Наши вожди идут в ногу с Западом

Принято считать, что все или почти все режимы, которые существовали в нашей стране, спорили с Западом, старались подорвать его устои и сами хотели быть совершенно на него не похожими. Соответственно, и путинский режим в сегодняшнем своем виде, с его идеологией особого пути, антиобамизмом и антиевропеизмом, — это просто возвращение к истокам.

Но если смотреть внимательно, картина не так проста. То, что Запад сегодня в плохой форме, — это вовсе не выдумка нашей пропаганды.

Можно как угодно относиться к результатам правления Барака Обамы, но если бы граждане его собственной страны считали их убедительными, то фаворитом борьбы за американское президентство был бы сегодня политик, провозглашающий себя его «наследником». Однако даже самый системный из кандидатов, Хиллари Клинтон, говорит о преемственности с Обамой неуверенно и с опаской, а ее конкуренты справа и слева зарабатывают очки на обещаниях подвергнуть его курс полной ревизии. Дональд Трамп, например, популярен не только в российском телевизоре, но и у себя дома, и не за брошенные мимоходом фразы о том, что Путин, мол, сильная личность, а за обличения системной политики США и американского руководящего класса. На такую критику там сегодня большой спрос.

А у граждан ЕС еще больший спрос на разоблачения евробюрократов и немецких лидеров, которые в зловещем альянсе якобы гонят Европу по неверному пути. Какой-нибудь французский «Национальный фронт», так трогательно любимый говорящими головами на наших экранах, может быть, и политическая фикция (хотя наперед ручаться за его фиктивность не стоило бы). Но предстоящий нынешним летом референдум о членстве Британии в ЕС — это уж точно не фикция. И авторитарно-консервативный режим в Венгрии, сооруженный тамошними переродившимися либералами и чрезвычайно далекий от прежних европейских общественных стандартов, — это тоже суровая реальность. Как и победа националистов на польских выборах. И растущая неуверенность старого политического класса в Германии.

Если все это, вместе взятое, не есть кризис сложившихся на Западе систем правления, тогда что такое кризис? Привычные идеологические шаблоны там повсюду вызывают сегодня раздражение, руководящие прослойки принято высмеивать, а господствующий политкорректный политический язык воспринимается как фальшивый и неуместный.

Сегодняшнему Западу в отношениях с Россией плохо дается роль умудренного жизнью взрослого, наставляющего хулиганистого подростка. Запад перестал чувствовать себя мудрым и уверенным в себе. Такое с ним время от времени случается, и в прошлые разы с большими или меньшими приключениями, но проходило. Вполне возможно, пройдет и на этот раз. Но пока этого не случилось, российский руководящий круг переживает перманентный драйв от слабости западных визави.

В своем воображении он, конечно, преувеличивает эту слабость. Но ведь она действительно есть, и очередной раз конвертируется у нас в желание показать прогоревшим иноземным наставникам, как надо жить. Неестественно озабоченный судьбами человечества тон нашего хора пропагандистов, назойливые наставления европейцам и американцам, как им поступить с мигрантами, как обустроить пространство для своих геев, с кем и как дружить или враждовать на Востоке — все это для нас совершенно органично и нисколько не ново.

Именно это и есть фирменный способ нашего начальства идти в ногу со временем. Прошлые поколения правителей проделывали это неоднократно, и особого накала эта самонадеянность достигала в те моменты, когда их эксперименты над собственным народом можно было изобразить как урок и пример обанкротившемуся Западу.

Советская индустриализация-коллективизация в начале 1930-х происходила в годы Великой депрессии в США и Европе. В пропагандистской подаче наши тогдашние бедствия выглядели как разумная альтернатива растерянным метаниям западных правительств и унынию их народов. И мыслящие западные люди издалека восхищались уникальным советским опытом.

Хрущевское «великое десятилетие» (1953—1964 гг.), с его освоением целины, прорывом в космос и грандиозными социальными проектами, было очень созвучно с популярными тогда в Европе, а отчасти и в Америке, левыми управленческими идеями, поголовной верой в планирование и в направляемый бюрократами прогресс. Передовые и мыслящие представители Запада считали тогда, что советская модель — это лишь немножко чересчур радикальное воплощение правильных идей. Целая плеяда уважаемых экономистов предсказывала, что СССР обгонит США, и уверенно называла точные сроки.

Мы не отгораживались от мира, а, наоборот, показывали путь человечеству — и оно с любопытством присматривалось. Хрущев со своим коммунизмом, при котором «будет жить нынешнее поколение советских людей», стал смешон не тогда, а позднее.

К концу 1960-х, когда стало ясно, что со светлым будущим у нас не получилось, американо-европейцы тоже вошли в многолетнюю полосу растерянности и потери ориентиров. Брежневский застой вполне с этим гармонировал. Желание учиться у Америки и Европы стало у нас всеобщим только в середине 1980-х, через несколько лет после того, как к Западу вернулась уверенность в себе.

И сейчас, когда он опять ее потерял, не надо удивляться нынешнему нашему коктейлю из антизападничества и болезненного желания наставить Европу и Америку на истинный путь. Ведь не в первый раз, и не во второй. Назовем это формой российско-европейского симбиоза, соответствующей сегодняшнему состоянию дел.

Для того, чтобы режим в нашей стране начал по-настоящему обновляться, должно много чего сойтись. Притом одно из важнейших, а может быть и обязательное условие — наличие Запада, вызывающего желание брать у него уроки. Сегодня такого Запада у нас нет.

Сергей Шелин