"Свобода слова сохранилась в литературе"

Петербургский писатель Сергей Носов в этом году стал лауреатом «Национального бестселлера». Сегодня он претендует на литературную премию «Русский Букер». С автором романа «Фигурные скобки» "Петербургский авангард" обсудил новую жизнь «петербургского текста», приближение людей к «кактусам», коллекцию бюллетеней с выборов и то, что видят писатели во сне.

- Поэт в России — больше, чем поэт. А писатель? Должен ли он иметь яркую гражданскую позицию или может быть аполитичным?

— Писатель никому ничего не должен. Должен только стараться не писать плохо, отвечать своему внутреннему чутью, голосу. Не фальшивить. И в этом отношении должен быть правдивым, честным. А в целом бывают писатели, которые придерживаются гражданской позиции, бывают те, кто считает, что актуальность — лишь внешняя сторона событий. Думаю, что задача литератора — моя, например, — свидетельствовать о своем времени и отражать время в образах. Меня интересуют не столько сами события, сколько то, как они отражаются в наших головах и в общественном сознании. Меня волнует состояние мозгов. Наверное, это и есть моя гражданская позиция.

- Насколько важно для вас получение «Нацбеста»? Читали ли вы своих «конкурентов»?

— Оттого, что я получил премию, мой роман не стал ни лучше, ни хуже. Что изменилось — ощутил повышенное внимание к своей персоне. Если бы не «Нацбест», вы бы, например, не брали у меня интервью. С другой стороны, понимаю, что звезды могли сойтись иначе на небе, и премия тогда досталась бы другому. Вообще-то, «Нацбест» ориентирован, скорее, на потенциальный бестселлер. Но возьмем «биороман» Татьяны Москвиной — к моменту подведения итогов он уже сам по себе стал настоящим бестселлером. И Анна Матвеева, и Александр Снегирев — отличные писатели. Да и в лонг-листе было достаточно много замечательных произведений.

- Как, на ваш взгляд, обстоит ситуация с литературными премиями в стране в целом?

— Сегодня, когда литературная критика отходит в тень, премии становятся едва ли не единственным посредником между писателем и читателем, они дают читателю ориентиры в океане книжной продукции. На сайте «Нацбеста» есть множество рецензий, написанных членами так называемого Большого жюри, и это очень интересные критические высказывания. Но где литературная критика в прямом смысле слова? Разбросана по изданиям, иногда сугубо специальным. Есть к ней интерес? Увы, небольшой. Очень заметно отсутствие Виктора Топорова, одного из создателей «Нацбеста». Вот кто умел будоражить умы.

- В вашей книге образ «фигурных скобок» — это своеобразная защита, конспирация для героя. Что в реальной жизни может сыграть подобную роль?

— Я полагал, что «фигурные скобки» — метафора бегства от проблем. Личных, социальных, каких угодно. Мнимая защита от тревог этого мира. Но главное — мнимая. Своего рода самообман. Фигурально говоря, мы постоянно примеряем фигурные скобки в зависимости от ситуаций, но не всегда отдаем себе в этом отчет.

- В романе конференция магов, фокусников, «пожирателей времени» и прочих персонажей проходит в Петербурге. Можно ли считать это аллегорией знаменитой на всю страну «фабрики троллей» или нашего ЗакСа с не менее знаменитыми инициативами?

— Знакомый из другого города мне прислал сообщение: «Оказался в твоем романе — был на собрании». Я даже не знаю, на каком собрании он был. Может быть, на родительском? Так что, думаю, все наши собрания, конгрессы и им подобные общественные предприятия в чем-то схожи — что в дачном кооперативе, что в творческом союзе.

Но ничего конкретного я не подразумевал, когда работал над романом. Задачи написать сатиру у меня не было. Просто герой по ходу сюжета погружался в сгущающуюся атмосферу абсурда. Ну правда ведь, есть в наших собраниях что-то абсурдогенное. Требование «ограничить документопоток в государственных масштабах» само по себе, наверное, правильное. Но я был крайне изумлен, когда услышал это предложение на литературоведческой конференции. Оно просто не могло не попасть в роман.

- То есть элементы фантастики и парадоксы в ваших произведениях — прямое отражение реальности?

— Конечно, а как же иначе? Это и есть сама наша реальность. Преобразованная творческим воображением, но реальность. Все зависит от взгляда. Если выбрать определенный ракурс, в нашей реальности многое может показаться фантасмагорическим. И не только в российской. Не у меня одного есть ощущение, что человечество сходит с ума, что мир сползает в какое-то безумие.

- Если говорить о культурном, а не социально-политическом контексте, считаете ли вы гротеск в своей прозе прямым потомком гоголевского и в целом «петербургского текста» русской литературы?

— В целом гротеск мне близок как форма образности: я не чураюсь черного юмора, парадоксов, гипербол. В какой мере мои сочинения относятся к «петербургскому тексту», судить не мне. Могу признаться, что в молодости попал под сильное обаяние Константина Вагинова, одного из самых петербургских писателей. Но нет у меня такой задачи — следовать определенной традиции. Если традиция прочитывается, что ж, пусть будет так.

- В «Фигурных скобках» есть отсылки к другим вашим романам и пьесам. Это для читателя, исследователя, критика или в первую очередь для себя?

— Читателю это знать необязательно, на критиков мы не надеемся. Ну а то, что у меня мотивы часто повторяются и переплетаются друг с другом, это просто качество данной прозы. Когда я заканчивал «Фигурные скобки», то почувствовал, что шесть моих романов (начиная с «Члена общества, или Голодное время») складываются в один цикл. Символично, что «скобки» этот цикл и замыкают. Роман «Грачи улетели» перекликается с пьесой «Берендей». Некоторые персонажи переходят из текста в текст. Вообще мне иногда кажется, что все мои сочинения, независимо от жанра, находятся в едином силовом поле. Но что это дает читателю, если перед ним один конкретный текст? Наверное, ничего. Вот если бы это был идеальный читатель, который прочитал все... Знаю только одного такого. Моя жена.

- Как часто проводите встречи с читателями? И что они вам дают?

— Меня приглашают — тогда и встречаюсь. Мне интересно увидеть своего читателя. Когда пишу, совсем не представляю, какой он. Бывают писатели, которые хорошо знают, для кого пишут, и обращаются к своему непосредственному читателю, я знаком с такими. А некоторые видят читателя как абстракцию. Мне вот сочинительство очень нравится, при всех издержках этой трудовой деятельности, и мне интересно, кому же это нравится читать. Очень уважаю своих читателей. Иногда удивляюсь, когда узнаю, что роман полюбился тем или иным людям. Но бывает и наоборот: книга не понравится тому, кому должна была, как мне казалось.

Встречи обычно проходят в режиме импровизации. Говорим о литературе и обо всем на свете. Иногда стихи читаю — когда-то я с них начинал. Раза три-четыре фокус показывал с картами: все-таки «Скобки» — роман про иллюзионистов. Однажды рассказывал сон. Зашел разговор, меня и попросили рассказать.

- Если не секрет, о чем сон?

— Сон тяжелый, но с яркой вспышкой в конце. Если опустить детали, мы с писателем Павлом Крусановым хоронили Пастернака... Выносим гроб из какого-то помещения, загружаем в катафалк. Подвозим к бывшему Дому писателей на Шпалерной, заносим гроб со стороны переулка в открытые двери. Мы с Павлом идем первыми, кто за спиной, я не вижу, только ощущаю тяжесть гроба. И на душе тяжело. Там будто бы зал, а в зале везде саркофаги и могильные плиты. И вдруг вижу перед собой могильную плиту с надписью «Пастернак». Я растерялся. Как же так, говорю, Пастернак же у нас! И тут мне голос: «У вас не тот!». Вот на этих словах я и проснулся. Лежу и думаю: что же это было и зачем мне приснилось?

- Насколько вы ассоциируете себя с вашими героями?

— Совершенно не ассоциирую. Я моделирую героя, стараясь это сделать с максимальной убедительностью. Иными словами, создаю новую личность. С другой стороны, когда пишешь, надо уметь перевоплощаться в любого из героев. Как актер должен уметь помещать себя в предлагаемые обстоятельства. По ходу написания текста такой «актерский» подход необходим. Это не значит, что я пишу о себе или даже о ком-то. Я стараюсь не эксплуатировать прототипы.

- Приходилось ли вам осваивать сферы деятельности своих героев? Капитонов — математик, а вы ведь гуманитарий...

— Мне математику читали два с половиной года, я же по первому образованию инженер-радиотехник. Правда, с тех пор все забыл, помню разве что на уровне синуса 30 градусов, ну больше, наверное. С другой стороны — да, у меня есть легкая тоска по математике, жаль, что я так сильно ее подзабыл, особенно теорию вероятностей. По сюжету было необходимо сделать Капитонова математиком, поскольку у него особые отношения с числами. Фигурные скобки — сам по себе знак математический. И весь роман строится как большая формула, в которой нагромождение всяких выражений в конечном итоге сокращается — все приводится к внешне простому ответу. Там у меня конформные преобразования упоминаются, этот раздел математики, по мысли героя, близок шаманизму. Ну да, пришлось обращаться к старым конспектам. Я ведь кое-что сохранил.

- Не так давно вы опубликовали в Facebook проект «письма фундаменталистов», которое в свое время отказались подписывать. Как вообще появилась идея предложить президенту Франции восстановить Бастилию? И насколько вы себя считаете фундаменталистом?

— Это старая история: лет 15 назад достаточно ярко обозначилось писательское содружество: Павел Крусанов, Александр Секацкий, Наль Подольский, Татьяна Москвина, Сергей Коровин, ваш покорный слуга, тогда еще Владимир Рекшан к нам примыкал. Нас назвали «петербургскими фундаменталистами». Никакого отношения к религиозному или политическому фундаментализму это все не имело. Мы даже не думали объединяться, просто часто встречались за одним столом, что не осталось незамеченным — художник Валерий Вальран как-то сказал: «Фундаментально сидите!».

Нам стали предоставлять площадки для совместных выступлений, приглашать на конференции. Мы проводили семинары на самые разнообразные темы, устраивали акции. Трудно объяснить, что такое петербургский фундаментализм. Когда однажды гостья из Италии спросила Крусанова, что же нас объединяет, он ответил: «Своеобразное чувство юмора». И это верно, но при этом мы все серьезные люди. Вариант письма приводится в романе Крусанова «Ворон белый. История живых существ». Вообще-то это письмо в довольно парадоксальной форме отсылает к серьезным европейским проблемам. Но текст так и остался проектом письма, он никем не подписывался и никому не посылался. В истории петербургских фундаменталистов он был последней страницей.

Продолжение интервью читайте здесь.

Беседовала Анастасия Семенович

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга