“Литературная обстановка у нас товарно-продуктовая”

ИА “Росбалт” продолжает проект “Петербургский авангард”, в котором мы рассказываем о деятелях культуры и искусства, стоящих в первых рядах городской жизни. И сегодня таким героем стал писатель, лауреат премии правительства РФ, председатель Союза писателей Петербурга Валерий Попов.

Друг юности Бродского, наставник и пример для Довлатова, как считают критики, Попов в более чем 30 книгах описал реалистичные истории из своей жизни. Несмотря на драматизм многих из них, писатель всегда верен гротесковой форме своих произведений. Об ужасах и порой страшных реалиях жизни он пишет с юмором и добродушием.

Живет Попов в самом центре Петербурга: квартира от Союза писателей осталась еще с советских времен. Сейчас Союзу практически не выделяют денег, а потому только это жилье напоминает Попову о ценности писателей для нашей страны. Вот как он радуется такой удаче в книге “Плясать до смерти”: “Перенестись вдруг из отчаяния и безнадежности на лучший угол на свете, угол Невского и Большой Морской, что переходит в арку гениального Росси и Дворцовую площадь, — это спасение! Адмиралтейство, Александрийский столп, Эрмитаж, Нева! Тут счастье посещает самых разных людей, молодых и старых, богатых и бедных! Поможет и нам! Я-то точно воспряну здесь!”

— Из ваших книг и интервью видно, что вы очень доброжелательный и скромный человек. Это мешает вам как писателю? Ведь многие гении были невыносимы в жизни.

— Хорошо, что видно. К этому я и стремился, и, видимо, получилось. Значит, не мешает, а помогает. И скромность — вовсе не тормоз. Скромность — основа обаяния, а там уже близок и успех. Невыносимой может быть жизнь. А писатель — нет. Он должен идти к совершенству — и в жизни, и в книгах. И скромность больше привлекает, чем наглость.

— Как это качество вам помогает?

— Например, помогает не сходить с ума, когда Нобелевскую премию дают другому человеку, может быть, менее достойному, чем ты считаешь себя. А так говорю себе: “Ну давали же и достойным: Бунину, Пастернаку, Бродскому? Хотя дали, может, и не за гениальность, а за что-то другое. Тогда тем более не стоит обижаться, потому как этого “другого” у тебя вовсе нет… За что и давать? Так что успокойся!”

С другой стороны, я понимаю, что важно еще не быть серой мышкой, ведь тогда никто не заметит. Толстой не зря ходил босой: сразу приковал взоры. И даже Пушкин, может быть, пошел на дуэль, чтобы отпечататься на века, потому что многие не читали его, но все равно знают, что он погиб на дуэли. Я тоже однажды разбил рукой стеклянную дверь в Доме писателей, когда там пировали совсем не те, кто должен был пировать.

— Но при этом вы несколько раз говорили о том, что боитесь стать великим писателем.

— Величие создается воззваниями к человечеству, разговорами о своей исключительной роли, рассуждениями о глобальном, появляется много пафоса, теряется вкус. В великом Толстом разыскать хорошего писателя не так-то легко под искусственными наслоениями нужных тестов, поэтому, начиная со школы, многие не воспринимают его.

— А сейчас у нас есть кто-то великий?

— Возвращаясь к Нобелевке, скажу: мне очень жаль, что ее не дали Фазилю Искандеру. Он создал эпос целой страны — живой, веселый, человечный. Может, потому и не дали, что он постеснялся прикинуться великим, что-нибудь этакое изречь, в мировом масштабе. Он подлинный, а больше востребована всяческая величественная фальшь. Для себя выбор я сделал давно: пусть лучше читают, нежели почитают.

— Как вы вообще оцениваете ситуацию в современной литературе?

— Литературная обстановка в целом очень искусственная: не культурная, а товарно-продуктовая. Я заметил, что большие книжные магазины нанимают рабов, которые быстро пишут то, что надо. Таких поденщиков предпочитают писателям, которые долго думают, а потом еще напишут что-то не то. А так — нормальный фастфуд. Научились быстро клепать даже псевдоинтеллектуальные книги, и на них покупается та молодежь, которая хочет быстро стать продвинутой.

— А как отличить настоящие философские романы от фальшивок?

— Для начала надо прочитать Томаса Манна “Иосиф и его братья”, “Волшебная гора”, и тогда поймете разницу. А когда сразу тебе суют какого-нибудь норвежского экзистенциалиста, а ты скучаешь, но думаешь, что его надо читать… тогда не стоит продолжать. Скучная книга — это же конец литературе. Странички три прочитал, и если погружаешься, тонешь в ней, то можно продолжать. Хотя сейчас время е-мейлов, поэтому трудно молодежь втащить в чтение.

— Почему многие ваши произведения автобиографичны?

— Я вообще не понимаю, как можно написать про что-то другое, кроме своей жизни. У меня много фантазий, гротеска, невероятного, но все эти фантазии — мои и друзей — на тему нашей конкретной жизни. И роль писателя — помочь полюбить нашу единственную и прекрасную жизнь, доказать, что именно теперешняя жизнь — лучшая! Про это я и пишу. А пытаться найти счастье в других эпохах — все равно что добиться любви от резиновой куклы. К моему удивлению некоторые выбирают такой вариант. Это пустая трата всего. Это побег в никуда. А надо воспитывать силу, ум, хитрость, чувственность — все, что позволяет нам насладиться реальностью. Надо и несчастья прожить ярко и сильно! Тогда наша жизнь будет самая лучшая.

— А как близкие относятся к тому, что вы о них пишете?

— Я сделал наши общие страдания литературой, впаял их в янтарь вечности. По-моему, это самое лучшее, что можно сделать с горем. Хоть в книгах они остались такими, как были в жизни. Помню, отец читал про себя, всю ночь кряхтел, потом вышел из комнаты и говорит: “Неужели я такой ?” А я ему: ”Да. А ты бы хотел, чтоб я тебя непохожим изобразил?” Моя книжка про отца “Комар живет, пока поет” — самая насыщенная, потому что он пережил гораздо больше, чем я, и его жизнь — часть моей жизни.

— Это он заинтересовал вас литературой?

— Да, он главный человек в моей судьбе. Отец передал мне острый ум, который быстро складывает жизнь в сюжеты. Вспомню хотя бы один случай, когда вор тащил его тяжелый чемодан, а отец, посвистывая, шел за ним, и так они дошли почти до дому. Надо соображать, а не паниковать! Может быть, жизнь как раз “несет твой чемодан” туда, куда тебе нужно. Когда мне было 25 лет, отец ушел из семьи. И — простит меня бог! — при всей моей любви к отцу, это было очень кстати. Я тут же уволился с работы, и даже не сел, а лег сочинять: твое дело должно приносить тебе счастье. И к этому счастью как-то все подстраивается. Лучшие из моих ровесников — Бродский, Довлатов, Битов - стали моими соратниками так легко и быстро, словно мы выросли в одном дворе. И с временем мне повезло: в 60-е годы началась эпоха, когда литература котировалась выше всего. Более блестящей карьеры не было. Сейчас можно стать депутатом, миллионером, а тогда быстрее всего — писателем. И это почувствовали мы все. Мы читали друг друга и точно оценивали, и уже не было страшно ничего, после того, как тебя оценили такие люди.

— Думаете, сейчас вам было бы сложнее прославиться?

— Да. Сейчас несет, в основном, еще та, прежняя энергия. Но подняться и вырасти из сегодняшних дней? На чем? Раньше был общий стимул — доказать, что ты лучше системы. Теперь некоторые молодые тоже борются с нынешним, но это уже словно дежавю. И азарт, конечно, уже не сравним.

— А у вас проблем с властью не было?

— Были, но я только окреп благодаря этому. Например, в 1968 году был знаменитый литературный вечер, когда Бродский вернулся из ссылки. Потом мне позвонили и “назначили встречу”. Мрачный тип встретил меня на углу и повел в гостиницу. Нудно заговорил: "Вы должны нам помочь, в Чехословакии беспорядки, вы как честный человек...” “Конечно!” — рявкнул я. Он даже вздрогнул. Он продиктовал телефон, и я записал номер на папке такими огромными цифрами, что он глянул на меня с изумлением и сомнением. И был прав. Потом он говорил дальше, а я как-то задумался о своем. “Что вы делаете?” — вдруг спросил он. А что я делаю? Я глянул на папку и захохотал. Оказалось, все цифры его номера я перерисовал в какие-то цветочки, зверьков, домики. “Я понял, как вы мне позвоните!” — скорбно произнес он. А я понял, что уже их не боюсь.

— Почему все-таки у ваших друзей были проблемы с властью, а у вас — нет?

— Да, некоторым друзьям “повезло”. Ведь для писателя чем хуже, тем лучше. Когда у Битова старший брат журналист остался за границей, Андрея здесь не печатали, зато за это время на Западе издали несколько его книг. Теперь он там кумир. Довлатову политика тоже пригодилась: его побили перед отъездом, и он появился на Западе героем. Это, конечно, страшно, но писатель чувствует, насколько надо рисковать. Так что политика — это лишь “винтик” в руках писателя. Как, впрочем, и все остальное. Ведь даже если его расстреляют, это все равно будет шаг к славе.

— Но ведь в ваших текстах явно видно насмешливое отношение к советской жизни. Почему же не возникло никаких последствий?

— А вы бы хотели? Последствия были очень простые: мои книги печатали раз в пять лет. Как сказал один критик про меня, “советская власть не замечает Попова, но и Попов не замечает советскую власть”. Я особенно не дергался тогда, потому что не считал, и не считаю сейчас, что жизнь моя была такой уж невыносимой. Были плюсы. Мой первый гонорар — 40 рублей — отмечали в лучшем ресторане с манекенщицами, потом — в отделении с милиционерами, потом снова с манекенщицами, и все это на сумму, на которую сейчас выпьешь разве чашечку кофе. Но и сейчас неплохо живется. Надо любить всю свою жизнь, а не частями. Вот я живу в квартире поэтессы Одоевцевой на Невском, а летом — в “будке” Ахматовой в Комарово. Что может быть лучше? Одна из моих первых книг называется “Жизнь удалась”, вот под этим девизом я и живу.

— Как вы стали председателем Союза писателей Петербурга?

— Еще наша школьная воспитательница Марья Сергеевна говорила: “Нет человека добросовестнее Попова”. Я почему-то всегда переживаю за все. В какой-то момент мне показалось, что в Союзе неправильная обстановка. Шли какие-то склоки, было душновато. Со злости я решил, что надо сделать так, чтоб людям лучше дышалось. Сейчас там легкая, даже ленивая компания: мы не рвем жилы, не митингуем, не собираемся каждый день, но любим друг друга, помогаем. Сложилась хорошая дружеская компания, и не дай бог, все погрязнет в склоках и борьбе.

— А что дает членство в Союзе писателей помимо общения?

— Когда-то это давало и квартиру, и дачу. Но и сейчас что-то привлекает, но уже не материальное. В последнее время к нам вступил весь цвет сегодняшней петербургской литературы: Андрей Аствацатуров, Евгений Водолазкин, Эдуард Кочергин, Герман Садулаев. В материальном плане мы попадаем в Издательский проект правительства Петербурга: если книга проходит совет, нам оплачивают типографские расходы. И многие издательства это вдохновляет: в этом году выйдет около сотни таких книг. Так что смысл быть в Союзе писателей есть.

— Чего, по-вашему, не хватает писателям Петербурга?

— Проблем много: хотелось бы, например, ясности в вопросе продажи книг. Но главное — есть ощущение, что литература жива, и никуда не делся живой читатель. Откуда же проблемы? В своем недавнем интервью я сказал: «Уберите искусственные препятствия между писателем и читателем, не разоряйте тех и других — и они прекрасно поладят друг с другом, и будут счастливы».

Беседовала Анна Тараненко

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.