Posted 16 февраля 2017,, 16:25

Published 16 февраля 2017,, 16:25

Modified 31 января, 14:00

Updated 31 января, 14:00

Архаика и танцы у Вечного огня

16 февраля 2017, 16:25
Дмитрий Губин
Все, что не вписывается в новейшую русскую «идеологию», подлежит запрету. Тем, кому это не нравится, остается либо бежать, либо наблюдать и анализировать.

Россия понемногу сползает вниз, в архаику, — как штанишки у детсадовца Комарова в рассказе Нагибина. Культурная надстройка начинает соответствовать новому месту страны — среди государств третьего мира, рядом с Турцией и Казахстаном.

А культура этого мира допускает многое, раньше казавшееся невозможным. Вот почему сегодня ректоры петербургских вузов поддерживают начинания РПЦ, вот почему девочка-прокурорша с кругозором на уровне приходской школы получает генеральское звание, вот почему прежнее искусство, тождественное европейскому, вырождается. Просто как пример: в России больше нет ни одной фабрики фортепиано — а век назад их было около 200.

Это не катастрофа, но и, как говорится, не айс. Можно издевательски кривить губы и цедить о деградации, можно пестовать мазохистское «дальше будет только хуже», можно уехать. Но можно и стать наблюдателем-аналитиком, исследователем. Не исключено, что это лучший способ самосохранения.

Сейчас простор и для наблюдений за большими социальными процессами, и для анализа. Тем более что российские университеты, со всеми их факультетами социологии, либо за происходящим не наблюдают, либо результатами не делятся. Видимо, заняты более безопасными вещами, вроде открытия кафедр теологии.

Но нам-то никто не мешает задуматься над происходящим? Да, все чаще мы сталкиваемся с тем, что 20 лет назад казалось бы идиотизмом, — но почему происходит идиотизм? И почему его все больше?

Вот небольшой свежий пример. В феврале в подмосковном городе Орехово-Зуево следственный комитет завел уголовное дело по ст. 213 ч. 1 (хулиганство по мотивам вражды) на подростка, станцевавшего у местного Вечного огня. Мне этот пример близок: лет 10 назад в Петербурге милиция доставила в отделение моего пасынка, решившего сыграть с друзьями на Марсовом поле в петанк. Марсово поле (с Вечным огнем) — формально мемориальное кладбище, так что игрокам шили ст. 244 (надругательство над местами захоронений). Но понятно, что попросту хотели денег. Не вышло: среди задержанных игроков оказалась дочка Бориса Гребенщикова — пришлось отпускать. Однако с родителей орехово-зуевского мальчика не тянут деньги — ему вменяют хулиганство по мотивам «вражды к социальной группе „ветераны Великой Отечественной войны“».

Я видел съемку, которую мальчишка выложил в интернете. Танцует он и правда хорошо. Кощунственно танцевать у Вечного огня? Но про кощунство в России твердят люди, не вызывающие никакого уважения, а я, знаете ли, вырос на антифашистких романах Ремарка. А Ремарк учил, что танец юности на могилах знаменует, скорее, торжество жизни. В ­­«Черном обелиске», если помните, кладбищенский рассвет периодически освещал трусики, зацепившиеся за могильный крест, — и Ремарк (ветеран Первой мировой и персональный враг Гитлера) к торжеству жизни над смертью относился с нескрываемой симпатией.

Дело, следовательно, не в танцах, а в усиливающемся запрете на все, что не укладывается в новейшую русскую формулу «чувства выражать медленно и торжественно, подчеркивая патриотизм, опустив глаза долу». Это стало относиться ко всему, связанному с войной; ко всему, связанному с православием; ко всему, связанному с историей России.

Почему? Ведь даже Путин, кажется, не заявлял публично, что единственный допустимый сегодня стиль — величавая седовласая грусть.

В том-то и дело, что не заявлял.

Известен так называемый парадокс Лефора: ни одна идеология не может доказать свою истинность, исходя из собственных постулатов. Нужен особый оракул для их трактовки: в СССР роль оракула выполнял Сталин (вот почему он занимался и музыкой, и языкознанием). После его смерти стать новым оракулом никто не рискнул, и идеологические формулы стали не просто застывать, но покрываться все более мертвым налетом. В книге «Это было навсегда, пока не кончилось» Алексей Юрчак называет этот процесс омертвления «гипернормализацией». И указывает, что в СССР подо льдом «гипернормализации» (неизменные, похожие друг на друга портреты членов Политбюро; неотличимые по стилю тексты в «Правде») начинала развиваться новая жизнь, не имеющая к идеологии никакого отношения — от Митьков до некрореалистов.

Возможно, что-то похожее происходит и сегодня. Все застывает, мертвеет, костенеет, потому что по нескольким направлениям (православие, война, история, массовые мероприятия) сверху был дан сигнал «с частной инициативой не влезать — убьет!» Но как конкретно понимать этот сигнал, не сказали. Оракула-то нет.

А дальше на местах начинается провинциальный бред — столичные гайки накручиваются на местные болты, не считаясь с резьбой. Это товарищ Сталин влезал в детали, объясняя, как праздновать Победу: он сделал День победы рабочим днем и разгромив Музей блокады Соляном городке (слишком уж много говорили о блокаде). Но сегодня такого нет. А значит, число запретов будет возрастать само по себе.

Нельзя сказать, что битва свободы с несвободой проиграна.

Марсово поле, слава богу, стало местом пикника и отдыха, во что неплохо бы превратить сады и скверы по всей России: это современная, живая, европейская культура. Но, возможно, полю вышла лишь летняя поблажка: разгоняла же там питерская полиция несанкционированные игры в снежки и велопробег Снегурочек и Дедов Морозов.

Остается добавить, что для безопасного наблюдения за гипернормализацией неплохо бы найти нишу «вненаходимости» — в терминах упомянутого Алексея Юрчака. Ну, такую, которую вообще невозможно оценить в категориях историзма, патриотизма или православной духоподъемности. Как нашли такую нишу рестораторы или реставраторы, — невероятно, по этой причине, счастливые люди.

И фиксировать все из своего окопа наблюдения.

Да, и что касается мальчишки из Орехова-Зуева: он принес публичные извинения (а что ему оставалось?), но за дальнейшую судьбу паренька можно не опасаться. Нет сомнений, что из города он при первой же возможности удерет (там ему все равно жить не дадут — либо сгнобят, либо сломают), — а может, и не только из города.

Тем же, кто не удирает, остается, повторяю, — вести дневники.

Авось сложатся со временем в книжку «До чего мы дотанцевались».

Дмитрий Губин