Posted 20 ноября 2017,, 09:20

Published 20 ноября 2017,, 09:20

Modified 31 января, 17:32

Updated 31 января, 17:32

«То, что требует усилия для сохранения, уже умерло»

20 ноября 2017, 09:20
В древности люди могли наблюдать за природой и размышлять. А сейчас мы лишены такой возможности, говорит иранский музыкант Хосейн Нуршаг.

В концертном зале «Колизей» 22 ноября выступят иранские музыканты с программой «Ушедший караван». Публика сможет насладиться авазом — уникальным аутентичным иранским пением в сопровождении исфаханского ансамбля «Фераг». Солировать будет певец Хосейн Нуршаг. Музыкант дал интервью «Петербургскому авангарду», в котором рассказал, как рождается аваз, почему не стыдно плакать, что разделяет Россию и Иран и надо ли сохранять традиции.

— Вы можете рассказать, когда и как начали заниматься пением?

Для восточных музыкальных культур характерна особая система преподавания: как правило, как и сотни лет назад, учителя берут детей в дом. Ученики живут у своего учителя и выполняют его задания. Это не консерватория, не институт музыки, не университет, хотя в восточных странах есть и такие учебные заведения.

У меня в семье было несколько иначе: почти у всех есть певческий голос, который наследуют из поколения в поколение. Мой прадед, как и его отец, был поэтом и певцом, исполнявшим вокально-религиозные произведения. Мой отец тоже обладает хорошим голосом. Но для них занятие музыкой — это, скорее, духовная практика. Они не давали концертов, более того — публичные выступления считались не очень благородным занятием. Поэтому у моего отца это не было основной профессией. Он не выступал перед публикой, но был знатоком певческой традиции, а я учился у него.

Он пел, а я, слушая его, начинал копировать. Мой старший брат занимался игрой на сеторе (струнный щипковый музыкальный инструмент, напоминающий лютню — «Росбалт»). Мы устраивали семейные посиделки, на которых исполняли для себя традиционную музыку. Брат учил меня теории музыки и искусству игры на сеторе.

— То есть, у вас нет музыкального образования?

У меня нет высшего музыкального образования и даже среднего. Я занимался музыкой у мастеров и выдающихся учителей. В нашей стране все вокалисты обучаются в домашних условиях. Почти то же происходит у инструменталистов, хотя некоторые из них все-таки учатся в музыкальных вузах.

— Может ли европеец или русский человек заниматься исполнением аваза?

Европейская музыка основана на определенных правилах и канонах, сложившихся исторически как результат творчества гениальных музыкантов. Наша музыка — это не плод творчества конкретных персон, а результат жизни, опыта, истории.

Каждый человек может заниматься любым делом. Тут надо исходить из того, какого результата он хочет добиться. Я могу, например, стать гимнастом. Никто не может мне запретить, но вопрос в том, к какому результату я приду. Если я хочу быть чемпионом мира, то это вряд ли получится у меня сейчас, в моем возрасте и физической форме.

— А в чем заключаются особенности исполнения классической иранской музыки?

Это искусство не только очень тесно связано с классической поэзией, но еще и с разными религиозными течениями. Наша традиция в основном устная, технически сложная, потому что пение — спонтанно. Знаете, есть такой вид ковров, который называется келим. Ткущий его мастер импровизирует — исполнение и планирование рисунка идут одновременно. Это — высокое искусство. Аваз — практически то же самое, но в музыке. Это спонтанное воздействие данного момента на искусство вокалиста.

Есть так называемая граница священного действия. В древности люди могли не торопясь наблюдать за природой и размышлять. В их жизни все было на грани этого священного действия.

В наше время в этом непонятном мире мы лишены такой возможности. Современный человек даже не успевает читать полезные книги, а не то что прислушиваться к звукам природы, наблюдать за ней.

В некоторых культурах еще остались небольшие элементы из наследия предков, которые являются инструментами или способами для преодоления бытовой суеты. Иранская вокальная традиция — тот редкий культурный элемент, с помощью которого можно дойти оторваться от быта и проникнуть в нечто недостижимое для человека, немыслимое. Исполнитель аваза не только сам приходит к этому состоянию, но и ведет за собой слушателя.

Этот момент не может быть заранее написан, структурирован, запланирован. Он вообще может не наступить. Это нужно почувствовать. Вот основное отличие нашей музыкальной традиции.

— Ваш концерт предполагает определенный сюжет, направление развития, выверенное сочетание песен и инструментальных номеров?

Наше исполнение — это многослойное произведение. С моей точки зрения, всегда необходима какая-то основная тема концерта. Как правило, программа строится на поэзии наших классиков. Затрагиваемые ими темы суфизма очень сложны для современного человека, но крайне интересны. Музыка также является способом выражения эмоционального состояния человека. Исходя из этого и выстраивается драматургия концерта.

— Наверняка многие исполнители идут по пути упрощения традиций иранской музыки. Не было ли попыток сделать ее более современной, и как вы к этому относитесь?

— Мы не являемся фанатичными хранителями традиций. Если музыка дарит ощущение чего-то неземного, счастья, то она имеет право на жизнь. Да и вообще все всегда имеет право на жизнь. Ничего запретить невозможно. Есть высокая традиция, есть вершина, на которой соединяются человек и священное действие. А есть люди, любящие сделать из этого что-то попсовое, такой популярный сейчас фьюжн. Для носителей традиций это не очень хорошо, но осуждать или запрещать таких музыкантов невозможно. К сожалению, везде традиции умирают.

Если есть насильственное усилие для сохранения какого-то явления, то оно уже умерло. И все эти усилия бессмысленны. С этим надо согласиться и смириться. А будущим поколениями мы должны дать право на свою жизнь, ничего не навязывая, только предлагая.

— У меня аваз оставляет ощущение грусти… Почему эта музыка всегда такая протяжная, такая минорная?

У грусти большой диапазон. Есть грусть от утраты кошелька, а есть грусть философская, глубокая, которая заставляет подумать, проникает прямо в сердце. Наша музыка — это своего рода генетический код наших предков. Они испытывали много трудностей, у них была драматичная история, там не было ничего веселого. И та грусть, которая звучит в музыке, отпускает негатив, давая выход эмоциям. Иногда люди поют от того, что им плохо, но пение помогает меньше страдать. Мы, как и русские, любим шутить: иранцы веселые люди, но диапазон их эмоционального состояния очень широк. Например, в России не принято, чтобы мужчины плакали. А почему? Что он теряет? Мужество? Силу? А у нас плакать не стыдно, если это стоит того. Для нас грусть — это полет, открывающий новую страницу жизни.

— Кстати, а почему вы решили жить в России? Наши народы похожи?

У нас много общего, но где-то наши пути разошлись, в том числе — по религиозным соображением. А с другой стороны, между нашими народами и странами существуют другие государства — человеческая граница. И до сих пор контакт русских и иранцев не складывается. Тем более что существуют политики, а они всегда способствуют сохранению дистанции между народами.

— Вам нравится выступать в России? Наша публика чем-то отличается от слушателей в других странах?

Мне кажется, русская душа — это то, что до конца не раскрыто ни философами, ни поэтами, ни музыкантами. Русская публика очень непосредственная, прямая и открытая. После концертов люди задают мне такие вопросы, которые заставляют долго думать. Это — то, что задержало меня в России.

У меня бывают концерты в Японии, Южной Америке, Европе, но больше всего мне нравится работать в России. Уезжая в другие страны, я скучаю по русской публике.

Беседовала Юлия Иванова