Человечеству придется отвыкать от прогресса

Мы давно привыкли, что экономика нашей державы по большому счету давно уже перестала идти вперед, и если в отдельные годы немножко поднимается, то в последующие опять играет вниз. Сегодняшний уровень российского ВВП ниже предкризисного максимума, достигнутого почти восемь лет назад, в середине 2008-го.

Что же касается окружающего мира, то спад конца нулевых вроде бы стал для него давней историей. Совокупное мировое производство сейчас на 15—20% выше, чем было в 2008-м.

Но не зря говорят, что наше государство прокладывает новые пути и собственным примером указывает человечеству на те приключения, через которые ему еще только предстоит пройти.

Вероятность нового всемирного экономического кризиса растет на глазах — тормозит Китай, за ним замедляются США, падают западные биржи, Федеральная резервная система спешно отменяет собственный план ужесточения финансовой политики, а японский Центробанк уже понизил свою ставку до отрицательного уровня.

На первый взгляд, ситуация по-своему штатная. Циклические кризисы — обязательная принадлежность глобального экономического развития. Хотя международные финансовые организации завели привычку никогда не закладывать их в свои долгосрочные прогнозы, эти спады, или как минимум торможения, случаются регулярно — обычно чаще, чем раз в десятилетие.

Поэтому оптимист может сказать, что просто настала пора пережить некие неприятности, после чего можно будет спокойно двигаться дальше по пути прогресса.

Но есть загвоздка. Подступающая сейчас рецессия (которая, подчеркну, не стала еще неизбежной) приходит стадиально раньше, чем это случалось до сих пор. По крайней мере, в богатой части мира.

По классической схеме, кризис сопровождается спадом производства, крахом бирж, разорением неэффективных предприятий и общим снижением уровня жизни. Затем наступает время пожинать плоды: эффективные фирмы начинают процветать, производство — расти, уровень жизни и занятость — подниматься. Через какое-то время созревают условия для нового спада, и цикл повторяется.

А по схеме кейнсианской, власти с помощью утонченных финансовых манипуляций спасают свои народы от слишком уж тяжких бедствий — увеличивая государственные долги, раздувая бюджетные траты и помогая этими деньгами проблемным фирмам не разориться, гражданам — сохранить привычные стандарты жизни, а экономике в целом — не упасть, а только годик—другой потоптаться на месте. Потом наступает подъем и процветание, когда антикризисные программы сворачивают, госбюджеты сводят с профицитами, государственные долги благодаря этому сокращают, а значит, к моменту наступления следующего кризиса можно спокойно начинать все сначала.

Чтобы не утонуть в деталях, я, конечно, упрощаю до предела. Добавлю только, что две эти схемы несколько десятков лет назад кое-как скрестили и в комбинированном варианте довольно успешно применяли несколько циклов подряд. Успешно — в том смысле, что после окончания одной рецессии оставалось достаточно времени на рост экономики и накопление ресурсов для борьбы со следующей.

Драма сегодняшнего дня заключается в том, что отработанные методы обращения с экономикой, возможно, перестали действовать по привычному графику. В первую очередь, на Западе, хозяйственный рост которого был в последние годы гораздо ниже среднемирового.

Еще не свернуты по-настоящему «антикризисные терапии» в Европе и даже США, не говоря о Японии, насчет которой разговор отдельный; еще не нашли себе применения массы денег, которые в трудный час были напечатаны для спасения бедного люда, а заодно и гигантских предприятий, «слишком больших, чтобы обанкротиться»; еще не стали уменьшаться непривычно огромные государственные долги — как подступает новый кризис, и «терапию» приходится начинать заново. То есть бороться с очередным спадом, не успев прожить до этого несколько лет в условиях хоть сколько-нибудь нормального подъема.

Если что-либо подобное войдет теперь в правило, пусть даже и не для всех, но хотя бы для богатых экономик, это станет подлинной революцией: эпоха почти непрерывного экономического роста, длящаяся в западных странах два с лишним века, а в большинстве восточных — около столетия, сменится каким-то другим способом существования, название для которого еще только предстоит придумать.

Если не копать глубоко, то причины кажутся понятными. «Антикризисные терапии» раз за разом не давали кризису выполнить свою работу — очистить экономики от нежизнеспособных предприятий. И теперь количество переходит в качество: неспособные к росту предприятия становятся фундаментом, на котором властям приходится строить свою хозяйственную политику, и она неизбежно становится политикой застоя.

Но к этому надо добавить несколько уточнений. Сказать, например, о том, что вместе с нашей страной образцом стагнации и экономической окостенелости стала Япония, чей взлет в прошлом веке называли чудом. Она тоже последние четверть века топчется на месте. Что в Соединенных Штатах, при всех гримасах тамошней «антикризисной терапии», состоялась революционная в технологическом смысле сланцевая революция, которая изменила привычный нам мир. Что Германия переболела «антикризисными» извращениями в более слабой форме, чем большинство европейских стран, и продолжает расти, пусть и медленно.

А если заглянуть еще глубже, то видишь, что «антикризисная» финансовая вакханалия была не просто импровизацией полуграмотных управленцев и состоящих при них упертых экспертов. В западных странах она обслуживала недвусмысленные политические заказы как богатых верхов, так и бедных низов, и стала там одновременно и инструментом, и выражением исторического упадка среднезажиточных слоев.

К чему она приведет, если будет продолжаться, можно только гадать. К олигархически-патерналистским режимам без средних классов, кое-как притворяющимся демократиями? К обществам, в которых накопление денег из-за постоянных манипуляций с финансами потеряет практический смысл и социальную логику? К каким-то невиданным альтернативным правилам хозяйственной организации, сопряженным с новейшими технологиями, о которых грезят прогрессисты? К ренессансу старых добрых способов обращения с экономикой, о которых толкуют консерваторы?

Все пока в тумане. Но вот для примера рассуждения, самой нелепостью своей многое говорящие о меняющейся публичной атмосфере.

В прошлом месяце в Давосе именитый экономист-кейнсианец, нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц сообщил сановной публике, что привычные шаблоны, описывающие хозяйственный рост, пора заменить более экзотическими: «ВВП — плохой показатель экономического развития… В Бутане используется понятие „валовое национальное счастье“, которое включает в себя не только финансовые показатели, но и оценку психологического состояния нации. Что толку от ВВП, если планета загрязнена настолько, что наши жизни в опасности?»

Бутан, который издалека так нравится Стиглицу, — симпатичная маленькая страна. Бедная, хотя и не абсолютно нищая, занимающая примерно 150-е место в мире по продолжительности жизни, с уровнем неграмотности около 35%, с детской смертностью, которая в полтора раза выше, чем в Северной Корее, и в десять раз выше, чем в Южной. Из всего этого и складывается бутанское счастье, в высочайшем уровне которого усомниться невозможно, поскольку он беспристрастно измеряется местным начальством.

Скажете, ахинея? Да. Но очень своевременная ахинея. Сегодня ее можно, не теряя лица, нести в любом обществе, самом что ни на есть статусном и квалифицированном. Не исключено, что в самом деле приближается эпоха, в которую экономический рост в богатых странах станет делом почти недостижимым и поэтому будет разоблачаться как антиобщественное явление.

Сергей Шелин