Кто идет нам на смену?

Недавно прошел первый этап сдачи ЕГЭ школьниками, о чем вдохновенно сообщали все наши СМИ. Предприняты все мыслимые и немыслимые предосторожности от списывания: полицейский контроль на входе, всюду видеокамеры, конверты вскрываются в классе, экзаменаторы незнакомые, закрыты сотни сайтов. Потрачены миллиарды рублей. Такое делается только при введении чрезвычайного положения, как акт признания того, что школьники так плохо воспитаны, что приходится обращаться с ними, как с малолетними преступниками. Это и есть итог десяти лет обучения – выпуск нового поколения граждан России, которому нельзя доверять? Когда я в 1959 году сдавал экзамены, то это был праздник: надевали лучшее, приносили цветы, волновались друг за друга, смеялись и плакали вместе с учителями – нас любили и нам доверяли. Что сегодня сделали со школой, что случилось? Думаю об этом.

Школа стала бытом, как поход в магазин, и мы о ней не думаем, пока она не становится для нас проблемой. Сегодня школа – проблема для детей, которые ощущают школу, как некий анахронизм, не имеющий отношения к той реальной жизни, которая бушует на их компьютерах, на экранах ТВ, в их наблюдениях за реальным с миром. Зачем она? Она - проблема для родителей, которые всегда виноваты в том, что у них «не такие дети», что у них не хватает денег платить везде и за все, словно их ребенок – роскошь, обложенная непосильным налогом? За что их наказывают? Школа – проблема для учителей, которых из педагогов переквалифицируют в бюрократов, обязанных вместо живого общения с детьми считать баллы и заполнять формы. Как учить в таких условиях? Школа – проблема для университетов, которые вынуждены адаптировать свои программы для выпускников школы с высокими баллами ЕГЭ, но не имеющих образовательной базы для восприятия знаний, которые 10-15 лет назад не были проблемой для первокурсников. Как их учить дальше?

Для начала, надо не трепать друг другу нервы, потому что они не восстанавливаются ни у детей, ни у родителей, ни у учителей. В психологии есть понятие «короткое замыкание угрозы», которое пригодилось бы при обсуждении проблем школы. Открыто это явление было так: 20 зрителям показывали фильм, в котором человек, нарушивший правило техники безопасности, попадал под циркульную пилу…На экране вопли, брызги крови, отрезанные руки, а у зрителей в зале останавливается дыхание, пульс за 150, даже «медвежья болезнь». А другой группе зрителей объясняют, что в фильме играют и кричат актеры, вместо крови – красная краска, руки отрезаются у манекена: и ничего - зрители спокойны, никто не обмочился и дыхание у всех ровное. Знание того, что происходит на самом деле - это и есть короткое замыкание угрозы. При таком подходе о школе можно думать спокойно.

Что бы ни говорили, школа – прекрасное явление, и ее надо воспринимать именно так. Хотя, конечно, у родителей, чьи дети или идут в первый класс, или собираются сдавать ЕГЭ – наступает беспокойное время. Непрерывные изменения в требованиях к школе и к ученикам можно рассматривать, как специальный предмет, который поважнее математики. Наверное, имеется ввиду, что кто выдержит школьные изменения, тот выдержит потом любые изменения в нашей жизни. Когда родители сами учились в школе, все было не так: и учили не тому, и требования к знаниям были другими, и в школу записывались не так и т.п. И время сейчас лихое, страшно отпускать ребенка одного, почти везде его надо сопровождать, а далеко не у всех есть такая возможность. Это много труднее, чем было, когда я сам записывался в школу, в 1949 году.

Как это было тогда. Мне было шесть лет, когда мои старшие товарищи по двору (пятиклассники), взяли меня с собой в школу на празднование Нового, 1949 года. Странно, что меня пустили в школу, а ее директор, Айдаркин, даже погладил по голове. Помню, что в огромном спортивном зале школы стояла высоченная елка, я сидел на натертом до блеска полу перед первым рядом, вдыхая запахи ели, воска, свежей краски, и смотрел спектакль, которые играли вокруг елки старшеклассники. С этого момента школа стала для меня сияющей сказкой среди блокадных развалин и тропинок Новой деревни, я в нее влюбился. Поэтому, уже в августе, я, никого не спросив, один, сам пошел записываться в школу. В приемной комиссии школы моему наивному появлению не удивились, а сказали, что нужна моя метрика и справка из поликлиники. Родителей дома не было, я нашел дома свою метрику, пришел в поликлинику, и сказал, что мне нужна справка для школы. Надо заметить, что тогда я не доставал носом до окна регистратуры. Но справку мне дали без лишних вопросов. Все это я принес в школу, и получил новенький комплект благоухающих учебников, как ученик 1-а класса 63-й школы Ждановского района Ленинграда. Вечером родители ахнули. А школа оправдала мои лучшие ожидания. Все, что я сейчас – это она, 63-я школа. Мы становимся такими, в какую школу ходили. И сегодняшние первоклассники будут повторять в своем поведении то, что унесли из своей школы.

Школа сегодня такая же, и учителя не хуже, чем были в мое время. По разным причинам мне пришлось близко познакомиться с пятью школами города и их учителями, чтобы в этом убедиться. Но жизнь у школы ужасная, ее буквально замордовали требованиями «все изменить» и «за все отчитываться». Вместо того, чтобы учить и воспитывать, школа вынуждена заниматься множеством несвойственных ей вопросов, что впору нанимать собственных юристов, адвокатов, экономистов, айтишников, статистиков. Мне кажется, что времени и сил на работу с детьми у учителей остается все меньше и меньше. Тем не менее, школа работает. Конечно, школы и учителя встречаются разные, но так было всегда, это жизнь. Что это значит.

Во-первых – мы не можем повлиять на реформу школы, как не могли повлиять когда-то на коллективизацию, приватизацию и т.п. Проблемы сыплются на школу и родителей, как снег, с самого Олимпа политической борьбы, где идет схватка не на жизнь, а на смерть (говорят, между либералами и консерваторами). И те и другие выступают от имени, якобы, педагогической науки, а по сути – используют ее в политической борьбе за то, какими будут наши дети, что они будут знать и понимать? При этом от родителей и учителей требуют «Пойти туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что?». Все дело в том, что политическая борьба всегда сводится к борьбе за следующее поколение. На нас уже не обращают внимания – мы уже в истории. Потому что любая политика функционирует только тогда, когда опирается на новый тип человека, которого ей удалось сформировать из детей. В тридцатые годы ХХ века в СССР формировали один тип человека, в Германии – другой, в Англии – третий, в Камбодже четвертый и т.д. Сейчас в России формируется новый тип человека. Какой? В наши дни, через годик-другой может случиться, что мама будет называться «родитель 1», а папа - «родитель 2», а вместо мальчика или девочки будет «человек без пола». Но это вопрос для выборов, на которые родители, как правило, не ходят. Не интересуются, не ходят, и поэтому получат опять много неожиданностей.

Во-вторых, паниковать не стоит, потому что все точно то же переживали наши прадеды, деды, родители. Даже недавно, в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы прошлого века школьная подготовка детей была предметом ожесточенной политической борьбы на самой вершине государственной власти. Дело в том, что государство – это «фабрика» по воспроизводству людей в нужном количестве и заданного качества. Именно на нее работают все государственные системы: финансовая, промышленная, оборонная, культурная. Все эти системы только для того, чтобы обеспечить сохранение и воспроизводство жизнеспособного и работоспособного населения страны: есть население – есть страна, нет населения – нет страны. Накал этой борьбы вокруг того, чему и как учить в школе, был столь высок, что акад. Ананьев Б.Г., у которого я начинал учиться, получил три (!) инфаркта, из них два - после заседаний Президиума Академии педагогических наук СССР. После третьего инфаркта он умер 18 мая 1972 года. После его смерти ввели обучение в школе с шести лет, изъяли учебники Киселева, Перышкина, Рыбкина, Бархударову и многое другое. Кто учил и учился тогда, помнит, что это было такое.

В-третьих, педагогика всегда была полем сражений во всем мире: достаточно вспомнить дискуссию Дж.Локка («Опыты о человеческом разуме) и В.Г.Лейбница («Новые опыты о человеческом разуме») времен 1660-1670 годов. Еще со времен Петра Великого, кстати, знакомого с Лейбницем, и по проектам Лейбница, открывшего в России Академию наук и Университет, в России была принята система германской педагогики, которая была продолжена отечественными педагогами вплоть до советских времен. Что происходит сегодня? По политическим причинам идет демонтаж всего советского, том числе, и советской педагогики. Короче, в основе нынешних проблем детей, родителей и учеников стоит замена советской педагогики (германской педагогической школы «человека воспитывающегося»), на внедряемую в современной России англосаксонскую педагогику «человека обучающегося» (Болонский процесс). Последние российские учебники по педагогике для педвузов посвящены только «человеку обучающемуся» (homo educandus). Поэтому из теории и практики школы неявно, но практически изымается воспитание, по поводу которого И.Ф. Гербарт говорил, что: «обучение без нравственного воспитания есть средство без цели», спрашивая при этом: «что толку исследовать звезды, не зная собственного сердца?». Учителям же на практике приходится заниматься воспитанием, пытаясь не пустить на порог школы матерщину, порнографию, жестокость, бесчеловечность, ломящуюся туда с улицы и с экранов компьютеров и телевидения. Иначе им не научить ни математике, ни физике, вообще ничему.

Главное. В этих условиях, у родителей остаются свои обязанности, которые являются вечными, и выполнять их надо, что бы ни происходило в стране и в мире. Хоть потоп. Оправданием родительских страданий и учительских мучений будет сформированный ими Человек, прежде всего, а потом знаток школьной программы. Именно человечность будет единственной защитой детей от всех житейских опасностей, и мы хотим, чтобы ему в жизни встречались человечные люди, и чтобы он оказался человечным, когда мы станем беспомощными. Правда, сегодня уже мало кто говорит другому: «Да будь ты человеком!», говорит о другом: «он очень человечный», или квалифицирует злодея, как «бесчеловечного» и т.п. Но с уходом из обращения этих слов и этих качеств, уходит и реальная человечность. Это не случайность: при обсуждении реформирования школы редко упоминается слово Человек, словно оно автоматически прилагается к ребенку сразу после рождения или сдачи ЕГЭ. Это совсем не так. Об этом много лет назад я слышал от акад. Ананьева Б.Г., который объяснял нам подоплеку педагогического процесса.

А заканчивает свое эссе о Человеке М.Горький так: «Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним — пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди — стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его». Это он написал о наших малышах, которые сегодня ожидают встречи со школой в первом классе, и о молодых людях, которым предстоит сдать ЕГЭ и шагнуть в реальный мир. Какими они будут? Что их ждет? К чему мы их подготовили?

Александр Юрьев, профессор, доктор психологических наук

Прочитать оригинал поста Александра Юрьева с комментариями читателей его блога можно здесь.