БДТ в темном царстве

В день премьеры «Грозы» Островского на сцене Большого драматического театра (БДТ) им. Георгия Товстоногова (16 июня) в Санкт-Петербурге разразилась первая за это лето гроза. Да еще какая! Северный мегаполис, привыкший к мелкому моросящему осеннему дождичку, мигом превратился в южный городок, по улочкам которого несутся мощные потоки воды. Гром грохотал, дождь лил как из ведра, а над Финским заливом видели проносящийся смерч. В реке Фонтанке, на брегах которой непосредственно расположен БДТ, в тот день утонул человек — пошел искупаться и не вернулся.

А очевидцы сказывали, что «на высоком-превысоком доме, на крыше, стоит кто-то, лицом черен. Уж сами понимаете кто. И делает он руками, будто сыплет что, а ничего не сыплется». Последнее наблюдение, впрочем, принадлежит страннице Феклуше из «Грозы», и к Петербургу 2016 года отношения не имеет. Но постановка Андрея Могучего столь удивительным образом переплелась с происходившими 16 июня природными катаклизмами, что, думается, и впрямь в тот день на брегах Фонтанки можно было увидеть черта. К примеру, на торчащем посреди старого города штыре гостиницы «Советская». Или на Михайловском замке, где бродит по сей день неприкаянная душа убиенного табакеркой императора Павла Петровича.

Все это напоминает скорее безумные московские фантасмагории Михаила Булгакова, чем нудноватые провинциальные хроники Александра Островского. Однако Андрею Могучему удалось превратить Островского-то ли в Булгакова, то ли даже скорее в Гофмана. И у зрителя создается впечатление, что так оно и должно быть.

Из мрака появляются подвешенные к потолку огромные туши. Светятся красными огоньками глаза целой стаи страшных черных собак. Обезумевшие герои пляшут в темноте «Калинку», напоминая упырей, веселящихся на шабаше ведьм. Не то чтобы было особенно страшно, но жутковато. Как если бы палехские мастера рисовали на своем черном фоне ужастики. Лубок а-ля Хичкок.

На сцене — все в черном. Кроме Катерины, которая, как известно, луч света в темном царстве. Она — в красном. Но это ее не спасает. В человеке, как заметил Чехов, все должно быть прекрасно: и душа, и одежда, и т. д., и т. п. У Катерины же расцветка столичная, однако все остальное — в тон темному царству дикой российской глубинки. Когда лет в 15 впервые читаешь «Грозу», и впрямь кажется, будто свободолюбивая Катерина противостоит окружающей ее мракобесной шушере. Со временем же понимаешь, что она, в общем-то, такая же. И Андрей Могучий это подчеркивает всеми доступными театру средствами.

Два с половиной часа ты находишься не столько в театральном зале, сколько в атмосфере дурдома. У Островского формально лишь одна эпизодически появляющаяся барыня охарактеризована как полусумасшедшая, но БДТ превратил в безумцев почти всех героев «Грозы». Дикой — садист. Тихон — алкоголик. Кудряш — сексуальный маньяк. Накурившейся какой-то дряни Феклуше мерещится черт и видятся прочие ужасы. Даже гений-самоучка Кулигин на этом фоне представляет не силы, скрытые в талантливом русском народе, а, скорее, его непреходящую дурость. Изобретает вечный двигатель в то время, когда за рубежом настоящая промышленность движется вперед семимильными шагами.

Если кому непонятно, что вместо Святой Руси на сцене представлена отечественная духовная помойка, то для прояснения у режиссера припасено трое дебилов (тоже в черном), которые сопровождают все действие с первой же минуты. Можно деликатно именовать их юродивыми (или даже ласточками, как значится в программке), но суть от этого не изменится. Дурдом, названный Святой Русью, не перестает быть дурдомом. Как сказал бы по этому поводу непосредственный начальник Андрея Могучего министр культуры РФ Владимир Мединский, пьесу Александр Островский написал про «Рашку-говняшку».

При такой интерпретации понимаешь, что у Катерины-то вообще крышу снесло. Никакой она не луч света, а женщина на грани нервного срыва. Налицо клиническая картина совершеннейшего психоза. Тяга к смерти. Танатос, если по Фрейду. Ночами голоса слышит. Над пропастью стоит и чувствует, что кто-то ее туда толкает. А в грозу Катерине мнится, будто молнией ее непременно убьет. Не удивительно, что кончает самоубийством.

Борис Григорьевич — возлюбленный Катерины — вроде бы вполне нормальный человек. Столичный, образованный, прилично одетый. Не говорит речитативом, напоминающим рэп, как все остальные персонажи постановки, а поет приятным голосом специально приглашенного в БДТ оперного артиста. Прямо как Евгений Онегин у Чайковского, а не как племянник придурочного Савела Прокофьевича Дикого. Но вот незадача. Борис действительно напоминает Онегина, у которого дядя (самых честных правил) не в шутку занемог, заставил себя уважать, а затем… так и не скончался. Остался, гад, живее все живых. И уважать себя требует по-прежнему, превращая тем самым самоуверенного романтичного Онегина в жалкую фигуру, потакающую всем прихотям богатого родственника ради призрачного шанса приобрести когда-нибудь наследство.

На всем этом фоне Кабаниха — единственный разумный человек. Ну, или, во всяком случае, не выходящий за рамки реальности. Она — твердый авторитарный правитель, строящий властную вертикаль в стране дураков. Кабаниха мутузит своего сына Тихона. Тот, согласно сложившимся в темном царстве представлениям, должен мутузить жену Катерину. Та, если б не была дурой, детей бы родила и воспитывала тем же способом. С годами сама стала бы Кабанихой. В общем, поддерживала бы здоровую консервативную традицию, которая, как учит нас президент Путин, удерживает страну от сползания в хаос, предотвращает майданы и прочие неприятности.

У Островского в пьесе темное царство безусловно доминирует. Однако в интерпретации Андрея Могучего все выглядит намного сложнее. «Грозу» можно рассматривать как часть театральной дилогии. Наряду со спектаклем, поставленным полтора года назад по роману Чернышевского «Что делать». Причем нынешнюю премьеру следовало бы, наверное, считать первой частью, формирующей устами героев Островского социально-политическую проблему, разрешения которой впоследствии ищут герои Чернышевского.

Добролюбов мог представлять Катерину лучом света, поскольку со свойственным середине XIX века оптимизмом верил в то, что социально-политические условия можно изменить в лучшую сторону. А Чернышевский рисовал картину перемен, которая, как понимаем мы спустя полтора века, была абсолютно утопической. Андрей Могучий изобразил эту утопию в спектакле «Что делать». И если мы глядим на темное царство через призму той постановки, то получается, что куда ни кинь — всюду клин. Темное царство — дурдом. Но выход из дурдома ничуть не лучше, поскольку представляет собой рационалистически организованный Гулаг.

В «Что делать» у Могучего главный персонаж — Красота. Самодовольная тетка, настраивающая нас на утопические мечты о возможности построения иного мира вместо темного царства. В «Грозе» Могучего неожиданным образом среди основных персонажей оказывается полусумасшедшая барыня, разъясняющая, что от красоты-то, собственно, все беды и возникают. Темное царство — это мир стабильности, выход за пределы которого чреват непредвиденными угрозами.

Допустим, что вместо Бориса провинциальный городок, где живет Катерина, посетил петербургский студент Дмитрий Лопухов — герой романа Чернышевского. Влюбился он в Катерину и вывел из темного царства в столичный свет. Катерина окрепла, расправила плечи, стряхнула с ушей лапшу, навешанную ей Кабанихой, и превратилась вдруг в умницу Веру Павловну. Создала швейную мастерскую, пригласила работниц, сформировала на предприятии систему участия трудящихся в прибылях и социалистического самоуправления. Достигла, в общем, самореализации вместо того, чтобы с обрыва в Волгу кидаться.

И что? Сбылась мечта Добролюбова? Да ничего подобного. Темное царство в дверь гонишь, оно — в окно. Заходит с другой, так сказать, стороны.

Так что же нам теперь с этим делать? А делать-то, увы, нечего.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге