Posted 29 октября 2015,, 16:40

Published 29 октября 2015,, 16:40

Modified 31 марта, 05:40

Updated 31 марта, 05:40

Клайпеда наша!

29 октября 2015, 16:40
Дмитрий Травин
Нынешние проблемы России, помимо прочего, являются следствием состояния умов. В том числе - "оборонного сознания" элиты, которая по разным поводам клеймит врагов, вместо того чтобы думать об обустройстве собственной страны.

У нынешней российской элиты есть странная особенность, которую можно назвать оборонным сознанием. Сегодня, когда отечественная экономика падает, народ беднеет и перспектив модернизации не видно, усилия элиты, казалось бы, должны быть сосредоточены на поиске путей нормального развития. Но каждый раз, когда говоришь о проблемах в России, тебе отвечают: а у них – не лучше.

В экономике кризис? Всюду штормит. Власть проворовалась? Всюду коррупция. Проблемы в Чечне? Взгляните, что американцы в Ираке натворили. Попали под санкции? Мы ни при чем, это у них там на Западе – двойные стандарты. И вообще, демократия – не более чем миф, созданный для лохов. «Это их худые черти бермутят воду во пруду. Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году».

Для научных аудиторий и публицистических изданий эта позиция хороша. Я сам часто спорю с коллегами, полагающими, будто Россия – родина коррупции, наездов, откатов, жестокости, империализма, шовинизма, тоталитаризма, алкоголизма, крымнашизма и всех прочих измов, свидетельствующих о том, что мы на планете – в лучшем случае империя зла, а в худшем – ошибка природы. И я сам привожу массу примеров, демонстрирующих, как наши критики недавно еще наступали на грабли. Вот, в частности, весьма показательная, но малоизвестная история, сходная с недавней крымской операцией.

В январе 1923 года на территории независимого Литовского государства происходило странное брожение. Более тысячи «вежливых людей» в гражданской одежде, среди которых половину составляли солдаты и офицеры регулярной армии, вдруг двинулись маршем на немецкий город Мемель, который патриотическая общественность считала литовским городом Клайпедой. Мемелем после войны временно управляли французы, которым явно не улыбалось проливать кровь в немецко-литовском конфликте. Поэтому воссоединить Клайпеду с отчизной было не так уж трудно.

Правда, вопрос о том, чья это, собственно, отчизна, можно было рассматривать по-разному. В Клайпедском крае проживали 64 тысячи немцев и 37 тысяч литовцев. При этом имелись еще 34 тысячи «мемельлендеров», пользующихся литовским языком в домашнем общении. Официальный Каунас (тогдашняя столица) счел их, ничтоже сумняшеся, настоящими литовцами и получил, таким образом, национальное большинство – 50,8%. Клайпеда наша!!!

Кто-то сочтет, будто я клевещу на Литву, но все изложено точно по книге литовских авторов, в том числе профессора Альфонсаса Эйдинтаса, объективно и слегка иронично описавшего события 1923 года.

В оправдание тогдашнего Каунаса надо сказать, что Литва не просто хотела обрести незамерзающий порт на Балтике. Клайпеда для нее была своеобразным способом преодолеть национальное унижение, которому подвергли литовцев поляки, отняв Вильнюс – абсолютно польский город, основанный, правда, на исконно литовских землях. Вильнюс являлся для Польши своеобразным сакральным местом, связанным с классиками национальной культуры, – там жил в свое время Юлиуш Словацкий и учился в университете Адам Мицкевич.

Более того, в оправдание тогдашней Варшавы надо сказать, что Польша после Первой мировой войны только-только восстановилась как государство и преодолела национальное унижение, которому ее подвергали Россия, Германия и Австрия – три крупных соседа, из которых последние два ныне считаются оплотом демократии и толерантности.

Дальше я мог бы продолжить говорить о том, как Франция в те годы оккупировала исконно немецкую Рейнскую область, и как Италия присоединила Южный Тироль, где почти все население говорило по-немецки. Мог бы вспомнить еще и про то, как в Средние века Италию оккупировали испанцы, а Францию – англичане. Мог бы найти грехи за каждой демократической страной, не забыв, естественно, про Америку, которая вообще существует на отнятых у индейцев землях. Но делать этого не буду, поскольку уже слышу довольный голос юного патриота, говорящего словами из старого анекдота: «и эти-то люди запрещают нам ковырять в носу».

Слышу я этот голос не потому, что у меня галлюцинации, а потому что он действительно повсюду звучит. Удовлетворение от того, что наши критики не лучше нас, затмевает разум. Ведь дискуссии – дискуссиями, а жизнь – жизнью. Мы живем для того, чтобы оставить детям преуспевающую страну, а не для того, чтобы прожужжать им уши руганью в адрес «пиндосов».

Нельзя стать успешным и счастливым народом, если постоянно размышляешь не о том, как созидать ценности, а о том, как оправдаться в собственных глазах сравнением с соседями. Послушаешь порой разговоры, доминирующие в наших элитных кругах, и начинаешь думать, что смысл существования России ныне состоит в стремлении доказать врагам, насколько они хуже нас.

Тот, кто страстно увлечен этим занятием, наверняка не поймет даже, о чем сейчас идет речь. «Но я ведь прав, – скажет он. – Американцы негров мучили, немцы евреев травили, испанцы еретиков сжигали, датчане жирафа убили, финны – пьяницы, греки – лентяи, у аргентинцев дефолт, а уж хохлы…».

Все верно. Но если нас еще интересует собственная судьба, то следует признать, что здоровым может быть лишь тот народ, который, в первую очередь размышляет, как обустроить свою страну. А тот, кто постоянно сравнивает себя с соседом, скорее всего, страдает комплексом неполноценности.

Интересно, что в конце 1980-х, когда у нас лишь начинались поиски нового пути, таких дискуссий, как сейчас, практически не было. В элитах шли напряженные споры о том, как проводить реформы в СССР, а не о том, как ужасна политика в США. Кто-то скажет, наверное, что народ был наивным, идеализировал Запад. Но на самом деле каждый советский школьник получал от учителей информацию об ужасах империализма и неоколониализма, о конфузе американцев во Вьетнаме, о кострах инквизиции, об Освенциме и обо всем прочем, что не красит Запад. Вся эта информация откладывалась где-то в сознании, однако не имела тогда первостепенного значения по сравнению с вопросами «план или рынок», «Ельцин или Горбачев», «партократы или депутаты».

Если бы тогда партократы с депутатами сплотились единым фронтом против «агрессии» США в Ираке (операции «Буря в пустыне»), мы по сей день стояли бы в очереди за колбасой. Но жизнь так устроена, что когда стоишь в длинной очереди за продуктами, мысль о необходимости спасти Саддама Хуссейна от коварного Джорджа Буша старшего приходит лишь в самые экзотически устроенные мозги. А большинство думает о том, как сделать так, чтобы колбасы хватало. И искреннее желание общества осуществить позитивные преобразования вскоре меняет жизнь.

Сегодня – не так. Представители наших элит чрезвычайно благополучны. Они неплохо зарабатывают, много отдыхают, ездят по всему миру, если только не попали под санкции. Продукты покупают в дорогих магазинах, где сыр – без пальмового масла. И самое главное: многие из этих людей могут в любой момент перебраться на Запад, где уже живут их жены, учатся или делают бизнес их дети. Они совершенно искренне озабочены вопросом о своем сравнении с американцами, поскольку фактически существуют уже в том мире, а не в мире, где пенсии индексируют на 4% при инфляции в три раза более высокой.

И вот беда: пока тон в общественных дискуссиях задают проблемы, имеющие отношение к ущемленной гордости такой элиты, но не имеющие отношения к развитию нашей экономики, мы будем находиться в состоянии стагнации. Сегодняшние проблемы России - это, конечно же, следствие падения цен на нефть, бегства капиталов и низкой производительности труда. Но не в меньшей степени они являются следствием состояния умов.

«Разруха в головах», – говорил профессор Преображенский, наблюдая, как большевистские активисты ведут дискуссии о мировой революции вместо того, чтобы заниматься клозетами. И, думается, если бы профессор вдруг перенесся в нашу эпоху, то обнаружил бы явное сходство в дискуссиях, несмотря на определенные терминологические различия.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге