Прага-1968: от «весны» до оккупации

Через несколько дней мировая общественность отметит полвека со времени начала «Пражской весны». Этим термином историки обозначили период либерализации в Чехословацкой ССР с 5 января по 21 августа 1968 года, когда первым секретарем ЦК КПЧ был Александр Дубчек и в стране начали проводиться политические реформы, направленные на расширение прав и свобод граждан и децентрализацию власти. Бывший переводчик международного журнала «Проблемы мира и социализма», основатель (вместе с мужем Франтишеком Сильницким) издания «Проблемы Восточной Европы» и журналистка радио «Свобода» Лариса Сильницкая, свидетель и участница тогдашней «перестройки» по-чехословацки, покинувшая с семьей ЧССР после вторжения армии стран Варшавского договора, рассказала обозревателю «Росбалта» в США о настроениях, атмосфере и надеждах тех незабываемых дней.

— Лариса, как вы, советский человек, оказались в то время, когда и мышь не могла проскользнуть через «железный занавес», в Праге?

— Все произошло по воле случая. Я родилась и жила с семьей в Одессе. И там встретила чешского студента Франтишека Сильницкого. Он учился в МГУ на историческом и приехал к нам на море отдыхать. Вскоре мы решили пожениться. Это был 1955 год, и тогда — через два года после смерти Сталина — уже можно было вступать в брак с иностранцами, хотя все еще непросто.

После того как мой муж окончил университет, он уехал в Чехословакию. Я ждала, пока получу визу, и только в декабре 1956-го с двухмесячным сыном наконец-то приехала в Прагу. Муж работал в Праге редактором журнала «Вопросы истории коммунистической партии Чехословакии». Я некоторое время была дома — у родителей Франтишека в Моравии — с ребенком, и, не теряя времени, штудировала чешский. И когда нам дали в Праге маленькую квартирку, переехала к мужу и пошла учиться в Высшую школу русского языка и литературы на переводчицу.

— Перед началом событий зимы-лета 1968 года вы работали в такой тогда очень важной, но сейчас уже почти забытой организации как Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) стран социалистического лагеря. Каковы были отношения — изнутри — между «братскими странами» и СССР? Можно ли считать их неким прологом к жажде перемен на востоке Европы?

— В СЭВе я работала в секретариате Комиссии по легкой и пищевой промышленности. Мои сотрудники шутили, что наши сравнительно высокие зарплаты и командировочные помогают нам рассматривать СЭВ как экономически эффективную организацию.

Развитые страны, входящие в СЭВ, считали, что Советы получали от них свою выгоду, и лучше, если бы они не были приложением к СССР. Менее развитые страны СЭВа тоже думали, что без советского доминирования их развитие шло бы быстрее. Так исподволь возникало раздражение.

— Это были просто общие жалобы, или за ними стояло что-то конкретное?

— Как говорили поляки, Советский Союз берет у нас сахар, а мы ему за это даем уголь. Чешская обувь была для СССР чем-то запредельным по сравнению с советской, однако из-за устаревающей технологии не выдерживала конкуренции с западноевропейской. И подобное происходило в разных сферах, разрушая экономику стран СЭВ. До Второй мировой войны Чехословакия была одной из самых развитых стран Европы, не говоря уже про СССР. Чешские экономисты, например, жаловались, что деньги, которые получала Чехословакия за экспорт урана, оседали в СССР. Потому что Чехословакия не имела права напрямую торговать ураном с другими странами — это было привилегией только Советского Союза. Это все вызывало тихое и неофициальное недовольство.

После распада СССР советские экономисты, в частности академик Олег Богомолов, признали, что СССР навязал странам Восточной Европы сталинистскую систему, ошибочную и неэффективную, поэтому он несет ответственность за возникшие в странах Восточной Европы проблемы.

— Как созревала «Пражская весна»? Как вы это ощущали?

— Еще до «Пражской весны» были попытки реформировать систему советского типа — в ГДР, Венгрии и Польше. И все эти попытки были жестко подавлены. Но они не прекращались. В Институте планирования, где я уже в то время работала, мы открыто дискутировали об экономической системе и о необходимости структурных перемен. И тогда уже громко говорили, что экономические реформы не могут быть успешными без политических.

Я помню момент, когда первый секретарь Новотный, ставленник ЦК КПСС, был снят с поста секретаря ЦК КПЧ, но все еще оставался президентом. Как раз в это время к нам приехала делегация советских коллег из министерства легкой промышленности. Когда мы обсуждали на встрече с ними какие-то проблемы, то за окном все время слышался гул. И советские спросили меня, что это за шум под правительственным зданием. Когда я объяснила, что это народ требует, чтобы Новотный ушел с поста президента, они были обескуражены: ничего подобного в СССР невозможно было представить.

— А как советские чиновники, работавшие тогда в Праге, отнеслись к пражским событиям?

— В нашем доме жила семья бывшего заместителя министра легкой промышленности РСФСР, эксперта СЭВа. И вот однажды вечером он пришел к нам и попросил меня перевести то, что передавали по телевидению. Его реакция была совершенно однозначной. «Вы, — сказал он, — с жиру беситесь. Вы с ума сошли от хорошей жизни. У ваших баб по два или больше свитера, тогда как наши часто не имеют ни одного».

И он еще раз повторил: «Вы с жиру беситесь, а теперь вам еще и свободы захотелось!»

Но были и другие случаи. Например, с пражским корреспондентом газеты «Известия» Владленом Кривошеевым. Он говорил нам, что боится, что людей из СССР, свидетелей «Пражской весны», будут преследовать после возвращения домой, как это случилось с теми, кто был в Испании в годы гражданской войны в 1930-х. Потому что, как он объяснил, «мы знаем правду». Кривошеев не хотел лгать и перед августом сказал своему руководству, что заболел. Ему на замену прислали другого корреспондента, который написал все, как надо было советскому режиму.

К счастью, Кривошеева потом всего лишь тихо уволили, без последствий.

— Вы принимали участие как переводчик в переговорах лидеров чехословацкой КП и компартий стран Варшавского договора в самый пиковый момент «Пражской весны». Как это было?

— В начале лета 1968-го был опубликован «Манифест 2000 слов», который подписали известные политики и журналисты. В нем они просили людей не уезжать из Праги на летние каникулы — в воздухе уже носилось слово «вторжение». Хотя открыто об этом еще не говорили. Мы с мужем все же в июле уехали на море в Болгарию. И там прочли, что вскоре намечается встреча лидеров Чехословацкой КП и КПСС в Черне-над-Тисой. Я сразу вернулась в Прагу. На встречу в Черне опоздала, но вслед за ней был организован саммит руководителей всех стран Варшавского договора в Братиславе. И здесь я переводила.

В самом начале встречи Брежнев заявил, что в продолжение решений, принятых в Черне, в Братиславе должен быть сформулирован документ по урегулированию ситуации в Чехословакии. После этого первые лица перешли в другое помещение, а все остальные ждали на своих местах. Работа, видать, двигалась нелегко, потому что делегаты вышли из комнаты только к семи вечера. Текст не был размножен, не раздавался всем, как это бывает обычно. Мы всматривались в лица членов чехословацкой делегации, пытаясь догадаться по их выражениям, что происходит. Билак, секретарь компартии Словакии, сообщил, что Дубчек зачитает согласованный заключительный документ. Дубчек поднялся, чтобы начать, но тут Брежнев вскочил на ноги и бесцеремонно его остановил. Была проделана большая работа, сказал Брежнев, и соглашение достигнуто. И сам стал читать текст, а мы начали переводить.

Наверное, если бы этот текст зачитывал Дубчек, он бы чехословацкую делегацию, мягко говоря, удивил, потому что политический лексикон в Праге за время перемен резко изменился. Но в устах Брежнева это звучало обычно, рутинно даже, как всегда. Видно было, что Дубчек, которому Брежнев продемонстрировал, кто в доме хозяин, чувствовал себя униженным.

Мне стало не по себе.

— Однако, несмотря на все договоренности, избежать вторжения войск Варшавского договора в страну все же не удалось. Как и когда вы узнали о вводе войск?

— В три часа утра 20 августа 1968-го нам позвонил приятель, который жил возле аэропорта, и сказал, что русские прибыли, при полном вооружении. Мы с мужем вышли на улицу. Общественный транспорт не работал. Танки были повсюду, и здание ЦК уже было окружено. Мы пошли в Институт истории ЦК КПЧ, который еще не был оккупирован. Там мы собрали группу переводчиков. Мне вскоре удалось связаться с директором моего института, и он предоставил нам помещение и множительную технику. Обращение к солдатам оккупировавших Чехословакию стран было переведено и раздавалось им. А вскоре начало работать и подпольное чешское радио, которое предупреждало население о планах Советов арестовать активистов. На следующее утро после ввода войск горожане увидели на стенах домов Праги сообщения, что «в ночь с 20 на 21 августа скончалась советско-чехословацкая дружба».

Ни у кого не было сомнений, что оккупация Чехословакии советскими войсками — это надолго. И вскоре мы с мужем и двенадцатилетним сыном покинули страну.

Беседовала Алла Ярошинская, Вашингтон