«С Гергиевым нас помирят Бах и Моцарт»

Известный художник Михаил Шемякин на неделю приехал с воронежскими студентами в Петербург и заодно открыл в своем фонде выставку «Метафизика головы». В рамках проекта "Петербургский авангард" мастер рассказал о своей точке зрения на акции Петра Павленского, российское общество в целом и конфликт с художественным руководителем Мариинского театра Валерием Гергиевым. В следующий раз Шемякин, проживающий во Франции, приедет в город только в декабре - на Петербургский культурный форум.

— Вы бываете в Северной столице наездами. Почему приехали на этот раз?

— Я как профессор Воронежской государственной академии искусств привез студентов на занятия. По контракту с государством я должен какое-то время проводить в Воронеже, какое-то - в Петербурге. Здесь я провожу занятия. Хожу со студентами по музеям, помогаю молодой группе художников правильно смотреть на мир и картины, учу извлекать из них необходимые знания, живописную, графическую и сюжетную истину. Это не первый мой эксперимент в работе с художественной молодежью. Несколько лет назад я уже обнаруживал, что молодые ребята не знают ни музыки, ни поэзии, ни литературы. Их познания в области старых мастеров и современного искусства, мягко сказать, были ограничены. После моего курса они переполнены культурой.

— Как именно вы провели время в городе?

— Мне все идут навстречу: Михаил Пиотровский согласился пустить меня и студентов в нерабочий день в Эрмитаж. Мы договорились и с Русским музеем. И там в тишине я давал свои лекции. Я открывал ребятам тайны в картинах Перова, Саврасова, Смирнова. Я старался показать студентам, где зарождалось искусство не только XX, но и XXI века.

1 ноября моя группа приезжает ко мне во Францию на месяц. Там они будут ежедневно учиться в моей библиотеке - заниматься живописью, графикой и немного скульптурой. Если рисунки будут неправильными, доценты, которые вместе со студентами входят в мою группу, время от времени будут давать им подзатыльники. У нас будут занятия на природе, будем создавать копии с работ старых мастеров. Я шесть лет буду учить ребят смотреть на мир. Потом они получат государственные дипломы и улетят вольными птицами в мир изобразительного искусства.

— Ваши студенты отличаются от тех представителей современного искусства, которые на слуху? От Pussy Riot, от Петра Павленского?

— Конечно, отличаются. Не очень умная власть сделала хулиганкам из Pussy Riot колоссальнейшую славу. Ну скачут, ну кричат. Ничего в этом великого нет, просто хотят славы. Такого всегда было полно. Был Кулик, который бегал голым по Нью-Йорку на веревочке и изображал собаку, был Бриннер, который навалил кучу перед картиной Ван Гога в Музее имени Пушкина, а потом еще и испоганил картину Малевича в Амстердаме. Вся эта прихудожественная шушера ничего хорошего не делает. А потом к нам, серьезным художникам, которые работают над чем-то новым, относятся, как к ним. Думают: «Современный художник? Значит, очередной хулиган!» Для нас их деятельность идет только во вред. А кто такой Павленский, я и не знаю. Вы извините меня за темноту, человек я необразованный.

— Павленский — один из самых популярных активистов в городе. Он, например, устроил в центре Петербурга Майдан: жег покрышки, стучал по железу. Теперь его пытаются направить на психиатрическую экспертизу.

— Я в свое время отсидел в психиатрической больнице без какой-либо экспертизы. Нас, художников-нонконформистов, сразу в дурдом отправляли: мы писали картины, а потом в мастерскую приходил отряд КГБшников с психиатром. Психиатр тут же давал заключение: картина не похожа на соцреализм, и ставил диагноз «вялотекущая шизофрения». На второй день нас отправляли в психушку. Кого-то сажали на год, кого-то - на два. Оттуда выходили изуродованные ребята, не способные ни к чему: ни к левому, ни к правому искусству. Если бы в наше время Павленский попрыгал, может быть, стал бы самым примерным "комсомольщиком".

— Но сейчас, насколько я знаю, вы защищаете традиции соцреализма.

— Я защищаю не соцреализм, а профессионализм. В России есть удивительная черта, присущая жителям города Глупова из книги Салтыкова-Щедрина. Нельзя забывать все на второй день. Рухнул Советский Союз — и тут же начали разбивать памятники, которые являются свидетельствами нашего высокого художественного уровня. В свое время я писал письмо в Министерство культуры, чтобы в антикоммунистическом ажиотаже не погубили искусство. Например, памятник Дзержинскому на Лубянке — это же было величайшее произведение. Что хорошего в том, чтобы его распилить? Я поддерживал идею создания музея Михаила Аникушина, который меня изгонял из России.

Понимаете, школа соцреализма дала миру много замечательных, интересных мастеров. Так, в Союз художников входил мой учитель Евгений Адольфович Кибрик, который прославился своими иллюстрациями к «Кола Брюньону» Ромен Роллана или к «Легенде об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Туда же входили великолепные пейзажисты, портретисты. Конечно, было очень много примазавшихся людей, которые на волне квасного патриотизма сумели влезть в Союз художников, воспользоваться благами. Кто-то делает революцию, кто-то пользуется ее достижениями.

— Вы открыли выставку «Метафизика головы». Вы постоянно разбираете мир на части: шар, рука, автомобиль в искусстве. Почему?

— Я беру те темы в искусстве, которые наиболее интересны для современного мира. Например, мы все знаем, что с древних времен человек интересовался смертью. Поэтому я десятилетиями занимаюсь изучением этого образа в искусстве. Одни, как ацтеки, ей поклонялись. Другие относились с ужасом. Романтики изображали ее в образе юной бледной девы. Есть смерть-утешительница, есть образ смерти насильника-солдата. Некоторые изображают смерть в виде мужика с бородой, с косой. Это такой полускелет, который держит в руках песочные часы и уводит за собой в царство мрака. Тысячи, сотни тысяч вариантов воплощения образа смерти, которые я исследую, раскладываю по полочкам.

У меня свыше 700 тем. Каждый год я что-то добавляю в свою библиотеку. Пока человечество живо, пока оно само себя не растерзало, не погубило, не отравило, вариации на эти темы будут продолжаться, повторяться и развиваться. Шемякинские анализы будут жить всегда. Даже, когда я уйду, ведомый красивой ласковой дамой или мужиком с бородой и песочными часами под мышкой.

— Вы говорили, что вернетесь в Петербург, когда Россия станет демократичной. То есть вас нескоро ждать?

— Как будто вы сами не знаете, что ситуация катастрофически ухудшается. Мы видим на сегодняшний день возрождение духа монархизма. Это вызывает чувство рвоты. Вся эта продажная шушера в церкви только оскверняет церковный воздух. Сейчас уголовные морды носят зеленые веревочки. Понятно, что меня никто не привлекал в православные братства — все знают мой характер. В мусульманство меня тоже не тянут, хотя я кабардинец по отцу. Знаете, я приезжал лет двадцать назад в Кабардино-Балкарию. Замечательный народ: веселые люди, смеющиеся. Мы сидели за роскошными северокавказскими столами, ели шашлыки. Сегодня приезжаешь — и каждое второе слово: как Аллах решит, как Аллах позволит, как Аллаху будет угодно. Очень хочется, чтобы люди очухались.

Вообще русские — сильная нация. Они сумели где-то улучшить, где-то одурачить другие народы и нации. Взять тот же необычайно гордый кавказский народ. У нас, у горцев, появились люди, которые готовы встать на карачки. Все это, глядя на русских, у которых есть склонность к византийщине: низко наклониться для русского человека - что стакан воды выпить. С другой стороны, в кавказскую культуру проник колоссальный пласт образования. Теперь на Кавказе есть и художники, и дирижеры, которыми гордятся. Взять хотя бы моего троюродного брата Юрия Темирканова, художника Шемякина-Карданова. Их имена появились благодаря России.

И давайте начистоту. Я никогда и не уезжал из России. Как говорил Бродский: «Все, что дорого, везу с собой». Когда можно было перестать бояться, что нас запихнут в дурдом или тюрьму, мы стали возвращаться. Конечно, не целиком, а по чуть-чуть, чтобы, например, заниматься с ребятами. Здесь все-таки осталась армия чиновников, был разгул уголовщины. Теперь охота на ведьм из-за Украины. Когда присоединяли Крым, я был за руками и ногами, но из-за этого присоединения проснулся чудовищный квасной патриотизм.

— К чему он привел?

— К тому, что сейчас идет грязная, глупая, бессмысленная война. Я, кстати, считаю, что россияне более европейцы, чем украинцы. Украинец представляется человеком с горилкой, в широких шароварах, кричащим «гоп-ля-ля», «гоп-ля-ля». А русские в любой стране мира ценятся. Везде исполняют и любят Чайковского, величайшего композитора. Знают Пушкина, Лермонтова, русский авангард. Петербург — больше Европа, чем Киев. Но мы же не чванимся, не кричим, что это так.

Но и безумные заявления, что пора отделиться от Европы и перестать с ней дружить - тоже бред. С чем мы тогда должны перестать дружить? С Мопассаном, с Золя, с Сезанном, с гениальной немецкой, французской, голландской архитектурой? Нам много чему надо учиться у Европы. Например, в Петербурге своих студентов я вожу в Музей этнографии, им нужно приходить в него снова и снова, по 125 раз, рисовать и рисовать. В мое время вход был бесплатный, а сейчас для студентов — 50 рублей. У глупых и мерзких англичан галерея Тейт, Национальная галерея работают без выходных и бесплатно. И музеи набиты.

— Давайте вернемся к петербургским проблемам. Жилищники до сих требуют от вашего фонда оплачивать счета по 150 тыс. рублей?

— Трудности длились очень долго. К нам приходили новые русские, которые уже считали себя хозяевами помещения. Думали, наверное, какой еще ресторан или полубордельчик можно сделать. Но от нас отстали. Поняли, наконец, что здание мне подарил президент Путин, и мы под московской защитой. При имении Владимира Владимировича они все поутихли.

— Петербургские чиновники вас не защищали?

— Когда Матвиенко была губернатором, я ходил к ней жаловаться, что на фонд наезжают. Оказалось, что она прекрасно знала, где располагается наш фонд, хотя ни разу у нас не была. Она пожевала губами и сказала: «Место у вас - лакомый кусочек». У нее в городе все было лакомыми кусочками, которые налево-направо можно было продавать. Страшно подумать, какой был нанесен урон городу. Вот так мы разрушали Петербург. Недавно я встречался с новым человеком из правительства - с Василием Кичеджи, который занимается проблемами искусства в Петербурге, он одобрил наши проекты, обещал помочь.

— Есть движение с вашим анимационным фильмом про Гофмана?

— Мы постоянно работаем, но у нас нет денег, чтобы фильм завершить быстро. Вместо двух лет над фильмом мы работаем уже около тринадцати. Государство дает копейки. Спонсоры не проявляют интереса. Понятия не имею, почему.

— Может, им не нравится, что вы о них всегда резко отзываетесь?

— Я был и умру свободным человеком. А эти мерзавцы нахапали, награбили, а потом вместо того, чтобы делать что-то серьезное, выделить какие-то для них смешные деньги на искусство, макают нас носом в дерьмо. Это может возмутить любого человека.

— Вы собирались подавать в суд на Валерия Гергиева за то, что он, по вашим словам, не выплатил гонорар за работу над декорациями к одному из балетов Мариинского театра. Как развивается ваш конфликт?

— С Валерием Гергиевым я не веду никакого процесса. Да, у нас была не очень приятная история, но мы оба кавказцы и обязательно придем к человеческому решению. Валера — безумно талантливый человек. Мы с ним были очень серьезными друзьями в области искусства. Произошло очень тяжелое, глупое недоразумение. Я обожаю Мариинский театр, люблю его коллектив и очень скучаю. Гергиев — неглупый человек. Решить наш конфликт помогут Бах и Моцарт.

Те спектакли, которые исключили из афиши и "заперли", может быть, стоит обновить, может, стоит что-то исправить в хореографии. Великолепные декорации и костюмы просто пропадают. За спектакль, который якобы провалился, отвечал не только я, но еще хореограф и дирижер. Никто у Гергиева почему-то не спросил: «Разве были освистаны декорации господина Шемякина? Может быть, свистели на костюмы?» Все-таки кто из нас провалился? Мы выходили на поклоны, зал рукоплескал, завалил цветами. Я знаю, как спектакли проваливаются. Помню, на премьере «Китежа» Дмитрия Чернякова ушло ползала, несмотря на то, что Гергиев дирижировал. Я тогда сам стоял в дверях и говорил выходящим: «Тем, кто останется, две бутылки пива». А мне отвечали: «Не надо ни пива, ни этой оперы».

Видите ли, наша постановка не понравилась балетным критикам. Но это зачастую необразованные люди. К тому же, врагов у Гергиева и у меня хватает. Но Гергиев очень болезненно реагирует на любую критику. Даже если в газете «Гудок» напишут критический материал, он обидится. Прочитает и будет стоять в кабинете: «Видали, что про нас написали!» Я не понимаю этой позиции: написали и написали, черт с ним. Показатель успеха спектакля — это кассовый сбор. А кассовый сбор на все наши спектакли громадный.

Все-таки я очень надеюсь, что Гергиев охладит свой пыл, и мы что-нибудь сделаем вместе. Я долгие годы мечтаю поставить «Преступление и наказание». Я буду счастлив, если это получится сделать в Петербурге, да еще и в Мариинском театре.

— Вы часто рассказываете, что вам все никак не удается поставить памятник Гофману в Калининграде. В Петербурге готовы установить какую-нибудь новую скульптуру?

— Дай бог, чтобы Петербург хотя бы восстановил разрушенный памятник архитекторам-первостроителям. Это очень позорная история: денег у них нет, не могут никак отреставрировать. Говорят: «Давайте мы из дешевых материалов сделаем». Шиш! Я буду заниматься только настоящей реставрацией. Сидите с обломками, если не хотите.

Я уже давно выполнил сложный эскиз памятника диссидентам в Эльфийском садике, в который ходили Довлатов, Бродский и все те, кто противостоял тому жуткому режиму, той серости. В этом садике могла бы собираться молодежь, читать стихи. Мне сказали, что и на это тоже денег нет. Как обычно.

Беседовал Петр Трунков

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.