Почему XXI столетие стало веком «телефонной книжки»

Что ждет человечество в будущем? Грозят ли ему войны и кризисы? А может, напротив, планета станет более благоустроенной? Сможет ли Россия вписаться в новую обстановку или пойдет своим путем? "Росбалт" продолжает публикацию цикла статей "Мы не узнаем наш мир".

Все чаще про наше время говорят, что это – эпоха разобщенности, одиночества, разрыва традиционных связей, развала традиционной семьи. Винят Интернет, компьютерную зависимость, упадок нравов и то, что привязанность к живым людям сменяется привязанностью к виртуальному миру. Однако на самом деле все обстоит значительно сложнее. Проблемы – не в нашем выборе (правильном или неправильном), а в специфике жизни XXI века. Оказавшись в иной среде и занимаясь иной работой, нежели раньше, человек вынужден поддерживать совершенно иные связи. Стремиться сегодня сохранить те человеческие общности, которые были в прошлом, – все равно, что пытаться работать в современном офисе с помощью сельскохозяйственной техники минувших столетий.

Рабоче-крестьянская солидарность

Откуда бралась прочность крестьянской общины, в которой когда-то жили более 90% европейцев? От безальтернативности. Человек весь свой век проводил в одной деревне. Работал и отдыхал в неизменной социальной среде. За кружкой пива обсуждал с земляками события трудового дня, который был для всех общим. Или оценивал достоинства соседок, среди которых только и можно было найти себе жену. Наконец, духовные проблемы решались в одной и той же церкви с одним и тем же священником.

Десятилетия постоянного общения, определяемого местом жительства, естественно, формировали крепкие связи. А если кто-то по глупости или амбициозности готов был их разорвать, то вряд ли мог приобрести какие-то иные контакты и оказывался обречен на убогое существование изгоя.

Прочность семьи в такой общине была, как ни цинично это звучит, проблемой экономической. Точнее, проблемой «пенсионного обеспечения». Не завел семью и не родил детей – останешься в старости без куска хлеба. Отсюда – прагматизм родителей при выборе невестки: должна хорошо работать и рожать. А если «по любви» женить – можно остаться без внуков.

В индустриальном обществе ситуация начинает трансформироваться. Человек бросает свою общину и отправляется в город, где попадает в иную, фабричную среду. Здесь (в отличие от деревни) может целиком поменяться круг общения, если ты, скажем, теряешь работу в одном месте и перебираешься на другую фабрику. Здесь круг общения в цеху и в кабаке может оказаться совершенно различным. Здесь исчезает стопроцентный контроль священника за твоей духовной непорочностью, и возникает потенциальная возможность оказаться в принципиально иной среде идейного влияния. Например, можно попасть под влияние религиозной секты или марксистской антикапиталистической агитации. И, наконец, в индустриальном городе трансформируется семья. У человека, живущего отдельно от старшего поколения, появляется возможность индивидуального выбора, независимого от позиции родителей.

Связи между людьми, с одной стороны, становятся разнообразнее, а с другой – слабее. Юный рабочий-марксист дистанцируется от консервативных стариков, перестает ходить в церковь и вместо этого появляется на маевках, где находит себе верную соратницу, превращающуюся в спутницу жизни. Десять часов в день он проводит в цеху, где ему не о чем толком перемолвиться с рабочими, осуждающими его вольномыслие. А вечера коротаются в кругу духовно близких людей, на общение с которыми остается не так уж много времени.

Со временем рабочие вовлекаются в пенсионную систему, и человек утрачивает экономическую необходимость в детях. Теперь можно не заводить семью или сбежать на сторону, если старая жена вдруг надоела.

Разобщенность постиндустриального мира

Жизнь современного человека качественным образом отличается не только от жизни крестьянина далекого прошлого, но и от жизни рабочего индустриальной эпохи. Сегодня существует множество разных пространств для общения, причем определяется это даже не столько нашими личными желаниями, сколько объективными обстоятельствами.

В отличие от типичного человека прошлого, мы 11 лет учимся в школе и обзаводимся за это время каким-то числом друзей. Почти наверняка потом мы с ними ни по каким делам не пересечемся. Вероятность трудиться в одном офисе с тем, с кем раньше сидели за партой, крайне мала. Однако контакты остались, и детская дружба нас стимулирует хоть изредка, да встречаться, беседовать, вспоминать прошлое.

Затем – несколько лет университета. Иная среда – иные контакты. Скорее всего, с однокурсниками тоже придется по получении диплома разойтись, хотя вероятность иметь общие интересы и даже дела, конечно, больше, чем в случае с одноклассниками. А также, скорее всего, больше желание встречаться и что-то обсуждать спустя десятилетия после учебы.

Работа формирует новую среду. Здесь множество общих интересов. Контакты наиболее прочные, поскольку сближают не только воспоминания о прошлом, но и постоянная потребность успешно выполнять проекты, зарабатывать деньги, судачить о происках коллег и конкурентов, критиковать начальство, а, может быть, даже интриговать против него с целью занять высокий пост.

Рабочие контакты могут выйти за пределы завода или офиса. Совместные корпоративы или новые дружеские связи на какое-то время делают именно сослуживцев нашей основной сферой общения. Однако вовсе не обязательно именно в трудовой среде будет формироваться общность интересов, выходящих за пределы предприятия. Мы нынче имеем значительно больше свободного времени, чем индустриальный рабочий прошлого, а значит - и более серьезные увлечения. При этом вероятность того, что личные увлечения разделят с нами именно сослуживцы, не слишком велика.

Таким образом, формируется еще одна сфера контактов – круг людей, которых объединяет хобби. И вряд ли этот круг сильно пересекается с рабочей средой. Ведь я хожу на стадион, а сослуживец предпочитает боулинг. Другой в свободное время поддает, а для меня это неприемлемо. Третий крутит романы, а я – верный семьянин. Четвертый по выходным рыбачит, а я с утра предпочитаю поспать. В общем, среда моих внерабочих интересов формируется на стадионе, где нет ни сослуживцев, ни одноклассников, ни однокурсников.

Особый мир – это командировки научных работников. Раз в год вы встречаетесь на международных конференциях с коллегами, разбросанными по всему миру, а в промежутках поддерживаете контакт лишь через Интернет, хотя, возможно, именно Джон из Сан-Франциско вам наиболее близок по духу.

Теперь представим себе, что вы – глубоко верующий человек. Тогда в церкви, мечети или синагоге будет формироваться еще одна среда общения. Какова вероятность, что она пересечется с рабочей? Скорее всего, не слишком большая. Особенно в случае проживания в крупном городе, где существует значительное число общин.

А если вы, скажем, гей? Тогда уж точно появится еще один круг общения.

А если вы проживаете не в огромном многоквартирном доме, в котором соседи фактически не видят друг друга, а в пригороде, в уютном коттедже, соседствующем с домами других любителей природы? Тогда наверняка сложится еще и среда интенсивного соседского общения за барбекю.

Добавим ко всему вышесказанному, что человек за свою жизнь обычно несколько раз меняет работу. Порой переезжает с места на место. Обнаруживает новые увлечения. И это значит, что у вас будет отнюдь не одна трудовая среда общения. И не одна соседская. А наряду с любителями футбола в вашем кругу годам к пятидесяти появятся, скажем, любители коллекционировать монеты стран Латинской Америки первой половины ХХ века.

Да, кстати, есть ведь еще родственники. В том числе - со стороны жены. И если за свою жизнь вы сменили несколько семей, то круг родственного общения тоже окажется довольно большим. С первой женой связывает общий ребенок. Со второй сохранились простые дружеские отношения. А с третьей вы живете сейчас и любите друг друга.

Словом, открывая телефонную книжку в мобильнике, вы обнаруживаете там сотню-другую контактов из совершенно разных сфер жизни. Это все люди, которые между собой в основном не знакомы и связаны лишь тем, что их имена оказались в вашем списке. Мог бы иметь такой список индустриальный рабочий прошлого? Или тем более крестьянин из сельской общины далеких времен?

Общих ценностей меньше, конфликтов больше

В силу самого характера нашей жизни эти контакты становятся ослабленными. С одним человеком можно поговорить в обед о текущих делах. С другим вечерком поностальгировать о прошлом в баре. С третьим по телефону заняться анализом того, почему наши вчера не забили на сороковой минуте. С четвертым обсудить духовные проблемы, потратив на столь серьезную тему все воскресенье. А с пятым (который собирает латиноамериканские монеты) удастся лишь вступить в переписку через Интернет, поскольку живет он в Монтевидео.

Конечно, подобные контакты нечасто порождают такую степень сплоченности, которая была в прошлом. Когда в деревне горел дом, тушить его собирались все. Как потому, что искренне желали помочь соседу, так и для того, чтобы предотвратить проникновение огня в свои дворы. А сегодня плечо друга в борьбе со стихией не почувствуешь – придется вызывать пожарных.

Однако нынешние ослабленные контакты нас развивают так, как не могла развивать сплоченная общинность прошлого. В общине все одинаковые, и, взяв у стариков в юности определенные уроки, мы консервируемся до самой смерти, не получая для своего развития никаких импульсов со стороны. Возможно, кто-то из нас считает и сейчас такой образ жизни оптимальным, однако придется признать, что выжить в XXI веке, лишив себя внешней интеллектуальной подпитки, практически невозможно.

В общем, у нас нет выбора между системой тесных контактов внутри одной группы и комплексом ослабленных связей в системе групп, формирующихся на протяжении нашей жизни. Причем дело здесь не в упадке нравов и не в путешествиях в виртуальный мир. Дело в объективно складывающихся реалиях XXI века.

Правда, далеко не все хотят это понимать. Если в крестьянской среде человек был нужен только одной общине и погибал, будучи изолирован от нее, то уже со времени индустриальной эпохи за него начинали бороться различные конфликтующие группы. Как за Козлевича боролись ксендзы и Остап Бендер.

А ныне нас раздирают между собой десятки конфликтующих общин. Друзья, на которых не хватает времени, обижаются. Начальники претендуют на то, чтобы и в свободное время вы думали о работе. Семья хочет провести с вами воскресное утро, но в то же самое время необходимо присутствовать в церкви. «Таким образом, – делает вывод американский мыслитель Фрэнсис Фукуяма, – общих ценностей, которые бы разделялись всеми членами общества, стало меньше, а соперничества среди групп – больше».

Порой это соперничество грозит превратиться в монополию, распоряжающуюся вашей личностью, не обращая никакого внимания на то, «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе». В России, например, появляются высокопоставленные консерваторы, пытающиеся под предлогом спасения традиционных ценностей загнать нас в минимум групп общения, которые, по их мнению, являются правильными. В офис - можно, на митинг – нет. В церковь - разрешено, в секту - запрещено. В бассейн – добро пожаловать, в гей-клуб – ни за что. Кто на Кобзона – пожалуйста, кто на Мадонну – национал-предатель.

На самом деле претенденты на духовную монополию не традиционные ценности своими моральными запретами сохраняют, а разрушают систему связей, предохраняющую современного человека от депрессии, одиночества, утраты смысла жизни.

Экзистенциальные проблемы в XXI веке будут стоять очень остро. Не следует идеализировать нынешний мир и представлять, будто именно модернизация делает человека счастливым. Но тем более не следует проблемы, с которыми сталкивается сложный индивид современности, превращать в совсем уж неразрешимые, подавляя человеческую личность и предлагая опроститься до образа жизни минувших столетий.

Восстановить систему общения прошлого – все равно, что пытаться из ухи добыть живехонького окуня. Увы, нравится нам это или нет, но рыба эволюционирует лишь в одном направлении: из речки – в кастрюлю. И никогда обратно.

Поэтому общество, пытающееся ограничить число разнообразных человеческих связей, исключив такие непонятные ему вещи, как общение с иностранцами, ношение хиджаба или гомосексуализм, не направляет человека на путь истинный, а выталкивает его вовне. В тот мир, где подобных ограничений не существует. И если излишне консервативное общество вытолкнет за свои пределы слишком большое число непонятых им людей, оно неизбежно начнет деградировать.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Перейти на страницу автора