Амбиции современной Анкары покруче османских

Политические лидеры Турции не прочь были бы раскинуть сети влияния на Европу и Африку, не говоря уже об Азии. В этом ключе столкновение турецких интересов с российскими было неизбежно — другое дело, что воевать напрямую сейчас никто не будет. На злобу дня с "Росбалтом" беседует эксперт фонда Карнеги, доцент Института стран Азии и Африки при МГУ имени М.В. Ломоносова Павел Шлыков.

- Павел Вячеславович, в какой мере можно говорить о тенденциях к «пантюркизму» и «возрождению Османской империи» в современной Турции? И, учитывая, что в нашей стране также наблюдается тяга к «возрождению Российской империи», можно ли считать печальные события последних дней «столкновением двух имперских векторов»?

- Все-таки имеет смысл разделить «Османскую империю» и пантюркизм как важный вектор турецкой внешней политики, оформившийся в конце 1980-х гг. при покойном президенте Тургуте Озале. Он как раз выдвинул тезис «тюрко-исламского синтеза», а затем стал его последовательно реализовывать и внедрять. Отчасти это было связано с тем, что в стране ощущалась угроза левых идей, их популяризации. В качестве «антибиотика» против левых был использован ислам.

Однако благодаря стечению обстоятельств — таких важных обстоятельств, как крушение СССР и независимость его тюркских республик — у этой идеи сразу появилось новое звучание: «возврат долга Центральной Азии». Это означало активизацию турецкой политики на центральноазиатском направлении.

Турция первой признала независимость тюркских республик СССР, стала очень активно развивать с ними отношения по разным направлениям. Это были и культурно-образовательные спонсорские контакты, и масштабные экономические инвестиционные проекты, и, конечно, общественно-политическое сотрудничество.

За волной увлечения Центральной Азией стоял прежде всего Тургут Озал. Он ведь даже скончался скоропостижно от сердечного приступа (есть также версия об отравлении) после изнурительного турне по странам Центральной Азии. Чтобы реализовать амбициозный проект «Турции как центра тюркского мира», создавались международные структуры, такие как Турецкое агентство международного содействия (ТИКА).

В этом же ключе действовал и крупнейший духовный и социальный оппонент нынешнего президента Эрдогана, лидер исламского общественного движения «Хизмет» Фетхуллах Гюлен, который очень активно реализовывал свои образовательные проекты на тюркском пространстве.

- А в бывших советских республиках это все с благодарностью принимали?

- Не всегда и не совсем. Конечно, это была «медаль о двух сторонах». В среднеазиатских элитах позитивно воспринималась помощь, тем более, когда СССР ушел, и вся система, скажем, образования, в этих молодых государствах начала рушиться, во многом ее нужно было создавать с нуля. Гюленовцы здесь много поработали.

Но оборотная сторона - то, что в этих странах создавался «круг сопричастных» некоей высокой идее, не всегда понятной. Особое беспокойство вызывало то, что в эти проекты были вовлечены молодые люди из национальной элиты. И создавалось впечатление, что они становятся проводниками глобального проекта, суть которого до конца не ясна.

Сначала в этом была религиозная составляющая. Когда же среднеазиатские правительства обеспокоились и стали «закручивать гайки», боясь турецкого влияния, она была выхолощена, принесена в жертву. Между тем, дошло до того, что в Узбекистане стали запрещать даже турецкие сериалы, в Туркмении тоже дружбу с Турцией прикрыли, а в Казахстане связи сохранились, такой мощной стране бояться особо нечего.

После смерти Озала «тюркские проекты» не были свернуты. Но возникла другая проблема — экономический кризис, достигший пика в конце 1990-х гг. Галопирующая инфляция, долги, неспособность правительства с этим справиться. И вот здесь финансово затратные проекты в Центральной Азии пошли под нож. Ресурсов у Турции, чтобы поднимать такой регион, оказалось недостаточно. Проект был отставлен до лучших времен.

- А что это значило для России, и как она реагировала?

- Мы очень ревниво воспринимали эту турецкую активность в Центральной Азии и на Кавказе. На бытовом и разговорном уровне это выражалось двумя словами: «Турки лезут». Противопоставить тогда что-то серьезное Россия не могла — сама столкнулась с очень серьезными проблемами.

В 2000-е гг. ситуация меняется. Мы начинаем проводить более активную внешнюю политику, возникают интеграционные проекты, они получают новые ресурсы в контексте повышения цен на энергоносители.

Но и у Турции появляется новое видение. Ее руководители начинают говорить чуть ли не о своем варианте евразийства. Причем, если евразийство российское локализовано как раз в регионе Центральной Азии с какими-то проекциями на соседей, то турецкое, как альтернатива связям с Брюсселем, с ЕС образца 2000-х, предполагало некий макрорегион типа Афро-Евразии.

- То есть, от Европы до Африки?

- Именно так. И нынешний премьер Ахмет Давутоглу в книге «Стратегическая глубина» говорил об уникальном геополитическом положении Турции, дарованном обстоятельствами, которое дает возможности, но и накладывает обязанности. Турция, по этой мысли, неизбежно должна стать центральным государством Афро-Азии.

Здесь причудливым образом оказались соединены разнообразные идеологии. Пантюркизм, панисламизм и неоисламизм, в чем сегодня особенно обвиняют турецкое руководство.

Но вот что важно: старая Османская империя раскинулась на трех континентах, а концепция Афро-Евразии предполагает куда более обширную географию. Косвенным подтверждением служит активность Турции в новых регионах: Африка южнее Сахары, где открывались диппредставительства, и амбиции Турции в рамках БРИКС и ШОС — в регионах, где Османская империя не была и представлена.

Пантюркизм, конечно, был переосмыслен и влился в концепцию Турции как нового глобального игрока.

- А сейчас она какой игрок?

- У Турции мощное имперское прошлое, но оно все-таки пресеклось в 1918 году. А Турецкая Республика, руководствуясь лозунгом «Мир внутри страны — мир во всем мире», старалась не впутываться в геополитические игры или играла в команде.

В последние же годы международные отношения очень сильно трансформировались: на роль глобальных игроков начинают претендовать страны, для которых в принципе эта роль не предполагалось. И сегодня Турция, накопив экономический потенциал и политический опыт, стремится выступать самостоятельным игроком. Все, что мы наблюдаем сегодня — амбиции Анкары к самореализации в этом ключе.

- Насколько серьезным может оказаться столкновение двух мощных амбиций по части возрождения двух великих империй, включая Российскую?

- Это, конечно, серьезно. Единственное — я бы немножко «приземлил обобщения». Помимо тех амбиций, о которых я говорил, здесь были еще задеты конкретные экономические интересы. Помимо геополитики, есть еще геоэкономика.

Турция — сейчас об этом открыто говорят — сотрудничает с запрещенным у нас «Исламским государством» в выгодном ключе: нефть, бизнес на войне. Тут много проявлений, таких как закрытые секретные госпитали для боевиков. По разным версиям, семья Эрдогана связана с этими полулегальными проектами.

И то, что Россия стала бомбить инфраструктуру этих нелегальных бизнес-проектов, вызвало такую негативную реакцию. Эрдоган - очень эмоциональный человек. Причем, многие факторы говорят о его тяжелой болезни.

Россия не имеет бизнес-интересов, связанных с ИГ. Для нас это большая политика, которая не будет учитывать таких бизнес-интересов у других стран. И здесь у нас большее поле маневра, чем у эрдогановской Турции.

- Каков ваш прогноз этой опасной конфронтации?

- Ну, какой-то эквивалент конфронтации уже наступил. Мы заморозили отношения и говорим о заморозке проектов. Госдума, закусив удила, размышляет о том, как побольнее укусить Турцию.

Военной же конфронтации, думаю, не будет. Она едва ли кому нужна в нынешней ситуации. Сам чудовищный акт, на который пошли турки — судя по всему, действительно была такая провокация, следили за нашими самолетами, выжидали. Но это планировалось с учетом того, что сбитый самолет не станет casus belli. Военные риски были минимизированы.

Отчасти происшедшее можно списать на эмоциональность турецкой политики. Желание продемонстрировать силу и авантюрную способность идти на резкие шаги. Я бы увидел в этом и желание вернуть себе «субъектность» в вопросе борьбы с ИГ.

Развитие событий на Ближнем Востоке с конца сентября, после того как Россия открыла сирийский фронт, пошли по траектории совершенно новой. У Турции не оказалось рычагов продвижения своих интересов как страны, непосредственно граничащей с линией фронта. Одна из задач, которая могла ставиться ее руководством — вернуть Турции «субъектность», чтобы ее мнение было услышано и интересы учтены. Чтобы она могла влиять на процесс на глобальном уровне.

Конфронтация так или иначе заканчивается. Сроки зависят от того, как быстро Турция извинится и насколько высокий счет Россия выставит.

- А в какой степени современную Турция можно назвать исламской или исламистской страной? Удалась ли ее модернизация, которая идет уже почти век, со времен Ататюрка? Большинство турецких женщин сегодня ходят в платках или без?

- Большинство турецких женщин не ходят в платках. Причем некоторые из тех, кто ходит, сочетают это с обтягивающим платьем или мини-юбкой.

Если же серьезно, то партию Эрдогана назвать исламистской в прямом смысле слова достаточно трудно. «Иран в Турции» едва ли возможен, потенциала для исламской революции там нет.

Но во внутренней политике партии можно увидеть очевидное желание сделать ислам системообразующим фактором. Это и тесные связи с суфийскими братствами-тарикатами, до открытого конфликта между Эрдоганом и Гюленом. И поддержка единоверцев по всему миру в рамках международного содействия. И дискуссия о мусульманском платке в том числе.

Турция - мусульманская страна, 98% которой исповедует ислам. И вот, в плане того, чтобы убрать ислам - как фактор, определяющий общественную жизнь, кемалистский проект, видимо, не реализован. И со второй половины ХХ века начинается возвращение ислама. «Глумливые проекты», которые кемалисты пытались реализовать в 1920-30-е гг., такие как перевод Корана на турецкий, привязка молитв к распорядку рабочего дня, сиденья как в протестантских церквах, - это все не прижилось.

Сами кемалистские партии стали использовать ислам для мобилизации сторонников. И постарались совмещать его с социально-экономической модернизацией. Вот, сегодня налицо причудливое сочетание, когда часть общества западно-ориентирована, а часть находится в тисках исламского благочестия. И выражено это даже не в ваххабизме, а в исламе суфийских братств.

«Эффект сжатой пружины» — мы ведь наблюдаем это и на примере нашей страны, где религию душили-душили, а потом все пошли в церковь. В Турции начались схожие процессы, с той разницей, что православие не так влияет на каждодневные практики, как ислам. Избавиться от этого реформами, которые на бумаге выглядели вполне реализуемыми, на практике оказалось куда сложнее.

Беседовал Леонид Смирнов