавался, что идеология «Единой России» на стартовом этапе заключалась в полной деидеологизации. А в 2000-м году в интервью Колесникову Путин говорил о том, что Россия – часть европейской цивилизации, и, вполне возможно, что в тот момент и.о. президента в это искренне верил. Возможно, что именно поэтому несколько лет российская элита была убеждена, что достаточно перенести на отечественную почву западные лекала, чтобы на равных войти в большие «восьмерки» и «двадцатки».

Все это конвертировалось в полную поддержку властей: оппозиционные политики не стеснялись безжалостно и бескомпромиссно хвалить президента. Тяга низов к патернализму нашла выразителя чаяний, а средний класс платил лояльностью за равнодушие. Политика ушла на второй план – на первый уровень вышло потребление. Казалось, что совсем чуть-чуть и Россия станет «Западом» - пусть иным, пусть «почвенническим», пусть «суверенной», но все же демократией (если под ней понимать сытость, а не свободу).

А потом это закончилось. За год с небольшим до кризиса 2008 года Путин произнес речь в Мюнхене. Ее смысл сводился к озарению, постигшему главу государства: оказывается, членства в «восьмерках» недостаточно, чтобы получить право обменяться с Западом активами. Для этого надо стать там своим – а именно это России за все двадцать постсоветских лет так и не удалось. Из полковника КГБ к тому времени окончательно выветрился руководитель комитета внешних связей мэрии Санкт-Петербурга. Страна дернула стоп-кран и стала возвращать государственные вагоны на рельсы отечественного мифополагания.

Субъектность страны в публичной риторике снова стала выводиться из противопоставления «западному миру». Причем, в отличие от прежних исторических периодов, отрицание стало единственным утверждением – другого никакого концепта, оправдывающего инаковость, предложено не было. А потому главной полуофициальной доктриной России стал трафаретный традиционализм, вынесший на хоругви странный гибрид «православно-почвеннического сталинизма».

«Наши», «Молодая гвардия», энергетическая сверхдержава. Это все родилось еще в середине нулевых – после событий в Грузии и Украине, но качественный рывок произошел после кризиса. В публичной риторике Запад стал эдаким товаропроизводящим придатком к одной седьмой части суши.

Война в Южной Осетии только подхлестнула эти тенденции началась подготовка к новому этапу в истории России. Прежняя логика «что не запрещено, то разрешено» сменилась своей противоположностью. Ощущение худого мира стало сменяться правилами «доброй войны», которая требовала идеологической выдержанности. Боевые действия любой степени вялотекущести не предполагают сомнений в штабах – и из года в год число носителей «особого мнения» во власти стало уменьшаться.

Болотная площадь в декабре 2011 года стала для власти лишь очередной вехой на этом пути. Но «креативный класс», слишком зацикленный на себе, воспринял это событие как его начало. А случилась «Болотная» именно потому, что большую часть «нулевых» вся не зависящая от государства урбанистическая масса жила, подписав с государством пакт о ненападении. Никому ни до кого не было дела. Но зимой 2011 года «рассерженные горожане» шли на площадь не столько для смены режима, сколько для того, чтобы напомнить Путину о том, что не нужно и дальше мешать их существованию. Болотная площадь была не камнем в огород режима – она была «приглашением к продолжению». Это поняла только Ксения Собчак, призывавшая с трибуны не менять власть, а влиять на нее. И именно с этого понимания началась ее личная политическая карьера.

Но власть отреагировала на происходящее совсем не так, как ждали протестующие. «Ах, мы вам не нравимся? Ну знаете, у нас тут есть еще одна группа товарищей. Мы тогда с ними дружить будем». Болотную не услышали - услышали «Уралвагонзавод». И история современной России получила новый импульс – в новом направлении. Болотную не услышали еще и потому, что она оставалась воплощение прежнего тренда – на сближение с западом. Иначе и быть не могло – протестующие горожане были плоть от плоти «западниками», для которых критерием конкурентоспособности страны было качество его населения, а персональное Я важнее безлико-обобщающего Мы.

Сперва они перестали быть власти нужны – хотя бы как тот же электорат. А затем и вовсе стали восприниматься как отжившее и неактуальное. Триллионные оборонные программы, беспрецедентные за все 20 прежних лет, были запущены незадолго до протестов. Выделенные в кризис средства на перевооружение стали маркером: российское руководство смирилось с тем, что своими для Запада они не станут и пошли «в контры». Жертвой этих глобальных процессов и пал офисный люд. Креативный класс - это дети надежды на конвергенцию. Как только она умерла, им отключили кислород, и они вышли на Болотную.

И «десятые» получили свой главный импульс: главной доктриной стала борьба с «низкопоклонством» и «западничеством». Это в «нулевые» Никита Белых мог стать губернатором, а Владимир Лукин - омбудсменом. После декабря 2011 года социальные лифты стали возносить на разные ярусы пирамиды таких, как Игорь Холманских или вовремя сменившего убеждения Павла Астахова. Госдеп публично был объявлен вредоносным явлением (прежде предпочитали обвинять персоналии, а не институции), а остатки soft-power окончательно заменили запретительным законотворчеством (новая целевая аудитория прекрасно внимала телеканалам, и бисер выкинули за ненадобностью).

Выразитель остаточных чаяний либеральной интеллигенции – питерский юрист Дмитрий Медведев - окончательно выродился в беспомощную и лишнюю фигуру. Когда он это почувствовал, то немедленно начал «строжить»: кричать на совещаниях, критиковать на камеры и требовать ужесточений, не понимая, что смотрится это нелепо и жалко. Но происходящее с Медведевым – это общая канва вероятного будущего для всех, кто считал, что лучше жить с юристом, чем с чекистом. Им теперь либо ломать амплуа, либо дрейфовать в маргинес. Третьего не дано.

«Шариковщина» безнадежна, когда страна делает ставку на мирное развитие и незаменима, когда государство расчехляет орудия. Причем они могут быть самыми разными. Военными – о чем напоминают неожиданно-масштабные учения на флотах и в округах. Дипломатическими – что прочувствовали на себе неизлечимо больные обитатели российских детских домов. Экономическими – что подтвердил законодательный запрет на обладание зарубежными активами.

«Пехтинг», каждый случай которого вызывает неподдельную радость у всех уставших от погрязшей в коррупции страны, - это вполне себе новый курс на национализацию элит. Которые должны стать патриотичными не только на словах, но и по адресу своей физической и экономической прописки. Чтобы у них не было шансов и надежд сбежать с корабля, если они его сочтут тонущим. И, вполне может быть, что на смену неискренности депутатов, критикующих Запад, но держащих там свои активы, придут идеологические максималисты, которые не будут ничего терять от возрождения железного занавеса в том или ином его виде.

И не нужен им будет «берег турецкий». Будут отдыхать на Волге, ездить на «калинах» и рассказывать по телевизору про линчуемых в Америке натуралов. Преференции всегда относительны – даже в тюрьме есть привилегированные классы. Нужен не абсолютный комфорт и чувство превосходства, а относительный – по сравнение со всеми теми, кто барахтается на нижних ярусах социальной пирамиды твоего общества. И они будут счастливы – как были счастливы их партноменклатурные дедушки.

Попробуйте представить себе стройные ряды Астаховых, которые будут всей душой верить в то, что российских детей в США разбирают на органы. Новых Яровых, которые будут искоренять инакомыслие в Думе, искренне полагая, что борются с происками «врага». Депутата Милонова во главе Эрмитажа. Представьте себе что будет, если вся нынешняя риторика чиновников будет дополняться убежденностью и верой в то, что они говорят. Представили? Понравилось?

Спустя несколько лет нынешний «пехтинг» тоже будут воспринимать как начало конца. И нынешние фолловеры Алексея Навального станут сожалеть о том прекрасном времени, когда идеологическая пустота создавала иллюзии поливариантности развития страны. Когда они будут мечтать о возвращении эпохи, в которой мысли и слова государевых мужей не имели между собой ничего общего. И Навального посадят не за борьбу с коррупцией, а лишь за то, что он демонстрировал, что элиты с опозданием реагировали на смену высочайшего настроения.

Или вы полагаете, что новые хунвейбины не могут появиться в стране, которая создает на них запрос? Значит, вы плохо знаете собственную страну. Уедут малкины. Сдадут мандаты пехтины. Полонские выберут Камбоджу. А повзрослевшие Светы из Иваново вспомнят то, что рассказывали им их бабушки и дедушки и начнут строить новую Россию. Яростно и самозабвенно. Как это уже было в нашей истории. Читайте Оруэлла.

Павел Казарин