«Я — солдат, а не мясник»

Недавно завершилось судебное расследование по делу о нападении на таможенный пункт в Мядининкае, во время которого погибли семеро представителей Департамента охраны края и дорожной полиции Литвы. Следствие длилось 25 лет и завершилось вынесением пожизненного приговора в отношении четырех бойцов Рижского ОМОНа — Чеслава Млынника, Александра Рыжова, Андрея Лактионова и Константина Никулина. Всем, кроме Никулина, приговор вынесли заочно.

Бывший командир Рижского ОМОНа, полковник в запасе Чеслав Млынник сейчас живет в России. В интервью «Росбалту» он изложил свою версию событий.

— Чеслав, каково это — ощущать себя вечным узником, хоть и заочным?

— Я к этому процессу никогда не испытывал абсолютно никакого интереса, впрочем, как и теперь — к приговору. Чего они там насочиняли — меня совершенно не волнует. Я знаю, что ни я, ни мои подчиненные к этому преступлению не имеют ни малейшего отношения. Какой смысл загружать голову абсурдом и беспокоиться о чем-то?

— Но, согласись, это довольно серьезные обвинения — в преступлении против человечности, в массовом убийстве. Как можно спокойно с этим жить, нести за это моральную ответственность — пусть даже, по твоим словам, по абсурдному приговору?

— Ну хорошо, соглашусь — это малоприятно! Одно дело, когда где-то в Литве идет совершенно политизированный и шитый белыми нитками процесс, стряпается из слухов, догадок, художественного вымысла уголовное дело. И совсем другое — когда по всем российским федеральным каналам тебя вдруг объявляют преступником, приговоренным в соседнем государстве к пожизненному. Каждому знакомому ведь не объяснишь, что это не твой грех, что ты тут абсолютно ни при чем… Осадочек, признаюсь, нехороший. А с другой стороны, мне что теперь — рвать на себе волосы и оправдываться? Так не в чем! Мне чужих грехов не надо — своих хватает.

— Дыма без огня не бывает! Вы же проводили операции по разблокированию таможенных постов и пунктов переходов в Латвии и Литве, разгоняли таможни, сжигали вагончики. Репортажи об этих действиях вильнюсских и рижских ОМОНОовцев показывали в программе «600 секунд»…

— Ну, тогда давай с самого начала. С предыстории, что называется. В апреле 1991-го Литва, объявившая за год до этого о независимости от СССР, ввела ограничения на вывоз товаров из республики, установив пограничные и таможенные посты на административных границах. Это решение было союзными властями признано незаконным, и где-то в конце апреля поступило распоряжение о разблокировании границ. В это время в нашем подразделении происходил ряд неприятных событий — 2 мая в отряде пытались устроить переворот и сместить меня с должности командира. В Латвии к тому моменту уже существовали параллельно структуры МВД и прокуратуры, подчиненные и Латвии, и СССР. В Рижском ОМОНе служило немало латышей, да и среди своих недругов хватало. Не всем нравилось, что мы замыкаемся на Москву и выполняем приказы из центра.

Переворот не случился, меня предупредили, мы приняли меры по блокированию мятежников, и все завершилось мирно и без лишнего шума, о чем я и доложил министру внутренних дел СССР Борису Пуго. Он подвел итог: «Все живы — ну и хорошо! Принимай кадровые решения и ни о чем не беспокойся, мы поддержим!»

Я тогда первым делом сократил должность замполита (у меня было единственное, наверное, подразделение в вооруженных силах, где не было замполита). В отряде была и партийная организация (сам я не был в партии), я им сказал: «Я вас пока не трогаю и не распускаю, но перестаньте заниматься всякой демагогией и болтовней, не мешайте мне работать, я никакой контрреволюции не потерплю! Считайте, что вы тут действуете в глубоком подполье!»

Еще через два дня, 4 мая, на пороге моей квартиры на меня совершили покушение — я получил три пули в грудь, попытался преследовать киллера, но на выходе из дома потерял сознание и очнулся уже в реанимации. Операция по разблокированию незаконных таможен проводилась с середины мая до конца месяца, в основном без меня. Это не было погромами, как пытаются представить. Вместе с нашими бойцами выезжали представители следствия и прокуратуры республики, составляли акты, разоружали представителей так называемых таможен, имущество — будки, посты, вагончики, шлагбаумы — уничтожали на месте. Таким образом были сняты около 200 таможенных постов. Шум был серьезный, и не только в Прибалтике…

Где-то в начале июня меня вызвали в Москву к тогдашнему председателю КГБ СССР Владимиру Крючкову. Меня отправили в Москву из Риги в сопровождении немаленьких чинов из местного КГБ на машине. (Для всех я тогда якобы лег на обследование в Москве после ранения). Где-то на подъезде к Москве нас встретили, меня пересадили в другую машину и отвезли в известное здание на юге Москвы. Там уже были к тому времени Крючков, Варенников, Грачев, кажется, Подколзин, еще какие-то генералы. Когда закончилось совещание, меня пригласил Крючков и без всяких вступлений спросил: «А кто тебе дал команду по разгону таможен?» Я еще удивился: «Так Борис Карлович! Пуго. Я расписался в книге приказов о получении телетайпограммы из Москвы на этот счет!» И он мне сказал: «Все действия по разблокированию таможен прекратить. Все подразделения вернуть по местам дислокации. И ты больше в эти дела не вмешиваешься!»

— А как ты думаешь, почему Крючков просил тебя прекратить заниматься этой работой? Может, он что-то знал о готовящейся провокации, которую пытались устроить под видом действий ОМОНа?

— Ну, если ему что-то и было известно на этот счет, меня он, естественно, не посвящал. Мне тогда дали контакты представителя Комитета в Латвии, доверенного лица председателя, сказали, что я могу обращаться к нему и согласовывать свои действия в случае необходимости в любое время дня и ночи. Ну и прислушиваться к его мнению. Кроме того, мне в машину позже поставили оборудование спецсвязи (раньше для звонков в Москву я использовал закрытые каналы связи в ЦК республиканской компартии, в Совмине или в прокуратуре).

Уже в Риге этот представитель Крючкова — кажется, это был генерал Филатов, начальник особого отдела Прибалтийского военного округа — рассказал мне, что имел в виду председатель КГБ СССР. Генералу Александру Житникову — командиру 42-й дивизии внутренних войск, которой оперативно подчинялся Рижский отряд ОМОН и штаб которой располагался в Вильнюсе, — на одной из неформальных встреч с руководством Литовской республики (кажется, дело было на совместной охоте, после серьезного возлияния) чуть ли не сам Витаутас Ландсбергис заявил, что все эти наши погромы таможен им только на руку. Волна протестов в западных странах и поддержка независимости ширится, а если ненароком еще кого-нибудь и пристрелят, так это вообще будет отлично — шумиха поднимется на весь мир! Житникову, кстати, не очень доверяли, он там был подвязан на получение земельного участка от местных властей, заискивал перед ними. И об этом разговоре руководство получило информацию не от него, а от своих источников в окружении Ландсбергиса.

После той поездки в Москву я дал команду больше не трогать таможни. А еще через пару дней к нам на базу приехал Житников и приказал сдать все оружие ОМОНа на базу дивизии — в полк внутренних войск, дислоцированный в Риге. И я тогда с командиром дивизии серьезно поспорил, причем сначала на плацу, прямо при всем отряде, потом уже на повышенных тонах разговор продолжился у меня в кабинете. Он на меня серьезно наехал: «Что ты себе позволяешь, майор? Я тебя уволю, с волчьим билетом уйдешь со службы!» Тут уж я не сдержался: «Лучше с волчьим билетом, чем с земельным участком за продажу Родины, товарищ генерал!» Нужно было видеть, как он взорвался! Я думал, он меня уничтожит после этого. Но больше мы с ним никогда не разговаривали и не встречались. Все указания позже я получал только через начштаба дивизии Мироненко. Нас, кстати, так и не смогли тогда разоружить. Мы отвозили в полк утром штук 50 автоматов, часть резервного оружия, а вечером приезжали и забирали все обратно. Некоторое время эта игра продолжалась, пока Борис Карлович (Пуго — ред.) не приказал оставить нас в покое, дав команду уже командующему внутренними войсками по Северо-Западу.

Где-то в конце июля нам поступила оперативная информация, что в Вильнюсском ОМОНе планируют устроить переворот, сменить командование и перейти на сторону республики (что не удалось сделать в Рижском ОМОНе). И все это под предлогом того, что командир отряда Болеслав Макутынович ничего не делает, отсиживается на базе.

Я доложил об этом Мироненко, но попросил ничего пока не сообщать комдиву. Переворот был назначен на 28 июля, а задолго до этого на это время я пригласил на празднование своего дня рождения друзей, родных. Но Мироненко попросил меня все же приехать в Вильнюс, помочь Макутыновичу, в его отряде меня многие уважали и к моему мнению прислушивались.

Меня вызвали приказом начальника штаба, по телетайпу была направлена телефонограмма о том, чтобы представить представления к награждению, к очередным званиям. Вообще-то это не командир делает, а начштаба или зам по воспитательной, но под это дело о смещении Макутыновича Мироненко пригласил именно меня. Однако в Вильнюсском ОМОНе узнали о моем приезде и перенесли операцию по вынесению недоверия командиру на 30 июля. А я уже перенес встречу с друзьями тоже на 30-е. Доложил Мироненко, но он велел приехать 30-го.

И вот мы 30 июля выехали из Риги в Вильнюс, выписали командировки, никто ничего не скрывал (а чего скрывать, если замысла и умысла у тебя никакого нет), открыто приехали в штаб дивизии. Сидим у начштаба в кабинете, докладываем обстановку, до собрания личного состава в Вильнюсском ОМОН остается часа полтора-два. Мироненко спросил: «Может, тебе поддержка нужна для разговора с „мятежниками“? Мы выделим тебе подразделение». Я удивился: «Зачем? Мы справимся!» И в итоге нас пять человек поехали в отряд к Макутыновичу. Приехали на базу, я первым делом к зачинщику «бучи» пришел…

— А кто это был? Разводов? Какие у него были претензии к своему командиру? Он хотел занять его место?

— Не было у него никаких особых претензий, просто это был человек, которого легко повести в любом направлении. Не понимая, что есть агенты-провокаторы, засланные в отряд, которые специально всех подзуживали, он шел у них на поводу. Знаете, есть такие ребята — они нормальные и бойцы хорошие, но воспринимают все в одной плоскости, нет объемного мышления, и с головой не дружат. И Разводова, конечно, попытались использовать, обрабатывали.

Я для начала все объяснил ему, потом с другими ребятами из отряда встретился, и только потом уже зашел к Болеславу Макутыновичу. Успокоил командира, рассказал о разговорах с его подчиненными. На всякий случай оставил ему своих троих бойцов на время проведения собрания, а сам с Андреем Лактионовым вернулся в штаб дивизии. Доложил Мироненко о поездке в Вильнюсский отряд, сказал, что все будет в порядке, Макутынович останется командиром. Мы должны были получить со склада рации, что-то из вооружения и вещевого довольствия. Но не было зам по тылу, и мы не стали его ждать, поехали домой, потому что в Риге вечером меня ждали друзья — отмечать день рождения. Я сказал начштаба, что все причитающееся для отряда заберут наши ребята, они вернуться от Макутыновича часа через два, и он согласился и отпустил нас. Переворот у Макутыновича, кстати, не состоялся — он сохранил должность командира отряда…

По дороге в Ригу мы, опять же, не таились, нас все видели. Например, на заправке между Вильнюсом и Пацсвальсом нас точно приметили — мы вообще заметные ребята были, после всех этих телерепортажей в лицо каждый знал…

Приехал домой — день рождения, друзья, родные, со многими давно не виделись… Я человек вообще не пьющий, но было весело и шумно, просидели почти до двух часов ночи! Только проводил гостей, задремал — жена разбудила: «Вставай, за тобой посыльный, какое-то ЧП на базе, всех по тревоге поднимают». Это было около четырех утра примерно. До базы ехать 15 минут. Приехал на базу — а там на плацу строят весь личный состав, тут же прокуратура, следователи… Меня сразу изолировали в моем кабинете, и двое представителей прокуратуры и следствия, ничего не объясняя, мило со мной беседовали все утро. В то время в Риге как раз работала комиссия Генпрокуратуры СССР, и на базе были люди из этой комиссии, а также прокурорские из Латвийской ССР и из параллельной структуры — прокуратуры Латвийской республики. Из МВД Латвии следователи были даже. Приехал и наш куратор — Николай Гончаренко, но это нормально, он и должен был быть на базе.

— Тебе объяснили, в связи с чем проводилась эта масштабная проверка? Ты уже слышал что-то о трагедии, случившейся в Мядининкае? У тебя была возможность позвонить кому-то, что-то узнать?

— Нет, никто ничего не говорил и не объяснял! К телефонной связи меня не подпускали. У меня такое впечатление было, что просто готовится очередной переворот в отряде, так как мы изрядно всех достали. Я, кстати, был абсолютно спокоен, потому что формальных причин придраться ко мне по службе не было, мы строго выполняли все, что предписывалось уставами и приказами. Происшествий в отряде не было, дисциплина была на высочайшем уровне, служба отлажена. Думал: ну снимут и снимут — хоть высплюсь, наконец. Меня до этого несколько раз пытались «мягко» устранить от командования отрядом: предлагали заманчивые должности, повышение, учебу в академии, но я как дурак упирался — останусь в отряде, пока все так неспокойно. Понимал, что без меня отряд просто расформируют.

Потом ко мне пришли с требованием открыть ружпарк, представить к осмотру оружие. Я дал команду дежурному открыть оружейную комнату, но приказал никого не пускать туда с оружием и проверять только в присутствии дежурного по части и дополнительно выделенного помощника. Я хотел доложить командиру дивизии о проверке, но меня с ним не соединили, с начштаба — то же самое. Хотел связаться по спецсвязи с министром, но меня просто не выпустили из кабинета. Думаю — о как далеко зашло! Мне задают какие-то глупые вопросы, я ничего понять не могу — к чему они все клонят.

И только, где-то в половине седьмого утра мне сообщили, из-за чего весь этот шум: убили людей! Я к этому сообщению совершенно спокойно отнесся — ну убили и убили.

В Латвии тогда каждый день убивали — это было время расцвета предпринимательства, кооператоров, само собой «крыши», бандитские разборки, заказные убийства. В обороте появилось очень много законного и незаконного оружия, выползла всякая мерзость и нас периодически задействовали — то подавить мятеж в следственном изоляторе, где захватили заложников (СИЗО тогда уже передали в ведение республиканского МВД, но они не справились с ситуацией и обратились за помощью к нам), то оказать силовую поддержку работе следствия и оперативных групп…

В общем, мне сообщают об убийстве. Я в полном недоумении — а мы-то здесь причем? Мне говорят — убили на таможне. Я звоню дежурному, спрашиваю: «У нас что, кто-то выезжал из отряда?» Говорит: «Нет, команды не было!» Да и действительно, кто мог бы это сделать без моего приказа?

И вот тогда я узнал, что происшествие случилось ночью в Мядининкае. Я спросил прокурорских: «Так что вы здесь-то делаете?» Где мы — и где Мядининкай! Это граница с Белоруссией, еще километров 70, наверное, за Вильнюс. Я еще тогда, помню, удивился — не прошло и часу после трагедии, а у нас на базе как по команде собрались представители всех правоохранительных структур, и латвийских, и союзных, подняли всех на уши! Словно они заранее знали о готовящемся убийстве…

В общем, в то утро перетрясли все четыре наши казармы, проверили на наличие все автоматы, пулеметы и пистолеты, оперативно привезли пулеулавливатели и прямо на базе стали отстреливать все наше оружие для проведения экспертиз. Все это время меня не выпускали из кабинета, я ни во что не вмешивался — проверяйте!

— А личный состав был на месте или кого-то не хватало? Все прибыли по тревоге?

— Я этот же вопрос задал проверяющим. Никто ничего мне не говорил, и только позже один из проверяющих шепнул мне, что на момент проверки весь отряд в полном составе был на месте. Я и не сомневался, честно говоря! Позже дежурного по части, Чукаловского, все же переспросил: «Все прибыли по тревоге вовремя»? Он ответил: «Да, командир. Все на месте!» Ну, я и успокоился: личный состав на месте, оружие на месте — тема закрыта! У нас на базе потом еще несколько дней работали эксперты, отстреливали оружие, но меня уже это совсем не волновало. А вскоре я вообще забыл про эту историю, тогда события каждый день менялись как в калейдоскопе — митинги, баррикады, ГКЧП, наконец!

— Примерно в это время промелькнула информация, что где-то в Литве нашли автомат, из которого убили мядининкайских таможенников, даже кого-то задержали…

— Ну да, я помню! Так, механически отметил тогда про себя, что вот и хорошо — раскрыли дело. Потом были еще какие-то показания выжившего таможенника, что нападавшие говорили на литовском языке. Мне кажется, после развала Союза больше эта информация нигде не звучала. Думаю, что если бы не развалился СССР, это дело было бы стопроцентно расследовано — такие резонансные убийства не могли остаться без внимания. И, кстати, ни у меня, ни у Болеслава Макутыновича в Вильнюсском ОМОНе не было литовцев или людей, говорящих на литовском языке.

— А то, как было совершено это преступление, тебя не наводит ни на какие мысли? Это ведь запредельный цинизм — поставить людей на колени и стрелять в затылок из автомата…

— Я на войне с 1979 года, входил в Афганистан с первыми подразделениями, потом прошел многие горячие точки от Югославии и Карабаха до Чечни и Абхазии.

Любой боевой опыт накапливается, формируется философия войны, понимание правил и табу. Это касается и обращения с пленными, и мародерства, и всякого беспредела. Война ничего не спишет! Не стоит лишний раз гневить Бога: «И мысли и дела он знает наперед»!

Я личный состав всегда об этом предупреждал и инструктировал. Да, работали мы порой жестко, если противник оказывал сопротивление, нес угрозу жизни и здоровью моих бойцов, но когда враг повержен, он уже не враг. Вот по событиям в Грузии про меня писали, что мы жестоко расправлялись с пленными. Чушь полная, пальцем никого не тронул и никому не позволил — я солдат, а не мясник. Мы с ними хлебом делились, последний паек — поровну. Даже когда моего отца в Латвии в заложники взяли, или потом, когда у нашего офицера ОМОНа жену изнасиловали и мы взяли этих уродов, я приказал не применять никакого физического воздействия — под суд всех, пусть свое получат по закону.

Так вот — то, как было совершено преступление в Мядининкае, просто не укладывается в голове, такое могли сделать только какие-то нелюди и конченые подонки!

— Потом версия с автоматом, из которого убили литовских таможенников, радикально поменялась. Следствие заявляло, что по новым данным автомат нашли уже в Вильнюсском ОМОНе…

— Да его потом где только не находили! Полная чушь!

Послушайте, когда случился ГКЧП, и нам поступила команда взять под контроль все важнейшие объекты государственной структуры, органы власти, средства массовой информации, связи, все коммуникации, мы в Латвии выполнили эту задачу ровно за 8 часов. Я позвонил Макутыновичу в Вильнюс, спросил, не нужна ли поддержка (я готов был отправить им в помощь батальон бойцов). Он меня успокоил: «Да все в порядке! Не надо. Мы не во что не вмешиваемся!»

Мы в Латвии советскую власть до 25 августа держали своими силами. Ко мне уже на баррикадах обращались: «Млынник, включи телевизор, все закончилось — ваши проиграли!» Я им в ответ: «Да мне плевать на ваш телевизор, я приказ об отступлении ни от кого не получал!» А в Вильнюсе отряд тогда даже не попытался выполнить приказ ГКЧП. Отсиделись тихо на базе в ожидании, кто победит, нос не высовывали… Так что в версию, что вильнюсский ОМОН мог провести такую операцию в Мядининкае, я вообще не верю. Там просто некому было такое приказать и, тем более, выполнить. Они прямой приказ ГКЧП проигнорировали, и уж тем более не стали бы участвовать в подобной провокации со столь серьезными последствиями по чьему-либо устному приказу!

— Очевидно, и следствие так же посчитало — поэтому позже и появилась версия, что злополучный автомат обнаружили на базе Рижского ОМОНа!

— Это уже совсем полный бред! Во-первых, нас первых проверили после этой трагедии, изучили все наше оружие и не высказали ни единого подозрения в совершенном преступлении. Просто есть объективные данные: вот личный состав, вот оружие, вот простой арифметический подсчет — расстояние и время, за которое можно было бы добраться до базы — 370 километров, минимум пять часов езды!

И потом — после провала ГКЧП и нашего ухода из Риги (а нас эвакуировали военными бортами в Тюмень вместе с оружием, документами, а некоторых и с семьями), нашу базу в Велцмиесграве новые власти в Риге уже на третий день сравняли бульдозерами с землей. И вдруг спустя какое-то время нашли там злополучный автомат! Они за дураков всех держат?

— Хорошо, но у тебя есть какая-то версия убийства в Мядининкае? Кто мог это сделать? Что это было?

— Я бы здесь не исключал никакой версии, даже самой бытовой. Это могли быть банальные контрабандисты, например, которым не удалось договориться с таможней. Или мотив мести. Если помните, накануне на одном из соседних таможенных постов между Белоруссией и Литвой убили белорусского участкового (Александра Фияся — ред.) Потом на том же посту застрелили из автомата Калашникова капитана литовской таможенной службы (Гинтараса Жагуниса — ред.) Тогда же задержали брата погибшего участкового по подозрению в этом преступлении.

— А небытовые версии?

— Нас на юрфаке учили, что первой версией должно быть cui prodest — кому выгодно. С этой позиции преступление в Мядининкае было крайне невыгодно союзному центру. Именно в день совершения этого массового убийства в Москве встречались президент США Джордж Буш и президент СССР Михаил Горбачев. Говорили, что у них в планах была даже поездка в Вильнюс, которую спешно отменили из-за резонанса, который произвела медининкайская трагедия. Эхо этой трагедии разнеслось по всей Европе и миру, Литву поспешили признать как независимое государство несколько влиятельных стран. Для Горбачева это был серьезный политический конфуз — ведь в это время готовился новый союзный договор. И тут такой «подарок»! Я вспоминаю теперь слова, которые Ландсбергис якобы сказал генералу Житникову: «А если ненароком еще кого-нибудь и пристрелят, так это вообще будет отлично — шумиха поднимется на весь мир!»

Собственно, похожий сценарий мы видели в 2014 года на Майдане в Киеве, когда до сих пор неустановленные лица расстреляли из снайперских винтовок сотню людей, и эта трагедия стала финалом государственного переворота в Украине. Такой сценарий пытались разыграть и в Москве в 1993 году, когда неизвестные снайперы стреляли в обе стороны, чтобы спровоцировать бойню. Только когда погиб «альфовец», «Альфа», старавшаяся держаться в стороне от конфликта, пошла на штурм Верховного Совета России…

Так что если подходить к трагедии в Мядининкае с позиции cui prodest, то это было выгодно только формирующейся власти Литвы, прозападно настроенным лидерам республики.

— Скажи, а Константин Никулин, которого Латвия выдала Литве, действительно служил в твоем отряде? Как случилось, что он оказался на территории Латвии?

— Да, был такой боец у нас. В связи с этим еще один вопрос: если бы он был замешан в таком преступлении, остался бы в Латвии? Он ведь приезжал из Риги к нашим в Тюмень, призывал возвращаться в Ригу, говорил, там все нормально, с новой властью можно работать. И многие тогда всерьез задумывались о возвращении — они ведь ничего такого не делали страшного. Ну, разблокировали таможни, уничтожали имущество на этих постах — но делали это по действовавшему тогда закону и по приказу. В конце концов, получили бы два-три года условно… И Никулин потому и жил в Латвии спокойно, что не знал за собой никакого греха.

— А почему вы никак не участвовали в расследовании этого дела? Можно было ввести своего адвоката, посмотреть, в чем вас обвиняют, какие доказательства представлены, какие экспертизы проведены, наконец, опровергнуть доводы следствия. Ты же более 15 лет числишься подозреваемым по этому делу, находишься в розыске по базе Интерпола…

— Да я и в голову все это не брал — когда ты ни при чем, чего тебе волноваться? Как оперативник в прошлом, я понимал, что для того, чтобы привлечь к ответственности, нужны серьезные улики и доводы. Их просто не могло быть у следствия, потому что я и мои подчиненные к этому делу не были причастны ни в малейшей степени. А подключать адвоката ради праздного любопытства, чтобы узнать, что там насочиняли следователи, — у меня не было ни средств, ни тем более желания.

— А сейчас, ну ради спортивного интереса хотя бы, ты готов бы пообщаться с литовскими следователями, которые вели это дело?

— Я гражданин России и буду действовать по российским законам. Если они хотят со мной пообщаться, задать мне какие-то вопросы — пусть обращаются в МИД, в Генеральную прокуратуру, направляют сюда досудебное и судебное дело, и я на все их вопросы отвечу. Ну и есть еще один вариант привлечения меня к ответственности — провести референдум о вхождении Литвы в состав России, и тогда в едином правовом пространстве я готов нести любую ответственность, если мое участие в каких-либо преступлениях будет объективно подтверждено. Для меня предпочтительнее второй вариант — я тогда сам к ним приеду!

— И все же тебя по-человечески задевает ситуация, когда на тебя хотят повесить семь трупов?

— По-человечески, мне это, конечно, неприятно. Мне жаль погибших таможенников, чьи жизни стали разменной монетой в чьих-то играх. Мне жаль получившего тяжелое ранение и, к счастью, выжившего таможенника Томаса Шярнаса, который стал верующим, принял сан пастора. Мы с ним единоверцы, кстати, я тоже — католик. Я готов с ним встретиться, не в Литве, конечно, а здесь. Я спокойно могу смотреть ему в глаза, могу исповедоваться, если хотите. На мне много грехов, но не в этом деле — точно! Я готов, наконец, пройти проверку на детекторе лжи. Я всегда стремился жить по совести, поэтому, наверное, и дожил до седых волос.

— Как ты думаешь, должна ли Россия как-то вмешаться в этот процесс, возможно, ввести адвоката на стадии апелляции? Тут ведь задета честь ее граждан, ее солдат?

— Я не могу об этом судить или чего-то требовать. Но точно так же, как отец за сына, так и страна за своих солдат несет ответственность. Если будет на то политическая воля, я готов всячески способствовать объективному расследованию этого преступления и реабилитации невинно осужденных бойцов.

Беседовал Сергей Гуляев