"Преодолеть условности быта"

ИА "Росбалт" продолжает проект "Петербургский авангард", посвященный горожанам, которые находятся впереди, в авангарде культуры и искусства. В Петербурге уже три десятилетия ставит спектакли Театральная лаборатория - единственный в городе театр, который работает по системе французского теоретика Антонена Арто. Возглавляет лабораторию профессор СПбГАТИ Вадим Максимов. «Росбалт» поинтересовался у Максимова, можно ли научить актеров дышать так, чтобы все зрители ощущали режиссерский замысел, как относятся петербуржцы к экспериментам в театре, и почему актриса Анастасия Мельникова пребывала в шоке от постановки лаборатории.

- С чего начиналась Театральная лаборатория?

- 30 лет назад в советских театрах была монополия системы Станиславского. Мы же дали себе задачу исследовать другие театральные системы и ставить по ним спектакли. У нас были постановки на основе изучения театра символизма; спектакли, связанные с русским театральным футуризмом. Вся наша деятельность была абсолютно нелегальной: никакой аренды помещений и материальных затрат, все на договоренностях. Играли в подростковых клубах, красных уголках разных вузов, иногда даже в больших залах. Помещения, конечно, были не шибко оборудованные. Но люди узнавали о нас по сарафанному радио и шли на спектакли. Выбора, что смотреть, особенно и не было.

Мы всегда искали и ищем новый репертуар. Ставим пьесы, которые вообще никогда не ставились. Например, сделали постановку одной из крупнейших фигур в русском футуризме Игоря Терентьева «Jордано Бруно». Работали также с японской драматургией. Одна из последних наших постановок - «Соната призраков» Стриндберга. Ее тоже за последние 100 лет в России никто не показывал.

- Когда вы пришли к системе Арто?

- На каком-то этапе нам действительно было необходимо углубиться в определенную систему. В силу ряда причин мы выбрали систему Арто. В России Арто, повлиявший на всех крупнейших театральных режиссеров своего поколения, от Питера Брука до Ежи Гротовского, прошел мимо. Это не единственный театр, который постигла такая судьба. Но все же, например, о театре Брехта какое-то представление в нашей стране имели из-за Любимова, который, конечно, не работал в рамках эпического театра, но ставил Брехта и ссылался на него. Чуть-чуть знали о символистском театре, потому что в начале XX века в этом направлении творил Мейерхольд. Об Арто не знали ничего.

Впрочем, со временем имя Арто стало понемногу возникать в театроведческих сочинениях, но считалось, что к практике оно никакого отношения иметь не может. Я тоже стал переводить и комментировать его тексты; потом в 1998 году у меня вышла первая книга об Антонене Арто. Практическая работа шла параллельно теоретической.

- Какие основные принципы у театра Арто?

- Мы, конечно, адаптируем его систему, учитывая нынешние культурные реалии. Понятно, что он сейчас ставил бы по-другому. Суть театра жестокости, как называл его Арто, в том, что актер проживает на сцене реальный процесс, а не играет характер. Основная задача – преодолеть условности быта. Поведение в таком театре определяется не социальными функциями, а неким подсознательным уровнем, который является общечеловеческим. Для Арто очень важно дыхание, звук – работа над ними позволяет открыть энергетические центры и влиять на общечеловеческое коллективное бессознательное. То, о чем говорят со сцены, уходит на второй, а то и на десятый план. Важно включить зрителей в действие, чтобы в них проигрывался такой же процесс, какой в реальности происходит между актерами.

- Я был на ваших спектаклях. Вы уверены, что эта теория реализуется на практике?

- Конечно, я обрисовал идеальную картину. Да, в общем, и нет задачи, чтобы зритель понял какую-то теорию. Прежде всего он должен получить художественное воздействие. В первую очередь наши спектакли должны столкнуть зрителей с совершенно другим образом театра.

- Как вы решаете организационные вопросы: у вас есть проблемы с площадками, зрителями?

- С этим огромные сложности. Для камерных спектаклей мы более-менее находим площадки. В основном играем на Пушкинской, 10, где арендуем музыкальный зал ГЭЗ-21. А вот аренда больших залов для крупных спектаклей, как «Король Убю» и «Соната призраков», никогда не окупается. В свое время нам удалось их реализовать только потому, что мы выиграли грант комитета по культуре. Это небольшие суммы: на них мы смогли заплатить за площадку и сделать минимальное количество костюмов или декораций. Разве что премьеры мы ставим в Доме актера, на достаточно большой площадке.

В месяц мы играем от двух до четырех спектаклей. Поиском зрителей специально не занимаемся. Нет какой-то службы для этого. Да, у нас есть сайт, группа «ВКонтакте», но в основном к нам приходят, узнав информацию через устные каналы. Иногда народ собирается, и в тот же Дом актера приходят по триста человек. Приятно, конечно, что бывает ажиотаж, но материал требует такого постижения, чтобы в толпе люди не мешали друг другу. А иногда на маленькие площадки приходит человек по пятнадцать.

- Ваша публика в основном студенческая?

- Да, причем не из театральной академии. Это студенты СПбГУ, Европейского университета. К нам очень часто приходят зрители, которые первый раз в театре. Для нас это хорошо: люди не подготовлены, не забиты театральным штампом. Их реакция на постановки всегда шоковая. Но при этом мы надеемся на зрителя культурного, который знает общие литературные сюжеты. А вот пьесу знать совершенно не нужно.

- Расскажите о вашей труппе.

- Сейчас во всех спектаклях у нас заняты четыре актера. Ни у кого нет актерского образования. Я преподаю в Санкт-Петербургской академии театрального искусства на театроведческом факультете. Двое моих актеров тоже театроведы. Двое других с театральной академии никаких связей не имеют. Если нам нужны дополнительные актеры, мы зовем их из разных петербургских театров.

- А как вообще в городе обстоит дело с экспериментальными театрами?

- Их чрезвычайно мало. Могу назвать «Мастерскую» Григория Козлова, Инженерный театр «АХЕ». Постоянно появляются другие театральные группы, ставят спектакли, а потом через сезон-другой закрываются. Дело в том, что у нас нет площадки, на которой экспериментальные театры могли бы работать, хоть и была попытка ее создать. Если вы помните, существовала «Антресоль» на Малом проспекте: зритель, приходивший туда, уже стал привыкать к экспериментам. Но больше она для этих целей не используется. Ситуация плачевная: даже в Москве с этим значительно лучше.

Если вернуться к «Мастерской» и «АХЕ», то это, конечно, репертуарные театры. «АХЕ», например, периодически становится официальной структурой. Но в чем-то они, конечно, экспериментируют. А те театры, которые образовывались в былые времена, оказались за пределами нашей страны.

- Вы почему не ухали?

- Я в Петербурге родился. Сформировался под влиянием истории города, его особенностей. Петербург всегда синтезировал различные культуры, ориентированные на Запад. Я тоже стараюсь прививать западные традиции, преломляя их через русскую культуру. Только в Петербурге такое становится возможным. Но общий фон сейчас негативный. В городе очень чувствуется провинциальность, которая осталась с советских времен. Бренды на фасаде сохранились, а все, что внутри, исчезло. Да и петербургским зрителем я недоволен.

- А где вас понимают?

- На фестивалях. Это то, что меня поддерживает. Нас обычно приглашают выступать в Восточной и Южной Европе. Много раз ездили в Чехию, Боснию, Македонию. За счет того, что я ставил спектакли в Канаде в Русском театре, удалось дважды выступить в Квебеке. Но обычно все упирается в финансы. Проживание, еду оплачивают организаторы, но дорога всегда за наш счет, поэтому далеко нам не уехать.

Зато на смотрах экспериментальных театральных форм у нас нет проблемы зрителя. Наш наиболее успешный спектакль «Прорицание вельвы» по текстам Старшей Эдды принес нам гран-при за лучшую женскую роль на фестивале в Квебеке.

В наших же залах изначально чувствуется не предрасположенность, а настороженность. Иногда нам удается эту настороженность переломить. Иногда через сопротивление в зрителе что-то открывается помимо зашоренной обыденной жизни.

- Несколько лет назад сюжет о вашем спектакле показали по «Первому каналу», почему-то в рамках фильма о йоге. Актриса и депутат ЗакСа Анастасия Мельникова тогда через 10 минут после начала постановки выбежала из зала и сказала журналисту, что в шоке от увиденного. Как вы отреагировали на эту историю?

- Мне было очень смешно. Нас телевизионщики предупредили, что снимают фильм о йоге. Они сказали, что ввели в интернете слова «театр» и «йога», и вылез наш театр. Наверное, в каких-то рецензиях авторы проводили ассоциации с йогой. Я дал «Первому каналу» интервью. Объяснил, что к йоге мы не имеем прямого отношения, разве что используем некоторые индийские практики в тренингах. Из интервью тогда осталась одна фраза. А у Мельниковой в тот день был поезд, вот она и ушла так рано. Я не понимаю, как человек, просидев десять минут, может высказывать мнение, что ей все ясно и она в шоке? И я давно шоке. И от Мельниковой, и от отношения к театру.

Но у меня нет претензий. Скорее, моя вина, что участвовал в этом. Журналисты не пытались разобраться в нас, вскрыть явление, сюжет шел после сюжета о йоге для собачек. Потом главным номером шла Волочкова. И это тот быт, из которого театр пытается человека поднять.

- Наверное, это не единственный случай, когда вы столкнулись с недопониманием.

- Несколько лет назад нам удалось сыграть на малой сцене театра имени Комиссаржевской. Туда пришел полный зал нормального, простого, праздничного зрителя. Это было 7 или 8 марта. Все эти дамы со специально сделанными прическами собрались на чисто абсурдистскую, вполне провокационную пьесу польского драматурга Михала Вальчака «Песочница». По сюжету дети играют в песочнице и постепенно в этой же песочнице взрослеют, а потом становятся стариками.

Кстати, эту же пьесу мы показывали в рамках Всемирного конгресса психологов. Полный зал психологов был в восторге. Да, конечно, театр предназначен не для решения терапевтических задач. Но это нормально, если такие задачи решаются.

А вот сугубо театральный зритель был в ужасе. Они потребовали разговора со мной. Я пытался иронично, но корректно им отвечать. Меня спрашивали, почему такое вообще пускают в приличный театр и на что смотрит губернатор. А потом они даже отыскали в театре жалобную книгу и записали туда все претензии.

- Не боитесь, что на ваши спектакли будут ходить сторонники депутата Милонова?

- Если мы будем актуальны, то он, конечно, придет. Но пока мы очень далеки от этого, занимаем определенную нишу. На нас невозможно пропиариться. Пиарщикам интересны те, от кого можно забрать чужой славы. Вот был скандал на «Смерти в Венеции» (после спектакля казаки оставили у здания МДТ свиную голову с надписью «Додин». - прим. "Росбалта") Томаса Остермайера. Это очень сложный и интересный спектакль, в котором они увидели гомосексуальную тему. Еще они любят бодаться со звездами эстрады. То есть, понимаете, сейчас им не до нас, другой уровень.

- Не хотите большей известности?

- Конечно, я хотел бы, чтобы приходило больше зрителей. Понятно, что нам необходима площадка для экспериментальных театров в городе, нужна какая-то пресса. С другой стороны, у меня все время спрашивают, когда следующий спектакль. Да, я хотел бы расширения, но становиться государственным, репертуарным театром не хочется. Ни для актеров, ни для меня эта деятельность средством существования не является. Сейчас мы не связаны никакими обязательствами, у нас чисто художественные задачи.

Беседовал Петр Трунков

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.