«Самоцензура разъедает и душу, и журналистику»

9 декабря исполняется 100 лет со дня рождения ленинградского радиорепортера, одного из лучших журналистов своего времени Матвея Фролова. Фролов как корреспондент прошел войну, одним из первых поведал о дневнике школьницы Тани Савичевой, в течение нескольких десятилетий рассказывал о событиях в Ленинграде, работая на Всесоюзном радио. Коллеги вспоминают о нем как об очень честном и порядочном человеке, пытавшемся объединить всех репортеров города. О Матвее Фролове и о взгляде на журналистику «Росбалту» рассказала ответственный секретарь Санкт-Петербургского союза журналистов Магда Алексеева.

– Что вы можете вспомнить о Матвее Львовиче?

– У Константина Симонова в песне фронтовых корреспондентов есть строки: «И чтоб, между прочим, был фитиль всем прочим, всюду должен первым поспевать». Это про Матвея – он обладал широкой сетью информаторов и всегда получал информацию раньше остальных.

Например, все люди-маяки, к достижениям которых, как говорили тогда, стремился рабочий класс, были друзьями Матвея. Если на заводе или фабрике случалось какое-нибудь событие, то об этом он узнавал раньше других. И потом люди сами тянулись к нему – очень общительному, интересному человеку. Он умел быть в гуще событий города.

Кроме этого, у него был чистый русский язык. Писал и говорил он очень правильно. Сейчас и корректура, и редактура гораздо слабее или же просто отсутствует.

При этом очень важно, что Матвей был крайне порядочным человеком, хотя работал в журналистике в самые тяжкие времена. Ему приходилось обходить острые углы, но он никогда не врал. Он понимал всю ложь пропаганды, видел разницу между искусственной жизнью и настоящей.

– В книге воспоминаний коллеги Матвея Львовича много пишут про ленинградское отделение Союза журналистов и репортерском клубе «Шариковая ручка». Почему все с такой нежностью об этом вспоминают?

– Союз был делом его жизни. Матвей хотел, чтобы объединение стало по-настоящему творческим. Он фонтанировал идеями, все время придумывал акции, совместные дела.

Это Матвей придумал описать один день города. Все-все-все газеты, радио и телевидение договорились осветить один день жизни во всей полноте. Он организовывал бесконечные поездки в разные города, с его подачи ленинградский Союз журналистов брал, например, шефство над выпуском какого-нибудь трехсотого трактора «Кировец».

А в репортерский клуб «Шариковая ручка» я не ходила. Я была редактором, а Матвей собирал у себя тех, кто занимался информацией, репортажами. Поэтому ходили туда мои репортеры.

– Тот Союз отличался от нынешнего?

– Журналисты тогда тянулись к Союзу, он был средоточием интересов: работали секции, семинары. Надеюсь, что когда Дом журналиста на Невском проспекте снова откроется, многое возродится.

– А сейчас журналистская солидарность существует?

– Даже те акции поддержки, которые случились в последнее время, в те времена были невозможны. Никто и слова не произносил, если обком кого-то снимал с работы. В кулуарах гонимому, конечно, сочувствовали, но голову открыто поднять было невозможно. Нынешние времена, несмотря на все эти идиотские законы Госдумы, по сравнению с теми – вегетарианские.

– Вы следите за последними зачистками в редакциях? Как вам история в «Русской планете» (журналистский коллектив ушел вслед за уволенным инвесторами главным редактором Павлом Пряниковым. – прим. «Росбалта»)?

– В отдельно взятом издании солидарность, конечно, есть. Если бы что-то подобное случилось в «Новой газете», то, я уверена, журналисты бы так же пошли до конца. Надеюсь, это касается и сотрудников «Росбалта».

Я ужасно боялась, что прихлопнут «Эхо» после сообщения Плющева в социальной сети (из-за отказа уволить журналиста генеральный директор радиостанции Михаил Лесин пригрозил сместить с должности главреда Алексея Венедиктова. – прим. «Росбалта»), а за ней и «Новую газету». Но, слава богу, обошлось. Не сомневаюсь, что была отмашка сверху станцию не закрывать. Вряд ли сам Лесин вдруг понял, что приказ, который он отдал, был незаконным. И сам Венедиктов, конечно, через свои связи сделал все, что мог.

– После этой истории разрабатывается кодекс поведения журналистов в социальных сетях. Это еще одно журналистское самоограничение?

– Это чепуха и обычная формальность, чтобы показать власти, что на проблемную ситуацию отреагировали. Разве кодексам кто-то следует?

– Позже все рассматривали фотографии, на которых либеральные политики и журналисты хорошо проводят время с людьми из администрации президента и «Роснефти». Вы как оценили эти фотографии?

– Человек слаб, в конце концов. Может, такие встречи и помогли спасти «Эхо». Сейчас стало очень популярным говорить, что, мол, я подписал такое-то письмо, потому что за мной стоит коллектив. Так делать не стоит. Идти на попятную ради коллектива, конечно, не так стыдно, как совершать подобные поступки ради собственной шкуры. Но все-таки «Крым наш» и «Крым не наш» не должны смешиваться.

– Как вы считаете, возможно, чтобы редакция отстояла свое издание, потому что этого хотят люди или все журналистское сообщество?

– Очень многие люди думают, что сопротивление бесполезно. Я так не думаю. Но в одиночку себя точно защитить не удастся.

– Вы за свою жизнь редактировали несколько изданий. Часто сталкивались с требованиями властей?

– Постоянно. Например, однажды обком потребовал зачислить в сотрудники какого-то идиота. Он двух слов на бумаге не мог связать. Мне говорили, что он поедет за границу и ему нужны журналистские корочки. Тогда я пошла советоваться с тем же Матвеем Фроловым и председателем Союза журналистов Андреем Варсобиным. В итоге не взяла этого человека. Завотделом пропаганды потом хотел сказать мне, что я повела себя как баба, но сказал «как женщина». Я ответила, что и есть женщина. Не могла я позориться перед своими сотрудниками и взять в их компанию - людей умелых и профессиональных -непрофессионала. В конце концов меня уволили.

– Какой смысл советские журналисты вкладывали в профессию?

– Многие журналисты занимались судьбами конкретных людей. Так называемая «теория малых дел» помогала выжить. Очень часто газета вставала на защиту какого-то человека. Журналист шел защищать своего героя в суд или обком. И конечно, журналисты более-менее ориентировали общество. Были замечательные честные публицисты, такие как Анатолий Аграновский. Я согласна с Владимиром Познером, который сказал, что у нас нет журналистики, но есть журналисты. К сожалению, многие всего боятся — самоцензура процветает.

– Какой тогда смысл сейчас становиться журналистом?

– Гуманитарный. Есть в конце концов «Эхо Москвы», «Новая газета», New Times, «Дождь», да и ваш «Росбалт», который совместными усилиями удалось отстоять. Не стоит подвергать себя самоцензуре, это разъедает и душу, и журналистику. Каждый должен бороться с этим в себе.

– Каков, на ваш взгляд, уровень петербургской журналистики?

– Она, к сожалению, провинциальна. На жизнь страны Петербург никак не влияет. Да и смелых людей мало. Острые темы поднимаются невероятно редко.

Но хорошие материалы и издания, конечно, есть. Сходу могу назвать Александру Гармажапову, Татьяну Лиханову, Михаила Золотоносова, Антона Мухина.

– Как думаете, современные журналисты должны знать предшественников?

– Советский период знают очень мало. А зря – там были высокие образцы стиля и языка, которым не стыдно было бы следовать. Журналистика тогда приближалась к литературе. Сейчас это утеряно.

Надо знать своих предшественников. Столетие со дня рождения Матвея Фролова – это как раз тот повод, который заставляет нас вспомнить тех, кто оставил свой яркий свет в журналистике. Оставить в памяти читателей, слушателей, зрителей, в памяти коллег, наконец, свой яркий след – для этого и стоит работать и жить.

Беседовал Петр Трунков