О свободе и праве сильных

По поводу моей эпитафии на смерть Валерии Новодворской пришлось объясняться с приличными и хорошими людьми, которые и меня (во всяком случае, до этого) считали таковым.

Осталось ощущение недосказанности (с моей стороны) и недопонимания со стороны части моих читателей. Поэтому попытаюсь более четко сформулировать причины, по которым я, отдавая должное талантам этой вечной диссидентки, тем не менее, не считаю ее совестью земли русской.

Как я уже говорил, Новодворская была «хомо политикус». Политиком до мозга костей. Не карьерным. Но политика, прямо по Максу Веберу, была ее «призванием и профессией».

В отличие от тех, кто идет в политику для того, чтобы удовлетворить свои амбиции или материальные запросы, Новодворская шла в нее для того, чтобы бороться. Причем бороться красиво, самоотверженно и пафосно. Цель была для нее вторична, борьба за нее - первична. Я это очень четко почувствовал, наблюдая за Валерией Ильиничной примерно с 1987 года на первых полусвободных митингах, которые тогда проводились диссидентами на Пушкинской площади Москвы. В лагеря за это тогда уже не сажали, ограничивались административным арестом на несколько дней.

Помню, как с одного из таких митингов ее выносили (сама она идти отказывалась) два дюжих милиционера. Делали они это очень быстро и как-то суетливо, но это не главное. Главным было выражение ее лица при этом – на нем сияла счастливая улыбка. Кто-то, возможно, объяснял это душевным расстройством, но я думаю, что в этот миг она была действительно счастлива. Она была в центре внимания, народ смотрел, как она страдает ради него. Думаю, что такие моменты были для нее звездным часом.

Определенно, она любила себя в революции, а не революцию в себе. Это ее самолюбование, вероятно, было одной из причин, которые отталкивали от нее многих соратников, в том числе, и по партии «Демократический союз», которую она создала. Мне приходилось довольно много общаться с некоторыми из старых «дээсовцев», которые, между прочим, никогда не изменяли своим взглядам и которые, тем не менее, вспоминали Валерию Ильиничну не лучшим образом.

Новодворская сильно отличалась от революционеров начала XX века, которые, по словам философа Николая Бердяева, шли в революцию по той причине, что не могли выносить зрелища страданий народа. Новодворская пошла в политику явно по иным соображениям. В конце 1960-х годов, когда она это сделала, народ в массе своей не страдал. К этому времени он был худо-бедно накормлен и инертен. У него не было никаких политических прав, он был отстранен от управления страной и средствами производства, но в большинстве своем не сильно переживал по этому поводу.

А посему, задача революционеров того времени состояла, прежде всего, в том, чтобы расшевелить его, пробудив к политической жизни. Чем юная Валерия и занялась в 1969 году, когда в возрасте 19 лет стала раздавать антисоветские стихи собственного сочинения в Кремлевском дворце съездов, за что, как известно, и получила свой первый срок в психушке.

Как я уже сказал, страдания народа, которых к тому времени уже было не так много, как в начале XX века, ее волновали во вторую или в третью очередь. Гораздо важнее для нее были ее принципы и идеи. Именно за них она и вела борьбу, а не за какой-то там народ, который она, как и значительная часть советской интеллигенции того времени, презирала и не любила, считая его виновником своего подчиненного положения в советском обществе.

Поклонников Новодворской оскорбило мое заявление о том, что у нее и представителей нынешней российской власти, а также у их предшественников в лице поколения политиков эпохи Бориса Ельцина и Егора Гайдара, есть не просто много общего, а что они, по сути, единомышленники, разные части одной системы.

Для того, чтобы понять это, надо разобраться в принципах и идеях, которые Новодворская исповедовала. Как ни удивительно, но и большинство тех, кто ей симпатизировал, и тех, кто ее ненавидел, считали ее либералом и демократкой, хотя называть ее так можно лишь с большой натяжкой.

На самом деле ее взгляды были ближе к тому течению, которое обычно называют социальным дарвинизмом. Сама она, кажется, не идентифицировала себя именно таким образом, однако сути дела это не меняет.

Социальный дарвинизм представляет собой направление либерализма, доведенное до крайности, и как это обычно бывает с любыми крайностями, превратившегося в свою противоположность. Социальный дарвинизм утверждает, что законы естественного отбора, сформулированные Чарльзом Дарвиным по отношению к живой природе, применимы и к человеческому обществу.

Не думаю, что Валерия Ильинична конспектировала одного из основоположников этого учения Герберта Спенсера, который считал, что принцип «выживает сильнейший» универсален и применим не только к природе, но и к человеческому обществу. Скорее всего, ее социальный дарвинизм это просто последовательное развитие «до конца» некоторых либеральных идей, которые, в частности, возводят принцип невмешательства государства в экономику в абсолют, а идею свободы личности доводят до того, что, по ним, этой свободы достоин только тот, кто готов жертвовать за нее собой.

Если учесть, что постоянно сражаться за свободу обычно способно лишь меньшинство общества, соответственно, и достойны ее благ только эти немногие. Последняя идея, между прочим, вполне пересекается и с известным высказыванием Владимира Ленина, который говорил, что раб, не борющийся за свою свободу - это холоп, достойный лишь презрения. В этой связи совершенно не случайно некоторые бывшие единомышленники Новодворской называли ее «белым большевиком».

Новодворской было чуждо сострадание «униженным и оскорбленным». Она возмущалась всеми войнами, развязанными нынешней Россией не потому, что ее сердце разрывалось от сочувствия к бедам простого народа, а потому что это было наглядным проявлением возрождения имперских начал новой России. А империя – это подавление свободы и индивидуума, и целых стран и народов.

С последним я, безусловно, согласен. И именно поэтому участвовал в том же московском «Марше мира» против войны в Украине, что и Валерия Ильинична, и другие 50 тысяч москвичей, пришедших на этот марш. Потому как одно дело разногласия по вопросам распределения общественного продукта, формам собственности и демократии, а другое – борьба за современную цивилизацию в целом. Да что там – за существование вида хомо сапиенс, как такового. Потому как третью мировую войну, которой чревата война между Россией и Украиной, человечество в его современном виде может и не пережить…

Но вернемся к взглядам Новодворской. Да, она была против войн, что чеченской, что украинской, как против зримого проявления возрождения империи. Но социально-дарвинистскую экономическую политику правительства Ельцина-Гайдара поддерживала всей силой своего литературного дара. То, что развязанные войны, были следствием этой самой политики и имели главную цель – отвлечь недовольство народа от причин его бед с внутренних факторов на внешние искусственно созданные проблемы – этого ни Новодворская, ни многие другие либералы так до сих пор и не поняли.

В предыдущей статье, посвященной знаменитой диссидентке, я написал, что она бескорыстно любила капитализм и капиталистов. Но дело не только в этом. «Капитализмы» ведь, как и «социализмы», бывают разные.

Что-то не помню, чтобы Новодворская расточала похвалы «шведской модели» капитализма (пресловутому «шведскому социализму»). Хотя будучи гораздо более гуманной формой этого строя, он рассматривался и рассматривается многими демократами, как альтернатива «дикому» (социал-дарвинистскому) капитализму.

Не скажу, что я страстный поклонник «шведского социализма», хотя и согласен с тем, что когда высокие доходы облагаются высоким подоходным налогом, это, несомненно, более справедливо, чем одинаковая ставка этого налога для бедных и богатых, как в нынешней России.

Безусловно, «шведский социализм» долгое время помогал скандинавам механически выравнивать доходы граждан, создавать общество без бедных, вкладывать средства в качественную и доступную медицину и такое же качественное и доступное образование. И это его плюс.

Проблема в том, что, как показала практика, эта модель оказалась тупиковой. Бизнес она ограничивала, противоречия между наемным тружеником и капиталом не ликвидировала, а лишь смягчала. На время. В итоге - проиграла – после десятилетий господства социал-демократов в Северной Европе они почти везде там проиграли консерваторам и либералам.

И, тем не менее, повторюсь, это была более гуманная альтернатива политике социального дарвинизма, которая проводилась в России с начала 1990-х годов и, во многом, продолжает проводиться и сейчас, просто менее нагло и открыто.

Социал-дарвинисты всегда отличаются презрением к бедным и слабым. Помню, как Егор Гайдар в одном ток-шоу, в начале 1990-х годов отреагировал на слова телеведущей Светланы Сорокиной о бедствиях, обрушившихся на миллионы людей в России в результате его политики либерализации. «Только не надо вот этих розовых соплей!», - сказал он с крайним раздражением. Новодворская рукоплескала подобным заявлениям. Она была рупором и пропагандистом политики социального дарвинизма Ельцина и Гайдара.

И если я говорю, что не приемлю эту политику и ее апологетов, то это не значит, что я против свободы. Просто я убежден, что свобода не может быть для немногих избранных, сильных и зубастых. Я уже говорил, что это не свобода, а совсем другой строй, называемый олигархией.

Культ права сильных всегда и везде приводил к праву немногих. А право для немногих - это несвобода для большинства. То есть, рабство.

Александр Желенин

Перейти на страницу автора