Зачем читать худлит?

Мы считаем себя самой читающей нацией в мире, из-за этого обречены все время обсуждать проблему чтения и сокрушаться по поводу того, что теперь на книги тратят меньше времени, чем раньше. Особенно это касается детей. В стремлении заставить их читать больше нам приходится придумывать, зачем это нужно: книги воспитывают патриотизм, формируют картину мира, учат жизни или хоть чему-нибудь.

Когда обсуждали концепцию единого учебника по литературе, председатель комиссии по культуре и сохранению историко-культурного наследия Общественной палаты Павел Пожигайло заявил «Известиям», что в существующей ныне концепции преподавания этого предмета преобладает критерий получения эстетического удовольствия (как будто бы в этом есть что-то неприличное). Значит, концепцию следует пересмотреть.

Мысль о том, что функция художественной литературы близка к наркотической, и именно поэтому взрослый человек, читающий только художественные произведения, как бы не вполне полноценный (он должен изучать нон-фикшн с целью постоянного самообразования) тоже можно встретить в современных СМИ.

Почему в нашей стране так упорно отрицают самодостаточную ценность «эстетического удовольствия»? Что нам мешает согласиться с тем, что на вершине пирамиды ценностей располагаются именно эстетические? Почему нам кажется, что моральное самосовершенствование важнее стремления к красоте?

Если мы согласимся, что взрослый человек обязан читать, во-первых, для образования и лишь в-десятых — немножечко для удовольствия, то нам придется также согласиться, что никакой достойной цели, кроме совершенно утилитарной, у него при общении с искусством быть не может. Но тогда следует признать столь же несерьезной любовь к опере, балету и кино. Получается, если человек пришел в Эрмитаж и при этом не мучается а, напротив, ему все ужасно нравится и его не оттащить от «Возвращения блудного сына», потому что он не может налюбоваться игрой света и тени, то это как бы и не очень правильно. Потому что он не ходит по музейным залам, мучаясь, но с образовательной целью, а просто получает удовольствие от картин. Это примерно как если он читает «Иосиф и его братья», потому что нравится, а не потому что иначе на него с презрением посмотрят в так называемом интеллигентном обществе. А хотя бы даже он читал Александру Маринину — уж в чем, а в умении плести интригу и держать читательское внимание ей не откажешь.

Какое бы художественное произведение человеку ни нравилось, элитарное или массовое, категорически неправильно внушать ему, что эстетическое удовольствие, которое он получает, ниже или хуже той «пользы», патриотической, педагогической или моральной, которую он может из него извлечь.

Когда-то давно на литературном празднике Степан Трофимович Верховенский прокричал, что Шекспир и Рафаэль выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они высший плод всего человечества и форма красоты, уже достигнутая. Но его освистали, и ему так никто и не поверил по сей день. Потому что еще раньше социологическая критика в России насмерть побила эстетическую, и навсегда победил взгляд на искусство как на «хранилище социального», высшая цель которого в том, чтобы ставить либо социальные вопросы, либо философские и религиозные. С тех пор ничего не изменилось.

Советская школа, которая хорошо учила детей всему, в том числе и литературе, опиралась на вполне утилитарную идею: читать надо не потому, что это интересно, а потому, что это формирует правильную идеологию. Советская эстетика понимала под «эстетическим освоением действительности» активное вторжение в нее с целью преобразования, а не созерцательное к ней отношение. Человек, способный лишь наслаждаться произведениями искусства, особенно — сложными плодами элитарного искусства, трактовался как «тунеядец», уклоняющийся от основной задачи — производительного труда на благо общества. Так про это и писали: «Тунеядцы, паразиты, общественно пассивные люди, за каких бы „тонких“ эстетов они себя ни выдавали, не имеют ничего общего с эстетически воспитанными людьми — им чуждо стремление к созиданию подлинной красоты» (Петр Трофимов, «Марксистско-ленинская эстетика», 1964 год).

В конце 1970-х специалисты задавались вопросом, на что советский человек тратит свои 25-28 свободных часов в неделю? «Как он их проводит? В полудреме у телевизора или на занятиях народного университета? За бесконечными партиями в домино или за обдумыванием рационализаторского предложения? Является пассивным кинозрителем или сам участвует в съемках любительских фильмов? <…> Прочитать очередной детектив легче, чем воспринять серьезную лекцию о международном положении, а лежать на диване легче, чем совершить поездку за город» (позаимствовано мною из журнала «Наука и жизнь» за 1979 год). Бросается в глаза, что эстетическое восприятие поставлено в один ряд с ничегонеделанием и противопоставлено таким «серьезным» видам деятельности, как обдумывание рационализаторского предложения (почему-то несовместимого с лежанием на диване) и прослушивание лекции о международном положении (почему-то несовместимого с полудремой).

По какой-то таинственной причине отечественная мысль постоянно отказывала и продолжает отказывать чистому эстетическому созерцанию в праве на существование. Когда в конце 1970-х наш выдающийся социолог музыки Арнольд Сохор классифицировал публику по самым разнообразным способностям к восприятию искусства, от социального происхождения человека до его физических данных, он предложил следующую классификацию: 1. высокоразвитый (знаток, эксперт), 2. среднеразвитый (любитель, дилетант), 3. низкоразвитый (профан).

На первом месте, как мы видим, профессионал, который всегда на работе, постоянно анализирует и поверяет алгеброй гармонию. Свойственная любителю способность наслаждаться красотой творения, не делая из нее никаких утилитарных выводов, была отодвинута на второй план.

Тридцать лет прошло — по-прежнему представители самых разных лагерей высказывают ту же мысль, что ребенок может читать для удовольствия, только если нет других доступных удовольствий, а взрослый просто обязан читать нон-фикшн.

Но вот когда Пушкин писал, что цель поэзии — поэзия, он что имел в виду? А именно это: ни на что больше, кроме красоты и удовольствия от этой красоты, она не пригодится.

Он — наше все, я не буду с ним спорить.

Татьяна Шоломова

Перейти на страницу автора