Posted 5 июня 2018,, 12:42

Published 5 июня 2018,, 12:42

Modified 31 января, 19:45

Updated 31 января, 19:45

Инновации на защите здоровья

5 июня 2018, 12:42
Вслед за президентом России в новый корпус Морозовской больницы пригласили журналистов.

Корреспондент «Росбалта» побывал в самой современной детской больнице столицы, поговорил с врачами и родителями.

Найти новый корпус совсем не сложно. Семиэтажное здание заметно выделяется из общего ансамбля начала XX века и габаритами, и архитектурой, и больше похоже на стильные апартаменты комфорт-класса, чем на классическую больницу.

Его возвели на месте одноэтажных инфекционных корпусов 1930-х годов постройки, которые находились в аварийном состоянии. Новый корпус добавил больнице еще 500 коек. Каждый год врачи смогут принимать здесь 70—80 тысяч детей и подростков.

Слева от корпуса новенькая детская площадка, которую с приходом тепла облюбовала ребятня. Возле входа еще одна — поскромнее. Внутри тоже довольно уютно: просторный холл, ресепшен, стеклянные витрины с ретро-игрушками.

Прежде чем вести журналистов наверх, каждому выдают бахилы и пакет с одноразовым халатом. В здании с десяток лифтов, по два-три на площадке. На шестом этаже нас встречает руководитель амбулаторно-поликлинической службы Дмитрий Корнеев.

— По правилам, дети не могут находиться выше пятого этажа, поэтому на шестом у нас операционные, реанимация, КТ, МРТ, — объясняет он.

Первым делом нас ведут в операционное отделение. Там в дополнение к халатам и бахилам всем выдают шапочки, маски и еще одни бумажные бахилы — почти до колен.

Топчемся в коридоре, ждем, пока все переоденутся. Мимо то и дело снуют врачи.

— В каждой операционной теперь камеры. Я могу включить любую и посмотреть, что там происходит. Когда работает эндокамера, мы видим все глазами хирурга. Если возникают какие-то конфликтные, спорные случаи, можно включить запись и пересмотреть. И потом, у больницы есть лицензия на образовательную деятельность: ординатура, аспирантура, докторантура. Морозовская больница является клинической базой четырех университетов: Первый мед, Второй мед, Московский государственный стоматологический университет им. Евдокимова и РУДН. Раньше студенты следили за ходом операций через стеклянный купол. Теперь они могут видеть все так, как видит хирург.

Разговор прерывает звонок. Сергей Михайлович поднимает трубку, и несколько секунд внимательно слушает.

— Что там, грыжа? На УЗИ не видно? Думаю, с родителями нужно переговорить.

Кладет трубку и возвращается к нам.

— Я пришел сюда на работу в 1984 году. Тогда ни ультразвука не было, ни электроинструмента. Наше (московское) здравоохранение идет вперед, безусловно. Я много лет был заместителем директора Научного центра здоровья детей на Ломоносовском проспекте. Когда я пришел сюда, меня спросили: что из того, что делается в федеральной клинике, не делается в городской больнице? Я сказал — ничего. И это правда. Кстати, неделю назад мы провели операцию по пересадке почки. Впервые в городской больнице. Раньше такие делали только в федеральных. Теперь оборудование позволяет нам делать операции любой сложности. По словам завотделением, под его началом проходит больше 700 операций в неделю.

Когда ознакомительная часть закончилась, нас приглашают заглянуть в святая святых.

— Видите, там перед дверью красная линия? За ней — стерильная зона. Поэтому мы все так одеты, — объясняет Сергей Михайлович. — Сюда пациентов привозят на каталках из отделения, и перекладывают на «местные». Поэтому носы закрываем, рты закрываем, и ни до чего стараемся не дотрагиваться.

Пересекаем черту. Неровным строем человек в пятнадцать-двадцать поспешаем за провожатым по широким извилистым коридорам операционного блока. Что-то завотделением поясняет на ходу. Где-то останавливаемся.

В отделении есть свой мобильный томограф. Сергей Михайлович любезно разрешает нам все рассмотреть, сфотографировать. Дальше по коридору палаты, в которых пациенты отходят от операции. Заходим в одну из них. Вокруг кровати со всех сторон натыканы какие-то мониторы, приборы с десятком кнопочек и проводков. Все важные жизненные показатели здесь под контролем врачей и машин.

Все двери в отделении автоматические — на кнопках. Кроме них руками никто ничего не трогает.

Наконец, нас ведут в операционную (их здесь 12), которую мы пять минут назад видели на экране. Нас чуть меньше двадцати человек, поэтому пускают группами — по двое, по трое. Ближе к хирургам никто не рвется. Все на какое-то время зависают перед небольшим экраном. Сергей Михайлович объясняет, что перед нами раскрытый череп. Сейчас врачи сшивают оболочки. Они только что удалили пациенту опухоль головного мозга.

— Матвей Игоревич, сколько лет пациенту? — обращается наш провожатый к хирургу.

— Восемь месяцев. Мальчик, — отвечает врач, не отвлекаясь. Имени они не называют. И только в этот момент становится заметно, что тельце на массивном столе совсем крошечное.

В соседней предоперационной стоит бокс для новорожденных.

— Наше оборудование позволяет проводить самые сложные операции с первых дней жизни, — объясняет завотделением.
Руководитель хирургической службы Морозовской детской городской клинической больницы Игорь Поддубный подтверждает. Новые диагностические возможности позволяют выявить некоторые патологии еще в утробе матери или сразу после рождения. По вызову в роддом выезжает детский реанимобиль, врачи проводят диагностику, и при необходимости ребенка сразу же везут на операцию. Боксы, один из которых мы видели в предоперационной, как раз для таких детей.

На шестом этаже, помимо операционных и реанимации, находится отделение экстренной лучевой диагностики, где нас встречает завотделением Александр Горбунов. Первым делом журналистов ведут в компьютерный кабинет, куда мгновенно по локальной сети попадают все «снимки» с томографов. Кстати, КТ и МРТ в Морозовской больнице теперь работают круглосуточно. Александр Валерьевич рассказывает, что на заключение у рентгенолога уходит 15-20 минут. Дальше он прикрепляет документ к электронной истории болезни, и заключение становится доступно врачам, в том числе — в операционных.

— Раньше все происходило так: делали снимок, проявляли его с помощью химических реактивов, и несли рентгенологу — в другой корпус. Он описывал снимки, и заключение несли обратно врачу, — рассказывает завотделением.

Новая схема работы позволяет сэкономить до двух-трех очень важных часов.

Даже сейчас перед компьютерами трудятся врачи. На мониторах перед ними картинки, больше похожие на рисунки из школьных учебников биологии. Как объясняет врач-рентгенолог Софья Пуркина, эти картинки — реконструкция изображения, которое выдают приборы.

— Томограф дает нам полную картинку в 3D. Мы выделяем нужные участки, нужные проекции. Эта работа помогает хирургам лучше сориентироваться в анатомии каждого конкретного пациента. В итоге, продолжительность операции сокращается, — объясняет врач.

Сами томографы с виду напоминают гигантские пончики в белой глазури, но те, кому хоть раз довелось оказаться внутри, предлагают другие сравнения.

— Говорят, что врачи редко кому назначают такие исследования. Вот я бы в жизни больше не согласилась, — делится впечатлениями девушка из нашей группы.

— Как с клаустрофобией справились? — смеется Александр Валерьевич. — Маленьким детям все равно, а вот взрослые бояться. Я бы, наверное, тоже не смог.

Заходим в кабинет КТ. За мониторами сидят медработники. Перед ними, чуть выше компьютеров, окно почти во всю стену, через которое отлично видно, что происходит в «томографической». Заглядываем внутрь. На кушетке сидит девчушка лет семи-восьми, которую врач готовит к процедуре.

Завотделением объясняет нам, что это не долго: пациент проезжает в кольцо, и все, он свободен. Дальше вопрос интерпретации изображения.

— Маленьким детям исследование делают под наркозом. Не потому, что им страшно. Просто чтобы они сохраняли неподвижность, — объясняет завотделением.

— До какого возраста?

— Индивидуально. Иногда четырехлетний ребенок может лежать, не шелохнувшись. А иногда и десятилетний не лежит.

Пока мы разговариваем, девочка вот уже пять минут мужественно сидит на кушетке, чтобы каждый успел «подснять картинку». Потом ее укладывают на спину — руки над головой. Кажется, проходит меньше минуты, и она, довольная, уже бежит к себе в палату.

Мы тоже уходим. Дальше по плану у нас Центр детского инсульта — единственный в стране. — Здесь снимать особенно нечего, — признается руководитель центра Инна Щедеркина. Главная ценность здесь — кадры и уникальные методики, которые позволяют выявалять инсульты у самых маленьких. Это значит, их вовремя, а главное — правильно, начнут лечить.

— Детский инсульт не столько веяние времени, сколько результат хорошей диагностики, — рассказывает Инна Олеговна.

По ее словам, именно развитие нейровизуализации (в частности, КТ, МРТ) позволило эту проблему озвучить.

— Лет десять назад у нас было два-три случая на сто тысяч населения. Сейчас — 13. Но пока четкой статистики на этот счет ни у кого нет, потому что детский инсульт очень сложно диагностировать.

Методики, которые хорошо отработаны на взрослых, с детьми не работают. Поэтому в Морозовской больнице придумали свой алгоритм обследования маленьких пациентов.

В этом смысле новый корпус дает врачам неограниченные возможности. Здесь круглосуточно работают томографы, а вместе с ними, 24 часа в сутки, дежурят неврологи, гематологи, педиатры, кардиологи, нейрохирурги. Лабораторный корпус позволяет на месте провести диагностику, чтобы выявить или, по крайней мере, заподозрить инсульт. Даже просто собрать врачей для проведения консилиума теперь гораздо проще — они все в одном здании.

Все это позволяет ставить верные диагнозы. Сейчас в регистре детского инсульта, который в Морозовской больнице ведут с 2016 года, 500 пациентов. Это дети с артериальными ишемическими инсультами, с геморрагическими инсультами, с тромбозами.

— Мы начали работать со скорой помощью, и сейчас пытаемся составить шкалу специфических признаков детского инсульта. К нам обращаются за консультациями из регионов, присылают снимки. В результате, время на поиск диагноза сокращается, что позволяет своевременно назначить нейрохирургическое лечение.

Если врачам удается во время провести операцию по растворению тромбов, дети уходят из отделения без патологий. Но что значит — вовремя?

— У взрослых это четыре-пять часов. Сколько у детей — никто не знает. Детский мозг для врачей еще загадка. И все-таки в России мы дали старт новым методикам.

— А что происходило с этими детьми до появления центра?

— Они ходили чаще всего с диагнозом детский церебральный паралич. Все. Врачи просто констатировали неврологический дефект. Многих из этих детей мы начинаем обследовать только сейчас.

В отделении редких болезней нам, наконец, удается посмотреть на работу больницы изнутри. Заходим в палату. Слева от входа на койке сидит мальчуган, разглядывает картинки в планшете. От его груди тянутся трубки к капельнице. Возле окна еще одна койка — свободная.

Эльдару сейчас шесть, и они с мамой здесь частые гости. Диагноз ему поставили четыре года назад.

— Он ходил в ясли, и воспитатель заметила что-то не то с грудной клеткой. Направила нас к неврологу. Врач с подозрением на мукополисахаридоз отправил на дообследование, и диагноз подтвердился. С тех пор мы приходим сюда раз в неделю, капаемся. Четыре-пять часов, и домой, — рассказывает мама Эльдара.

Сначала они лечились в старом корпусе, теперь — в новом. Им есть с чем сравнить.

— Здесь отдельные душевые, в каждой палате — телевизор. Есть игровая. В старом корпусе такого не было, — отмечает женщина.

А еще в Морозовской больнице не было отделения трансплантации костного мозга. Оно открылось только в этом году, в новом корпусе. Врачи провели уже первую операцию. Раньше их делали только в федеральных клиниках, была очередь. Новое отделение Морозовской больницы позволит ее хоть немного сократить.

А в скором времени, по словам замглавы центра детской гематологии и онкологии Ольги Тиганова, здесь появится своя генетическая лаборатория, и установка для протонной лучевой терапии.

— Радиохирургия — наша большая мечта, — говорит Ольга Александровна. — Новые технологии позволяют облучать опухоль локально, не затрагивая соседние клетки. И осложнений после протонной терапии у детей меньше.

Новый Протонный корпус Морозовской больницы сможет принимать до полутора тысяч пациентов в год, в том числе, самых маленьких, которым будут проводить сеансы протонной терапии под общим наркозом. Такой же корпус, по словам Тигановой, сейчас начали строить в Питере. Подобных клиник в России пока больше нет.

Три с половиной часа и всего пять отделений. На то, чтобы познакомиться с работой каждого, открытого в новом корпусе, кажется, не хватит и недели.

Несмотря на то, что больница московская, 30-40% пациентов, говорят врачи, — это ребятишки из регионов, где нет ни таких врачей, ни такого оборудования, которое есть здесь, в Москве, благодаря поддержке городской мэрии.

Анна Семенец