Чего боится Путин?

По мере приближения 2015 года сдержанный оптимизм экономических аналитиков переходил в нескрываемый пессимизм. Почти все отказались от предположений, будто российский ВВП еще способен как-то расти, и сошлись на том, что вот-вот начнется рецессия. Конкретные масштабы падения экономики, естественно, находятся в прямой зависимости от цены на нефть, но в любом случае через год мы будем жить хуже, чем сейчас.

Для придания нынешним прогнозам еще большего пессимизма можно напомнить, что точно так же эволюционировали предсказания в конце 2008 года. Но реальные масштабы катастрофы-2009 все равно превзошли ожидания. Не исключено, что и в 2015 году экспертам придется регулярно подстраиваться под новые, все ухудшающиеся статистические данные.

Некоторую надежду вселяет отсутствие банковского кризиса. Шесть лет назад наша экономика летела вниз не только из-за нефти, но еще и потому, что в условиях всеобщего недоверия кредитная система перестала давать деньги производителям. Если не будет нового банковского кризиса, возможно, падение ВВП окажется сравнительно умеренным. К тому же и цены на нефть пока упали в меньших масштабах, чем в прошлый раз.

Впрочем, ценность подобных рассуждений о перспективах 2015 года невелика. Слишком много факторов влияет на неопределенность ситуации. Как ни странно, мы можем сегодня представить скорее средне- и долгосрочную перспективу российской экономики, нежели краткосрочную.

Дело в том, что еще год назад всем стало ясно: мы больше не растем. При высоких ценах на нефть и до начала крымского кризиса (то есть до санкций) ВВП-2013 увеличился лишь на 1,3%. Это стало признаком перехода к стагнации — или к застою, как говорили в перестройку, характеризуя эпоху 1970-х – начала 1980-х. Думается, и сейчас наша наиболее вероятная перспектива – застой. Цены на нефть могут остановиться на том или ином уровне, обеспечив нам тот или иной масштаб падения в 2015-м, но когда острая фаза кризиса останется позади (к 2016-2017 годам), российская экономика будет вяло стагнировать под громкие лозунги телепропагандистов, вещающих об очередных успехах.

Принципиальным отличием будущей ситуации от позднего советского застоя станет сохранение рыночной экономики со сравнительно полными прилавками, но уровень жизни будет годами оставаться неизменным или, что даже вероятнее, понемногу снижаться (особенно у социально незащищенных граждан). Кремль не имеет сегодня механизмов для того, чтобы переломить застойную тенденцию, да и не особо к этому стремится, предпочитая совершенствовать систему пропаганды, а не экономическую систему.

Длительный застой, скорее всего, кремлевских стратегов устраивает. Они, конечно, никогда не признаются в этом публично, как не признавались в этом люди из брежневского политбюро. Брежнев сотоварищи то продовольственную программу готовили, то искали волшебный плановый показатель для управления народным хозяйством. И Путин постоянно будет делать вид, что власти ищут какие-то новые подходы к экономике. Но эффект этих поисков, скорее всего, окажется примерно таким же, как в 1970-х. По-настоящему серьезное внимание Кремль уже сейчас уделяет лишь армии и правоохранительным органам, которые в случае необходимости могут подавить сопротивление граждан, недовольных низким уровнем жизни.

Может ли эта конструкция внезапно рухнуть даже при четко выстроенных системах манипулирования сознанием и подавления протеста? Конечно, может. Подобные системы порой спокойно существуют годами, но разрушаются буквально за несколько дней при внезапном обострении какой-то проблемы. Думается, что у нынешнего режима существует четыре важнейших узких места, из-за сбоя в которых все может вдруг пойти кувырком.

Проблема первая – цена барреля. Стагнационный сценарий предполагает, что нефть так или иначе будет оказывать российскому бюджету солидное вспомоществование. Вряд ли она сможет долго оставаться на уровне ниже $60 за баррель. Но вдруг это все же произойдет? Подобный ход событий означает для миллионов российских граждан откровенную нищету. И самое страшное для власти: возникнут трудности с поддержанием приемлемого уровня жизни силовиков. Трудно представить себе, как мог бы Путин управлять страной, в которой, скажем, лет пять-шесть нефть продается всего лишь по $20 за баррель.

Проблема вторая – судьба глубинки. При нормальной реализации стагнационного сценария крупные города вряд ли станут очагами массового обнищания. Отдельные люди там будут терять работу, но, так или иначе, смогут найти источники дохода, переквалифицируясь из учителей в торговцев или из профессоров в офисных работников. Гораздо сложнее окажется решить проблему выживания малых городов, кормящихся целиком с одного-двух заводов. Здесь рыночные механизмы не сработают, поскольку при закрытии предприятия людям просто некуда будет перемещаться. Соответственно, потребуется серьезное государственное вмешательство.

Какой конкретно завод и по какой причине вдруг остановится, предсказать так же тяжело, как цену на нефть или валютный курс. А самое главное – у государства не будет возможности взять на содержание большое число людей, оставшихся без работы. Сами по себе «голодные бунты» в малых городах для устойчивости режима не слишком опасны, поскольку бунтари физически не смогут добраться до стен Кремля, но если такого рода протесты соединятся вдруг со столичными акциями людей, принципиально отвергающих режим, властям будет труднее выстоять, чем зимой 2011–2012 годов.

Третья проблема – синдром «Беркута». Как известно, во время трагических событий на Майдане около сотни человек погибли от выстрелов неизвестных снайперов, но при этом отряд «Беркут» по каким-то причинам не стал осуществлять массовый расстрел протестующих. Трудно сказать точно, кто конкретно побоялся взять на себя ответственность за возможную бойню – Виктор Янукович, руководство украинских силовиков или же рядовые бойцы. Но, так или иначе, силовой механизм, способный при помощи оружия элементарно справиться с революцией, в трудный для режима момент оказался неработоспособен.

Мы не можем знать, в какой момент даст сбой подобный механизм в Москве. Понятно, что при относительно мирных протестах силовики без труда нейтрализуют десяток-другой «буйных». Но трудно сказать, при каких масштабах озлобления и агрессивности толпы полиция предпочтет самоустраниться вместо того, чтобы устраивать кровавую баню.

И, наконец, четвертая проблема – неудачная война. Мы видели, что если власть своевременно накачивает патриотический подъем, люди начинают обращать меньше внимания на экономические трудности. Возможно, Кремль попытается через какое-то время (когда исчезнет эффект, полученный от присоединения Крыма) втянуться в еще одну маленькую победоносную войну. Желательно без жертв и даже без реальных боевых действий.

Если подобный маневр удастся осуществить, режим сможет еще какое-то время спокойно существовать в ситуации экономической стагнации. Однако международный конфликт – это всегда большой риск. Если вместо аккуратной операции «вежливых людей» случится серьезное столкновение, которое потребует больших затрат ресурсов и повлечет новые санкции, массовые настроения могут быстро поменяться.

Каждая из четырех описанных выше проблем способна в любой момент создать комплекс больших неприятностей. Для того, чтобы удерживать власть в средне- и долгосрочной перспективе, то есть после 2018 и особенно после 2024 года, придется чрезвычайно умело маневрировать.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Перейти на страницу автора