Три маски Сергея Довлатова

Сергею Довлатову 3 сентября исполнилось бы 65 лет. Довлатов известен читателю словно бы "в трех масках". Как человек, который, живя в СССР, нарушал и игнорировал все правила советского общежития и писал об этом. Как невозвращенец, который, попав в Америку, пусть не без труда, но вписался в тамошние правила и писал об этом. И, наконец, как интеллигент, который служил в конвойных войсках и писал об этом. О жизни и судьбе писателя рассказывает его вдова Елена Довлатова.

– Откуда взялся Сергей Довлатов, человек, совершенно "отвязанный" от советского мира?

– Родители его были из театральной среды. Отец режиссер, мать – актриса, впоследствии ставшая корректором. Оба закончили театральный институт в Ленинграде. Отец довольно много писал текстов для эстрады, последние 10-12 лет был доцентом Ленинградского эстрадного училища. Сестра матери, Мара Довлатова, была известным редактором, одно время работала секретарем Ольги Форш. Была близким другом семьи Юрия Павловича Германа. Ее домашняя библиотека состояла в значительной степени из книг с автографами авторов, редактором которых она была и с которыми подружилась навсегда. Вот в этой обстановке он и вырос.

– Что рассказывал Довлатов о своей службе в конвойных войсках? Что из его книги "Зона" является правдой?

– В армию Сергей попал, когда на третьем курсе забросил занятия в университете, и его отчислили. В конвойные войска он попал, потому что это случилось не осенью, когда новобранцы шли в армию, а по спецнабору – позже. Он не стал искать способов избавиться от военной службы и провел в армии все три года. Тогда, в 60-е, служили три года. Один мой близкий знакомый в такой ситуации предпочел сесть в тюрьму за уклонение от этой обязанности. По странности судьбы, когда Сергея перевели с Севера под Ленинград, он охранял этого моего знакомого.

Тот год, что он был в Коми, мы не были еще вместе. Знаю, что он писал оттуда матери, отцу и знакомым письма, в которых было довольно много смешного. Так что никому не могло прийти в голову, каково ему там. Действительность, конечно, была намного ужаснее того, что он описывал в письмах. Особенно для городского молодого человека.

Но он выдержал без жалоб страшные морозы, армейскую дисциплину, жизнь, когда нет возможности побыть наедине, всегда орет радио, кто-то приходит со службы, а кто-то отправляется. Он рассказывал, как тяжело переносили службу нежные южане, изнемогавшие от жуткого климата.

Результатом его армейской службы стал сборник "Зона", который завершился написанием в 1986 году, уже в Нью-Йорке, большого рассказа "Представление". Это художественное произведение в самом традиционном смысле. Если в других произведениях Довлатову удается убедить читателей в отождествлении главного героя с самим автором, так, что многие считают его рассказы автобиографией, то "Зона" в этом смысле стоит особняком.

– Нравилось ли ему в Эстонии, и какую роль вообще сыграл таллинский период?

– Он пробыл не в Эстонии, а в Таллине, два с небольшим года. О стране, в общем, почти ничего и не говорил, и не написал. Но Таллин ему нравился, он много и с удовольствием ходил пешком по нему, подмечая взглядом наблюдательного человека и художника множество интересных деталей, давая чрезвычайно точные и емкие характеристики виденному.

Эти два года были важными для Сергея, потому что там могло осуществиться то, для чего он туда и отправился: могла выйти книга. В те времена это означало официальное признание. Тем не менее, мне кажется, в Эстонии ему было тесновато. Слишком отличались друг от друга высокие спокойные мужчины-эстонцы от потомка кавказцев. Может быть, поэтому ничего не вышло с надеждами и планами. Но в творческом отношении этот короткий период оказался плодотворным.

Вернувшись в Ленинград, Сергей написал большое произведение, поместившееся на 600 страницах. Это должен был быть роман, который он так и не завершил. А итогом тех лет стал сборник "Компромисс", увидевший свет в Нью-Йорке. Это была вторая его русская книга, вышедшая в Америке. Первой была "Невидимая книга", которую выпустил "Ардис" по-русски и по-английски.

– По словам самого Довлатова, его жена оказалась решительнее его в вопросе эмиграции. Так ли это? Как вы решились уехать в Америку, и как вас выпустили?

– Я и в самом деле оказалась решительнее. Оформление виз на выезд прошло довольно спокойно со стороны официоза. Служащая ОВИРа на прощание даже совершенно искренне пожелала мне удачи. Все произошло стремительно. Кто-то из знакомых говорил, что это выглядело так, будто нас даже подталкивали. Пока Сергей колебался и раздумывал, мы с Катей (дочь Довлатовых – "Росбалт") уехали в Америку. Решилась я на это, как многие до меня и после. В расчете на то, что не пропаду, потому что не боюсь никакой работы, и с надеждой на то, что лучшее еще может произойти. И оно произошло. Мы не потеряли друг друга, что могло вполне случиться. Уже через год мы оказались все вместе. Сережа и его мама Нора приехали в Нью-Йорк. Мы не только не пропали в огромной новой стране, но пережили по-настоящему интересные события, приобрели друзей. Сергей же на вопрос, какова его профессия, с полным правом стал говорить, что он писатель. Об этом же свидетельствовали уже опубликованные его книги и интерес, который они вызывали.

– Правда ли, что Довлатову нравилось в Америке? Насколько он преуспел в Новом Свете?

– Совершенно верно. В Америке ему нравилось. Еще задолго до того, как он тут оказался, ему нравилась эта страна, хотя сведения о ней он черпал в основном из американской литературы. Среди любимых американских авторов были Хемингуэй, Фолкнер, Стивен Крейн, Сэлинджер, Шервуд Андерсон, Скотт Фицджеральд. Ему они нравились настолько, что он наизусть произносил куски из их произведений.

Не считая Америку идеальнейшим государством, он всегда говорил, что это наиболее подходящее для жизни место. Во всяком случае, для него. Уже в первые месяцы пребывания в Нью-Йорке был переведен на английский и опубликован в "Нью-Йоркере" его первый рассказ. И после этого он уже как бы стал автором этого издания. Всего публикаций в этом журнале был девять.

Через полгода после прибытия в Нью-Йорк он стал одним из четырех журналистов, создавших русскую газету-еженедельник, альтернативу уже давно существовавшему "Новому русскому слову". Через какое-то время он из простого сотрудника этой газеты стал ее главным редактором. Каждый год у него выходила книга по-русски. И ему не приходилось их издавать за собственный счет, потому что издатели почитали за честь поставить его имя в своих каталогах. Благодаря переводам на английский, его книгами заинтересовались издатели в других странах: в Финляндии, Швеции, Индии. И в Англии, что подчеркиваю, потому что американские и английские издания отличаются. Он был участником трех международных литературных конференций. Его голос узнавали и его передачи по радио "Свобода" слушали миллионы советских людей, бывших его соотечественников.

У нас родился сын Николас, первый американец в нашей семье. Что больше может свидетельствовать об успехе, если не это? Что еще может свидетельствовать о том, что эта страна ему нравилась?

– Что случилось с газетой "Новый американец"?

– С "Новым американцем" произошло то, что происходило и происходит с большинством такого рода начинаний. Особенно, если создатели – люди, не знающие ничего о законах бизнеса и экономики... Первые два года "Нового американца" были наиболее интересным периодом за все его существование. Это были годы, когда Сергей был главным редактором этой газеты. Но отсутствие денег и отсутствие каких-либо навыков в области организационно-экономической привели к тому, что "Новый американец" закрылся. Но даже и те два с лишним года были чудом. Потому что все это происходило вопреки всем правилам и законам бизнеса.

– "На чьей стороне" был Довлатов в кругах русской эмиграции? И был ли он вообще на чьей-то стороне?

– Довлатов всегда хотел вести жизнь профессионального писателя. Но на жизнь приходилось зарабатывать, в основном, журналистикой. Даже когда он был редактором еженедельника "Новый американец", семья зависела от передач на радио "Свобода". Но профессионально он принадлежал к кругам русских журналистов и литераторов.

А по поводу того, на чьей он был стороне, я могу сказать, что он явно был с теми, кто придерживался демократических взглядов. Он был на той стороне, на которой человек имел право и возможность высказать свое мнение.

Беседовал Леонид Смирнов