"Хуже всего неестественность"

ИА "Росбалт" продолжает проект "Петербургский авангард", посвященный горожанам, которые находятся в авангарде культуры и искусства. Наш нынешний герой - прима-балерина Мариинского театра Виктория Терешкина.

— Шесть лет назад афишу фестиваля балета «Мариинский» составили из шести «Лебединых озер» со своими и приглашенными звездами в главных партиях. И вы в этом негласном «чемпионате по сванлэйку» вышли очевидной победительницей. Был свидетелем того, как патриарх отечественной балетной критики Поэль Карп, специально приехавший из Лондона (где он живет последние годы), после первого акта, встретив в коридоре вашего педагога в Мариинском театре Любовь Кунакову, воскликнул: «Люба, я тебя поздравляю!»

— Это в самом деле был знаковый для меня спектакль. Считаю, что тогда на меня очень повлиял мой партнер Анхель Корейя (премьер American Ballet Theatre. — «Росбалт»). На репетициях он не просто работает в полную силу — он настолько горяч, что у него даже есть прозвище «220 вольт», его просто искрит от эмоций. Было ощущение, будто каждый день — настоящий спектакль. И в какой-то момент Анхель заставил меня поверить, что он в меня влюблен по-настоящему, поэтому и спектакль получился таким эмоциональным. При этом, хотя балетный язык один для всех, языковой барьер может иногда мешать, но нам он не мешал абсолютно. И Любовь Алимпиевна говорит: с тех пор «белый» акт у тебя пошел — до этого ей всегда не хватало нежности, моя Одетта казалась ей резковатой.

— Для вас в партнере существенна техническая сторона — уверенность, что не уронит, или важнее чисто актерское партнерство?

— Конечно, я люблю надежных партнеров, с которыми чувствуешь себя совершенно спокойно. Если танцуешь с Данилой Корсунцевым — ты у него в ладошке, как младенец в люльке. Когда не помогаешь корпусом, не думаешь: «Поставь меня на ногу скорее!» — когда партнер тебя держит на ноге (помогает сохранять баланс. — «Росбалт»), это дает свободу, и ты можешь довести свой танец до совершенства. С другой стороны, у меня не было и нет партнеров, с которыми бы я мучилась. Мне со всеми удобно. Конечно, если у партнера хороший рост, длинные руки, какие-то технические моменты получаются проще, но зрителю это не объяснишь, да и не надо. А вот эмоции… Анхель ведь невысокого роста, но он и держал потрясающе, и при этом — такие чувства!

— Когда вы встречаетесь с партнером моложе себя, уступающим вам в опыте, — ощущаете себя наставницей?

— Нет. Стала вспоминать партнеров моложе... Много танцую с Володей Шкляровым, но у нас разница всего два года. Но, скажем, в «Анне Карениной» мне это только на руку — там я должна себя чувствовать более зрелой женщиной по отношению к Вронскому. Да и вообще это ведь условность, игра — нам все время приходится играть героинь моложе себя: Джульетта, Аврора в «Спящей красавице», Жизель…

— Многие ваши коллеги говорили, что после Форсайта стали по-другому танцевать классику. Вы в Мариинском театре в балетах Форсайта были одной их лучших, получили за них премию «Золотой софит». На вас повлияла эта… даже не хореография, а способ пластического существования?

— Помню, как-то пришла на свою репетицию — и застала конец репетиции одной балерины, которая у нас в театре много танцевала современного, но в этот момент работала над какой-то голубой классикой вроде «Спящей». И она говорит: господи, как сложно собрать свое тело после этого модерна! А я думаю: странно — а мне не сложно. Видимо, у всех по-разному. Действительно, в современной хореографии начинаешь по-другому чувствовать свое тело, работают другие мышцы. Но могу сказать со стопроцентной уверенностью, и любая балерина вам это подтвердит: классику танцевать в миллион раз сложнее. В миллион! В модерне, даже если что-то не получится, никто этого не заметит — и поэтому его можно танцевать после сорока. Конечно, и там требуется такая пластика и такая отдача, каких в 40 лет уже нет, как в 30. Но классика — абсолютно другое: белое трико, белая пачка — малейшая оплошность, и зритель ее сразу увидит. Классика заставляет постоянно держать себя в форме. Если у тебя много классических спектаклей, ты можешь даже на урок не ходить. Я, конечно, не должна этого говорить, но иногда себе такое позволяю. Хотя опять же все индивидуально — кому-то урок необходим, чтобы разогреть свое тело… Как бы то ни было, пока могу — буду танцевать классику. Главное чтобы нашелся человек, который, когда придет пора, сказал бы: "Все, Вика, хватит". Это очень сложный момент. Вижу, как кто-то из коллег просто не может понять или поверить, что его тело уже не способно танцевать, как раньше.

— Кстати, как вы относитесь к упрощению хореографического текста, которое некоторые себе позволяют? Например, Майя Плисецкая во втором акте «Лебединого» в коде Одиллии заменяла поставленные Петипа 32 фуэте на туры по кругу, потому что у нее не было вращения, однако это не мешало ей добиваться выдающегося художественного результата в целом. Что здесь допустимо, а что нет?

— Сложный вопрос. Возможно, я не права, но считаю, что допустимо… многое. Потому что если кумир уже не может исполнить какие-то технические элементы — нельзя же его гнать на пенсию, ведь публика, которая его обожает, сойдет с ума, если он не выйдет на сцену. Она любит его таким, как есть, даже если он что-то упрощает в той или другой вариации. Вообще уж такая вещь — любовь к артисту: понравился он тебе — и будет нравиться во всем, а если не нравится — пусть хоть из кожи вон вылезет, все равно станут придираться. Как говорит Любовь Алимпиевна: если ты делаешь это убедительно — никто даже не заметит, что ты что-то поменяла, потому что ты сделала это от души.

— Не по хорошу мил, а по милу хорош?

— Да. Но, с другой стороны, думаю, если ты носишь звание прима-балерины — 32 фуэте, пусть одинарные, обязана сделать. На самом деле не такое уж это технически сложное движение.

— На выпуске из Вагановки его обязаны делать вообще все, даже те, кому никогда в жизни крутить фуэте не придется.

— Вот именно. Хотя знаю коллег, которым, например, казалось, что у них болит нога, — но это была не физическая боль, а психологический страх: они боялись, что выйдут на фуэте — и свалятся. И они делали круг, как Плисецкая. А как тут быть?..

— Любой солист, достигший какого-то положения, приобретает партию сторонников. Или даже целую армию поклонников, которые хлопают на выход, кричат «браво» на каждую вариацию и т. д. Как вам кажется, это помогает артисту — или, наоборот, честнее было бы выйти без такого аванса, на зал, где тебя никто не знает, — и взять его с нуля, только своей сегодняшней работой?

— Я приехала в Вагановское училище из Красноярска в 16 лет, здесь не было ни одного знакомого. Даже родителей, про которых я бы знала, что уж они-то точно придут на премьеру, подарят цветы. Абсолютно никого. Всех почитателей я заслужила своим трудом. А насчет вашего вопроса — да, наверно, помогает. Например, у меня есть один почитатель, владелец антикварного магазина, и, когда он на спектакле, всегда в цветах будет лежать что-то на этот случай: если «Баядерка» — искусственная змейка, «Лебединое» — тоже какой-нибудь соответствующий брелок. Такой у него подход интересный. И он всегда кричит: «Терешкина, брава!» — все уже знают этот голос и удивляются, когда его не слышат.

Но вот что я не приемлю — когда кто-то из поклонников позволяет себе сделать какое-то замечание прямо после спектакля. Предпочитаю слушать профессионалов, например, Любовь Алимпиевну, с которой я этот спектакль готовила. Артисты очень ранимы, тем более, если это суждение раздается несвоевременно, да еще из уст любителей. Помню, мне как-то бросили: «Вика, над "Жизелью" еще надо работать», — я ужасно расстроилась. Хотя, может быть, еще и потому, что в глубине души понимала: такое суждение в чем-то справедливо. «Жизель» — не мой спектакль, я не лирическая балерина.

— Раньше считалось: кто танцует Сильфиду, не танцует Китри, ты либо Жизель, либо Мирта. Сейчас все танцуют все…

— Мне и Сережа Вихарев (хореограф-постановщик нескольких спектаклей Мариинского театра. — «Росбалт») говорит: перестань, ты все можешь, тебе все подходит. Но, например, если из моего репертуара уберут «Спящую красавицу», я даже не расстроюсь. Когда ее репетирую, мне так приходится с собой бороться! Аврора — фарфоровая статуэточка с опущенными плечами. Если мой педагог в Вагановской академии Марина Александровна Васильева приходит на спектакль — всегда говорит: «Вика, я слежу! Опусти плечи». Когда устаешь, трудно все время это контролировать. Вот Ульяна — ей проще: у нее от природы такая осанка, длинная шея, покатые плечи. А мне в этом плане приходится тяжело. И в «Жизели» тоже, но от нее, в отличие от «Спящей», не хотела бы отказываться. Лучше буду с собой бороться, но мне нравится ее танцевать.

— Почему бороться? Это же такая актерски выигрышная партия — столько драматизма?

— После «Дон Кихота» слышу кучу комплиментов, мол, видно, что ты в этом купаешься. Действительно: ничего специально не делаю, а просто танцую легко и с огромным удовольствием. Зато после «Жизели» куча замечаний от педагога: например, прическа хорошая, но, может быть, ленточку убрать, потому что она берет на себя много внимания? А я понимаю: раз такая мелочь отвлекает, значит, что-то не так танцую… В прошлый раз, когда шла моя «Жизель», Любовь Алимпиевна уехала на гастроли в Бразилию, и я попросила другого педагога помочь мне приготовить этот спектакль. Она предложила попробовать разные новые интересные нюансы с руками, корпусом — но я говорю: "Это получится неестественно". Для меня хуже всего неестественность. Лучше буду идти от души — и в какой-то момент попаду в точку. В свое время тогдашний директор нашей балетной труппы Махар Хасанович Вазиев говорил: "Вика, я хочу, чтобы ты станцевала Жизель, но это должна быть бомба, ты должна всех сразить". Если сможешь первый акт сделать, как Уланова, второй — ерунда, это любая станцует.

— Почему вариация в первом акте «Жизели» считается такой трудной?

— Ну, тем, у кого большой подъем, rond de jambe en l’air сложно проскакать на пальце. Для меня это абсолютно никакой сложности не представляет. Некоторые спрашивают: "Вика, как ты так делаешь?" Отвечаю: "Небольшой подъем — и все проблемы решены". Хотя вот Света Захарова, несмотря на огромный подъем, прекрасно справляется с этим элементом.

— Вы — в вашем статусе — регулярно участвуете в новых опусах, которые показывают на workshop в рамках фестиваля «Мариинский». Что вами движет — желание поддержать начинающих хореографов, товарищей по труппе?

— Честно скажу: я, конечно, рискую. Но всегда думаю: а вдруг это будет… взрыв? Вдруг какой-то хореограф поставит нечто такое, что буду потом танцевать много лет? Поэтому каждый раз соглашаюсь. Наверно, хореографам помогает то, что это я — если бы танцевала девушка из кордебалета, номер прозвучал бы иначе, а когда выходит прима-балерина, заслуженная артистка, зритель воспринимает предложенное с большим доверием.

— У вас крайне редкая на театре репутация человека с прекрасным характером…

— Часто слышу этот комплимент в свой адрес, и мне очень приятно — ведь характер и на сцене, и в жизни играет огромную роль. Когда люди со мной знакомятся, говорят: "Надо же, на сцене ты такая сильная, волевая, а в жизни — простая, скромная…" С одной стороны, у меня действительно характер очень сильный — мне его дал спорт. Я ведь с раннего детства занималась художественной гимнастикой, куда меня, спасибо им, отдали папа с мамой, — это не было моим желанием, как, кстати, и балет. В спорте я узнала, что такое соревнование, для меня было очень важно занимать именно первые места, потому что второй — это первый среди проигравших. И когда я пришла в балет, мне обязательно нужно было стоять на средней палке (традиционно в балетном классе на среднюю палку ставят первых учеников. — «Росбалт»), понимать, что я лидер класса. Но это работа. А в жизни, в семье точно знаю: я сейчас мать, хранительница очага, и ни в коем случае не хочу занимать лидерские позиции. Глава — конечно, Артем.

— Ваш муж, солист Большого театра Артем Шпилевский, добровольно оставил сцену и переехал в Петербург. Всегда считалось, что самое мучительное для балетного артиста — остаться без балета: травма или пенсия. Это советский предрассудок?

— Все индивидуально. В нашем случае просто звезды так сложились — много моментов в совокупности дали этот результат. Когда мы с Артемом начали встречаться, то, что мы жили в разных городах, было большой проблемой. Все могло скатиться на нет, и никто вокруг не верил, что наша любовь победит. А злые языки вообще утверждали, будто я через Артема хочу попасть в Большой театр.

— Вы, одна из самых сильных балерин современности, не могли туда попасть без протекции?

— Просто смешно было это слышать. И представляете — четыре года мы жили на два города, но Артем, еще танцуя, утверждал: всегда так было — жена за мужем, ниточка за иголочкой. В том смысле, что я и в самом деле должна перебраться в Большой. В принципе это было возможно, но я не представляла себе такой вариант — просто плакать хотелось при мысли, как же я в Москве. Я этот город не воспринимаю как свой. Только Петербург! А кроме того, в новом театре пришлось бы все заново доказывать — это неизбежно отодвинуло бы на второй план рождение ребенка. Мы этого не хотели (сейчас дочери Виктории Терешкиной и Артема Шпилевского Миладе 1 год 7 месяцев. — «Росбалт»). Но тут наступил такой момент, что Артема постигло разочарование в балете. Он тогда признался: "Подхожу к расписанию — и ловлю себя на мысли, что не хочу найти себя в списке занятых в спектакле". Видимо, у него в сознании что-то перевернулось, он понял, что можно жить не только балетом. Он получил другое образование — закончил МГИМО, и теперь у него свой бизнес.

— Его профессиональная судьба повернулась так, чтобы способствовать личной?

— Именно так и получилось. Надо было решиться на этот шаг — когда у Артема закончился контракт в Большом театре, он его просто не продлил и уехал. И я очень благодарна ему за этот шаг — за то, что он выбрал семью.

— В этом году международный балетный фестиваль Dance Open сделал вас своим лицом, и весь Петербург летом украшали афиши, постеры, лайтбоксы с вашим изображением. Что вы чувствовали?

— Конечно, было очень приятно. Это решение Екатерины Галановой (основатель и руководитель Dance Open. —«Росбалт»), которая объясняла его тем, что ей нравится мой взгляд — как она выразилась, он не простой, а со смыслом, все время шлет какой-то месседж. Катя участвовала в фотосессии, придумывала позы, потом выбирала фотографии. Здесь, недалеко от Мариинского театра, висел большой плакат, и мы с мамой даже сфотографировались на его фоне — я встала в такую же позу, как на нем. Но вообще-то я все время ждала, когда мне наконец подрисуют усы.

Беседовал Дмитрий Циликин