Posted 24 октября 2015,, 05:13

Published 24 октября 2015,, 05:13

Modified 31 января, 07:48

Updated 31 января, 07:48

"Нобелевская премия в гуманитарных сферах — инструмент влияния"

24 октября 2015, 05:13
О Нобелевской премии по литературе, о том, как включить квартиру Довлатова в культурную жизнь города и почему закрываются выставки, рассказала директор Литературного музея «XX век» Наталия Арефьева.
О Нобелевской премии по литературе, о том, как включить квартиру Довлатова в культурную жизнь города и почему закрываются выставки, в рамках проекта "Петребургский авангард" рассказала директор Литературного музея «XX век» Наталия Арефьева.
- Как вы оцениваете успехи Года литературы в Петербурге? Чем тематический год помог музею?
— Хорошо, что такой год был придуман, это само по себе приятно. Не могу сказать, что вижу живые и ощутимые успехи — сложно их как-то оформить, выделить. Все достаточно размыто. Для нас важным и ярким событием стал Петербургский международный книжный салон. Там было уделено место и музеям, и библиотекам. Сотрудничество с библиотекой имени Маяковского дало нам возможность сделать выставку в рамках салона. В результате наше имя тоже фигурировало на этом мероприятии. Ведь в обычной ситуации литературный музей — особенно такой маленький, как наш — нуждается во внимании.
Важно, что события под грифом Года литературы хорошо освещались информационно. Если говорить о материальной стороне, то музей не почувствовал особенного влияния. Для нас любой год — это Год литературы.
- В этом году должен был открыться Музей Бродского — «Полторы комнаты». Была идея создать и Музей Довлатова, но от нее пока отказались, потому что квартира «не пригодна для музейного назначения». Какова роль музеев в осмыслении литературного наследия XX века?
— Музей Бродского открылся на один день, как и было запланировано, а до окончательного оформления там далеко, это очень большая работа. По поводу музея Довлатова — это было на уровне разговоров. Да, есть квартира, пространство, но никакой реальной возможности и тем более конкретного плана по поводу музея не было. Это место очень любопытное — у нас есть мысли, как само существование такого пространства включить в литературную и культурную жизнь города. Это планы на будущий год, когда мы будем отмечать юбилей Довлатова.
Жизнь современного молодого поколения устроена событийно: если есть яркое событие или происшествие — оно актуализирует и имя, и явление. Расходятся своеобразные круги по воде. Например, открытие музея или выставки создает хороший информационный повод, чтобы перечитать, подумать, обсудить.
Думаю, что музеи помогают в осмыслении литературного наследия XX века. Ключевое слово здесь «помощь». Ведь одно дело читать текст, а другое — погружаться в контекст, который его окружает, включая жизнь автора, события его биографии, время, о котором он пишет, особенности восприятия этого текста тогда и сейчас. Иногда — и чем дальше, тем больше — воспринимающему и читающему нужен посредник. Он все чаще нужен в восприятии реалий, которые уходят и становятся непонятны. Это касается разных идей, смыслов и каких-то идеологических моментов. Они уже требуют «переводчика», медиатора, как это сейчас называют. Медиатор ведет читателя от его уровня осмысления к следующему. И музей, думаю, может и должен выполнять эту роль.
- А как вы предполагаете включить квартиру Довлатова в культурную жизнь? Сейчас очень популярна форма квестов — их проводят и на Ночь музеев, и на Библионочь. Квартира писателя в доме 23 на улице Рубинштейна будет вовлечена в нечто подобное?
— У нас тоже есть квестовые программы. Но я говорю о том, что в квартире Довлатова живут люди, которые при определенных условиях готовы в нее пускать. Может быть, нам удастся для отдельных проектов сделать эту квартиру доступной. А то, что в ней живут люди, — это даже тренд, водят же экскурсии по коммунальным квартирам. Комната Довлатова, например, очень долго была в общем пользовании. Возможно, в рамках экскурсионного, игрового, юбилейного события мы организуем доступ в эту квартиру.
- СМИ писали, что ваш музей готовит посвященную Довлатову экспозицию. Это так?
— Мы создаем не музейную экспозицию, а выставочный проект. У нас даже нет специального выставочного пространства, мы располагаем только помещениями квартиры Зощенко. Если же допустить, что когда-нибудь будет создан музей петербургской и ленинградской литературы, то Довлатову, думаю, там обязательно будет отведено место. Уже в этом году в нашем проекте «12 стульев ленинградских писателей» Довлатов обязательно будет!
Создать музей писателя на данном этапе, на мой взгляд, сложно материально. Потому что музеи организуют на базе каких-то коллекций, это традиция мемориального музея. Нет меморий — и сама идея музея даже не обсуждается. Но деньги и получение квартиры на Рубинштейна, наверное, были бы самым сложным.
- Писателям XIX века в плане коллекций повезло больше?
— Едва ли. В Музее Пушкина оригинальные вещи можно сосчитать по пальцам, и это то, что было специально сохранено либо подарено кем-то. Остальное — реконструкция. В Музее Достоевского подлинных предметов еще меньше: один, два, три — не больше. Музей Гоголя, вопрос о котором вставал много раз, до сих пор не появился, потому что ничего не сохранилось. Что же выставлять? В «Манеже» несколько лет назад была выставка, посвященная Гоголю. Там было представлено много всего «вокруг» Гоголя — костюмы из старых спектаклей, книги. То есть вторая и третья производные от самого имени писателя. Но литературные музеи изначально всегда были мемориальными, другой тип музеев только-только вызревает. Действующие музеи расширяются, перерастают свой жанр. Но в основе все равно — место, человек, предмет. Мне кажется, мы живем как раз в том времени, когда начнут складываться музеи другого типа.
- Была информация, что Литературный музей «XX век» переформируют в многофункциональный комплекс. Что это значит на практике?
— Речь идет о конкретном комплексе зданий, которые музей получил в прошлом году. Это здания бывших военных складов на углу Лермонтовского проспекта и набережной Обводного канала. Разрушенное, но интересное и перспективное пространство. Там три здания, два из них большие и пригодны для музейного пространства. Но это перспектива, судьба которой пока не очень ясна. Нам эти здания передали, но никаких средств на освоение и даже поддержание этих зданий не выделяют. Мы разработали проект-концепцию с предложениями, что может и должно быть в этом пространстве — планируем в рамках проекта «12 стульев» провести обсуждение этой перспективы. Надо выяснить, кто и зачем придет в этот музей. У зданий единый периметр, свой внутренний двор, так что в перспективе это место может стать интересной площадкой. Может сложиться особая зона, как в европейских городах — то, что когда-то было производственным, превращается во что-то творческое, яркое, культурное. Там впереди еще «Красный треугольник», который просто «просится» быть освоенным художниками и артистами.
Хорошо было бы получить эти здания года четыре назад, когда были другая экономическая ситуация и другой бюджет. Тогда мы уже начали бы что-то делать. Сейчас пока денег на все это не выделяют. Ведь даже полуразрушенное пространство в центре города требует ухода.
- Расскажите о проекте «12 стульев ленинградских писателей». Это способ «навести мосты» между XX и XXI веками?
— Так и есть. Этот проект — своеобразный модуль того, чем будет потом большой музей петербургских и ленинградских писателей. Выбор писателей — достаточно личный и субъективный. Мы выбрали 11 имен знаменитых петербургских авторов, достойных, по мнению наших сотрудников, представить ХХ век сегодня. 12-й стул — это такой «стул next», предлагаем зрителям самим решить, кто может на нем оказаться. Возможно, кто-то из посетителей решит, что именно он будет сидеть на этом стуле. Выставка предполагает дискуссионный формат — там будут и игры, и квесты. Они пройдут как раз во время каникул. Некоторые имена хочется актуализировать, заставить звучать по-новому.
- Несколько лет назад ваш музей проводил литературный конкурс имени Зощенко, на который молодые люди до 21 года предоставляли короткие рассказы в духе писателя. Получилось ли открыть новые таланты?
— Спасибо, что знаете об этом проекте. Открытий не получилось, хотя было несколько интересных рассказов. И откликов было большое количество, мы поняли, что многие молодые люди пишут, пишут и пишут. Опыт для нашего музея очень важный. Этот конкурс заставил всех внутри музея спорить, даже о том, нужно это нам или нет. Событие было довольно сложно организовать, мы освоили какие-то модели взаимоотношения с внешним миром, был призер. Но продолжать пока не планируем, для нашего небольшого штата это тяжело.
- Недавно в Музее Набокова закрыли выставку художников Доминика Гобле и Кая Пфайфера, которая проходила в рамках фестиваля «Бумфест». Как вы считаете, есть ли у чиновников предвзятое отношение к отдельным авторам?
— Закрытие выставки — для меня событие труднообъяснимое, изрядная глупость. К сожалению, мы все это уже проходили, когда чей-то страх и тревога оказываются сильнее здравого смысла. Кто-то голый был в комиксах? Мы в какой-то степени стояли у истоков «Бумфеста», знакомы и с Дмитрием Яковлевым, и с другими художниками, которые рисуют комиксы. Одной из площадок самого первого «Бумфеста» был Музей Зощенко. Событие для города хорошее и интересное, многие любят комиксы. Я не знаю нюансов, но думаю, что кто-то перестраховался, восприняв чье-то недовольство как руководство к действию. Но это человеческий фактор. Едва ли это относится к чиновникам, а комментировать глупость и страх нет смысла. Думаю, дело не в чьем-то личном неприятии Набокова. Скорее всего, тут противоречие между статусом Музея Набокова, у которого тоже долгая и сложная история, и СПбГУ, к которому он относится. Имя Набокова, статус университета — за это, возможно, и зацепились. Хотя музеи уже давно работают в самом широком диапазоне, и все знают, что в любом из них могут оказаться не связанные с «титульным» именем события.
Есть музеи, которым очень повезло с людьми. Например, у истоков Музея Блока стояли люди, которые буквально жизнь положили на то, чтобы сохранить коллекцию и отстоять ее. В случае с Ахматовой и Зощенко создание музеев имело социально-политический подтекст, их нужно было реабилитировать и как людей, и как творцов русской литературы XX века. Если бы решение о создании Музея Зощенко не приняли еще в 1989 году, то сейчас его было бы очень трудно создать. Сложно было бы объяснить, почему именно Зощенко достоин создания музея, а не тот же Довлатов, Берггольц или Цой, в конце концов. Хотя сам Цой, наверное, посмеялся бы, если бы узнал про музей имени себя. У нас ведь много чьих музеев нет. Получается, что за каждый большой исторический пласт «отвечает» какой-то один музей. Например, Музей Державина — за рубеж XVIII и XIX веков. За первую половину XIX века «в ответе» Музей Пушкина, за середину и конец XIX века — Музей Достоевского, который вообще занимается огромным количеством работы. Многие имена и темы первой половины XX века собраны в Музее Ахматовой, особенно там уделяют внимание персонажам, подвергшимся репрессиям, именам, которые были забыты.
- Как сейчас обстоит ситуация с чтением и осознанием литературы XX века? На рубеже столетий многие читали Булгакова, Пастернака, Платонова, Андреева. Сейчас интерес к бывшим «запретным» авторам утихает. Стали ли люди в целом меньше читать?
— Понятно, что сейчас читают меньше, это уже даже не вопрос. В мировом масштабе тех, кто читал, всегда было не так много. Если говорить о поколении молодых людей, то накануне я специально провела «соцопрос» — поинтересовалась у дочери, что читают ее сверстники. Получился список: Маркес, Ремарк, Кафка, Бродский, Хармс, Мураками, Довлатов. На чтение некоторых вещей нужно тратить силы, а молодые люди к этому часто не готовы. К тому же у всех нас разная картина жизни: молодому человеку в какой-то момент нужны стихи, потом Кафка, а Довлатов вроде бы все время рядом. Катастрофы, думаю, пока нет.

Продолжение интервью читайте здесь.

Беседовала Анастасия Семенович

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга