Posted 12 июля 2019,, 16:54

Published 12 июля 2019,, 16:54

Modified 31 января, 23:18

Updated 31 января, 23:18

Народ устал, но не уходит

12 июля 2019, 16:54
Мы сталкиваемся с назревшей необходимостью перемен. Но когда долгое время нет объединяющей силы или личности, общество впадает в депрессию.

Исследование трех именитых экспертов выявило изменение в отношении россиян к власти: оно все чаще окрашивается раздражением, страхом и стыдом. При этом у людей явственно прослеживается желание вносить личный вклад в развитие страны, и потому от ощущения собственного бессилия они испытывают еще и чувство вины. Исчез и спрос на авторитарных лидеров: россияне теперь хотят видеть их «открытыми, соблюдающими законы, умеющими делегировать власть и признавать свои ошибки».

Даниил Коцюбинский, кандидат исторических наук:

«За последние 20 лет в обществе накопилась усталость. Это не связано с экономическими потрясениями, а по законам политологии, просто надоедает одна и та же физиономия, если она не меняется. Понятно, что в жестком тоталитарном государстве такого не бывает — там у людей нет смелости, чтобы признаться себе, что они устали. Но у нас страна не тоталитарная, а авторитарная, и у людей есть возможность проявления своего утомления.

В большой степени сыграло свою роль и то, что Владимир Путин, который олицетворял собой стабильность и легитимность существующей системы, покусился на святое — он у народа отобрал пенсии. И это как раз то, что привело к его персональной делегитимации, а в связи с этим — и усилению невротических и депрессивных настроений в целом. Они проистекают, в первую очередь, из ощущения, что царь не совсем настоящий, которое соединяется с ощущением того, что ничего поменять невозможно.

Этот субдепрессивный фон будет существовать до тех пор, пока Путин либо отойдет от дел в силу естественных причин, либо же его свергнет какая-то придворная группировка (в это я не очень верю, но иногда происходят непредсказуемые события). До этого времени общество будет пребывать в том состоянии, в котором сейчас пребывает — если Путин не придумает какой-то способ резко усилить репрессивный нажим, и тогда — включится защитный механизм „стокгольмского синдрома“, когда испуганное общество будет идентифицировать себя с властью охотнее, чем сейчас, в сравнительно либеральное время. Либо же он придумает, как канализовать раздражение, страх и разочарование в какое-то внешнее направление. Но „холодная война“ с Америкой себя уже реализовала и исчерпала. С Украиной конфликт себя полностью исчерпал. Сирийская ситуация не способна добавить авторитета и любви к вождю. С Грузией была возможность обострить отношения, но по этому пути Кремль тоже не пошел.

Что еще в загашнике может найтись? Все же найти повод прийти к более жесткому режиму? Но здесь его подстерегает даже не столько сопротивление со стороны народа, которого, разумеется, не будет, но зато есть угроза того, что это может не понравиться элитам.

Жесткий репрессивный курс — XX век этому научил — чреват тем, что будут репрессировать не только простых смертных, но и высокопоставленных персон. Они это понимают, поэтому на большую жестокость никто Путину из ближайшего окружения карт-бланш не даст.

Если сравнивать Путина с правителями прошлого, то, в большей степени, он напоминает Екатерину II, которая хотела угодить дворянскому классу и ради этого всю свою линию и выстраивала. И Путин, в первую очередь, будет ориентироваться на консенсус с элитами. Это не даст ему возможности прийти к более жесткому репрессивному курсу, но с другой стороны, — и не даст обществу ощутить свое трепетное единение с правителем.

Поэтому то, что существует сейчас, будет теперь нашим постоянным эмоциональным фоном. Да, он неприятен, да, он тягостен, но выбирать-то не из чего и никаких политических альтернатив не существует».

Анна Очкина, руководитель Центра социального анализа ИГСО, социолог, кандидат философских наук:

«Общество находится не на пороге перемен, но перед их необходимостью.

Говорить о том, что общество в тот или иной момент находилось на пороге перемен, можно только ретроспективно, в истории. Всегда перемены, как бы объективны они ни были, как бы они ни назрели, по факту в истории всегда рукотворны. Люблю цитировать Георгия Валентиновича Плеханова по этому поводу. Говоря о роли личности в истории, он отмечал, что Франция, безусловно, нуждалась в шпаге. Это был зов момента. Но именно Наполеон смог предложить ее наиболее уверенно и энергично.

Общество сталкивается с назревшей необходимостью перемен. Но если субъективные силы долгое время не формируются, то оно впадает в депрессию, находится в тупике. Перемены начинают происходить, но медленно, совсем не так, как, может, хотелось бы, или не так, как это пошло бы на пользу обществу. Перемены идут вяло, в каком-то болезненном виде.

Вот мы сейчас находимся в похожем состоянии, потому что общая пассивность, политическая раздробленность и зачистка политического поля, которая происходит почти 20 лет, привели к тому, что нет никаких лидеров — ни реальных, ни потенциальных. Нет никакого доверия со стороны людей не просто лидерам или партиям, а нет веры в то, что какое-то осознанное политическое действие может привести к успеху. Вот это самое страшное. Какие-то рывки бывают — то „пенсионный протест“, то протестное голосование, — но они сходят на нет, не порождая движения, не формируя новой платформы, на которой могло бы новое политическое движение сформироваться.

Однако перемены совершенно объективно назрели не только в России, а вообще в мире. Существующая модель социальных, экономических отношений еще работает, но очень плохо, она очень больна, держится из последних сил. Поэтому то там, то здесь будет прорывать. Если вы не делаете ремонт, то все постепенно рушится. Вот вам и перемены — если однажды рухнет крыша. И российское общество, конечно, тоже в этом состоянии находится, хотя субъектов перемен пока не видно».

Владимир Рыжков, кандидат исторических наук, политолог:

«Мы сейчас посреди реки. Когда человек переплывает на лодке реку, он уже оторвался от берега, уже полреки позади, стремнина его несет, он не может уже опереться на старый берег — в данном случае на власть во главе с Владимиром Путиным, — но он еще не видит того берега, который впереди, он еще не ощущает его твердости. Он чувствует себя неуверенно, он в страхе, он не знает — то ли вернуться назад, то ли двигаться вперед.

Наше общество сейчас находится в таком пограничном, промежуточном состоянии. Но это уже большие изменения, потому что еще 5-7 лет назад большинство твердо верило, что мы на правильном пути и власть все в целом делает правильно. Сейчас наступило разочарование, но новых берегов пока народ не видит.

Такое положение еще пока не предвещает каких-то серьезных потрясений в политической системе, но это уже нельзя назвать стабильностью. Общество уже не повернет назад. И не повернет прежде всего потому, что нынешнее руководство страны не в состоянии что-то изменить, что-то сделать — ни запустить рост доходов, ни экономический рост. Общество убеждается, что от этого руководства ждать уже нечего. Но и нового оно пока боится, и изменений пока боится.

Сегодня мы находимся посреди реки».

Александр Конфисахор, кандидат психологических наук:

«Наше общество, скорее, находится в состоянии депрессии, апатии. С одной стороны, доверие к власти падает, и она не пользуется авторитетом. С другой стороны, люди не готовы к каким-то активным протестным действиям. В лучшем случае — могут в интернете что-то обсуждать, кого-то ругать на кухнях, с друзьями в кафешках. А для того, чтобы выйти на улицы и активно высказать свою позицию — на это у них не хватает ни силы, ни желания, ни целеустремленности.

Казалось бы, уже много таких точек бифуркации прошло наше общество и наша политическая система, когда, казалось бы, вот-вот — и что-то должно было случиться. Можно вспомнить систему „Платон“, как с шахтерами поступали несколько лет назад, пенсионную реформу, и т. д и т. п. И каждый раз специалисты думают — вот-вот случится. Но ничего не получается.

Поэтому сказать — что может быть толчком — очень сложно. Но, как говорят все специалисты, кто занимается проблемой, это может быть малейший повод, который, казалось бы, сам по себе не является значительным, не имеет какого-то общественного резонанса и — вдруг сработает, совершенно для многих неожиданно и для власти — тоже неожиданно. Вот что же это может быть за событие? К сожалению, только потом исследователи, спустя годы, десятилетия, исследовав этот момент, скажут: вот именно такое событие и послужило спусковым крючком для каких-то активных, революционных изменений…»

Дмитрий Ремизов