Елена Зелинская. Детский крик на лужайке

Выступление студента из Уренгоя, конечно, вызывает противоречивые чувства. Первое, — готовы ли мы даже не признать, а внутренне согласиться с фактом, что любой солдат — это казенный человек, по выражению Фазиля Искандера, что он такая же жертва войны, как и погибший мирный житель. Я разумом понимаю, что в этом есть высокое милосердие, но в сердце, мне, человеку из семьи блокадников, — принять это трудно. Готовы ли мы согласиться и принять, что с пленными и мертвыми не воюют, — тут я безусловно готова согласиться, но сердцем опять возвращаюсь туда, в блокаду, — а были ли у наших людей тогда силы и средства обойтись с врагом милосердно?

Солдат не выбирает, да. Но мне вспоминаются факельные шествия по улицам предвоенного Берлина. Дружно маршировали. Это хороший вопрос: а где начинается выбор, который приводит человека в «котел»?

А еще я думаю, что мой генетический ужас перед немцами — именно перед немцами — совсем не должен передаваться следующиму поколению.

Рано или поздно последняя война станет для них так же отдалена, как для меня война с Наполеоном (а кстати, жалко ли мне французов, замерзающих на Березине? Честно? Не очень. Если бы каждый второй гренадер отказался идти за Наполеоном, сколько бы народу уцелело…).

Пафос-то у молодого уренгойца именно в этом, говорил именно об ужасе, который несет война.

Но ведь мы ничего не обсуждаем, мы опять только вопим. Опять мы вынуждены реагировать на бешенство и истерию: предатель, каялся перед фашистами, мать уже побежала вперед паровоза оправдываться.

Хорошо, хоть нашел в себе мужество губернатор достойно на эти вопли ответить.

Парня теперь заклюют. Какая-то сволочь уже донос написала.

То есть опять вместо совместного осмысления детский крик на лужайке, причем с приводами. Как надоело.

Елена Зелинская, литератор