Европа присматривается к свободе

«Ваша империя — это старая служанка, которая привыкла к тому, что ее все насилуют!» Развивая свою аргументацию перед австрийскими дипломатами, Наполеон Бонапарт — даже еще не император, а просто непобедимый генерал — грохнул об пол шикарный сервиз и наставительно сказал собеседникам: «Вот так я разобью всю Австрийскую империю».

В тот раз доводы подействовали, и Австрийская империя — гигантская, многоплеменная, рыхлая и нетвердо управляемая держава, которую за эти особенности сегодня часто сравнивают с Евросоюзом, — уступила все, чего требовал французский харизматик. Но некоторое время спустя Австрия оказалась в стане победителей и пережила бонапартовский режим на сто с лишним лет.

Вот так и единую Европу, как бы ни пугал ее сейчас новейший американский изоляционизм и сколько бы сервизов ни бил тамошний президент, все-таки рано списывать со счетов.

Насколько радикальным этот изоляционизм окажется на деле, даже и гадать еще рано. Обещания Трампа всегда и во всем ставить американские интересы выше любых союзнических и партнерских должны сначала воплотиться в конкретные действия.

Но сама постановка вопроса имеет право на существование. Соединенные Штаты неоднократно впадали в глубокий изоляционизм. Почему бы им не попробовать еще раз, и что это будет значить для остальной части Запада — в первую очередь для Евросоюза?

Именно так ставят вопрос канцлер ФРГ Ангела Меркель («историческую эпоху, возможно, сменит другая») и ее министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер («старый мир XX столетия окончательно завершен, нужно готовиться к наступлению сложных времен»). Запомним, что яснее прочих формулируют проблему именно немцы, и обратимся к одной особенности европейской жизни, которую давно перестали замечать.

Между окончанием наполеоновских войн и началом Первой мировой концерт европейских великих держав поддерживал на континенте если не мир, то хотя бы равновесие. При этом почти безоговорочная мировая гегемония Европы редко ставилась под сомнение.

С этим порядком покончила мировая война, и с тех пор уже сто лет решающее слово в вершении европейских судеб раз за разом произносили внешние силы. Целый век европейцы живут, обладая лишь частичным суверенитетом, хотя и привыкли этого не замечать.

Если бы Первая мировая война осталась внутренним европейским делом, то ее выиграла бы Германия. К концу 1917 года она победила на Восточном фронте, и весной 1918-го не сомневалась в победе на Западном. Немецкое наступление во Франции казалось неудержимым. Если бы не гигантские военные поставки из США и не начавшаяся как раз тогда массовая высадка американских экспедиционных войск, то франко-английский фронт рухнул бы. Американский президент Вильсон не случайно воспринимался тогда всеми как вождь Антанты. Его страна вступила в бой только на финише, но именно ее вмешательство развернуло историю Европы.

Во Второй мировой западноевропейские государства уцелели только потому, что вместе с ними и за них воевала Америка. Сами противостоять Гитлеру они не могли. Судьбу европейского Запада предрешили Соединенные Штаты, а европейского Востока — Советский Союз.

В последующие десятилетия под американским зонтиком вырос и расцвел Евросоюз. От первых и до последних лет холодной войны никто не сомневался, что СССР, стоило бы ему только захотеть, покорил бы Европейский континент за несколько недель, не имей он против себя заморскую супердержаву.

Эта внешняя опека, иногда тактичная, иногда бесцеремонная, которую европейцы за давностью лет даже замечать перестали, а если замечали, то осуждали, сформировала в Европе особый климат.

По экономическому потенциалу Евросоюз со своим полумиллиардом жителей (до тех пор, пока не ушла Британия) слегка превосходит Соединенные Штаты и равен Китаю. Обе эти великие империи — также главные его торговые партнеры.

Если мир и в самом деле возвращается к realpolitik позапрошлого века, с его концертами держав, взаимной игрой мускулов и циничными сделками, то обретший свободу ЕС мог бы выглядеть весьма перспективным центром силы.

Но не выглядит. Суммарные военные траты государств Евросоюза, приближающиеся к $300 млрд, хотя и уступают вдвое американским, но, видимо, все еще больше китайских. Однако мало кто ставит боеспособность ЕС сколько-нибудь высоко. Слабее ли он России, с военным бюджетом, который в несколько раз меньше? Не знаю. Но чувствует себя слабее. Даже намеки на то, что американцы могут свернуть свою военную поддержку, повергают европейцев в оцепенение, хотя они многочисленны, неплохо вооружены и располагают ядерным оружием.

Глубокие корни имеют также слабость, нерасторопность и одновременно суетливость европейской дипломатии. Это у них проявляется в очень разных формах, но зато уж на всех участках — турецком, российском, украинском, сирийском и т. д. и т. п. Разноголосицы и растерянности сколько угодно, а успехов нет почти нигде. И это тоже не от физической, а от моральной хилости. Материальная и чисто количественная мощь Европы огромна. Но у нее просто не получается не то что чего-нибудь добиться, но даже ясно сформулировать свои внешние цели и принципы.

Предстоящий уход Британии — сам по себе диагноз. Это ведь примерно то же самое, как если бы от Соединенных Штатов отчалила антитрамповская Калифорния, в которой Хиллари Клинтон победила с перевесом в 4 миллиона голосов, уступив сопернику 1 миллион на остальной территории США. О калифорнийской независимости, конечно, толкуют какие-то маргиналы, но не более того. До этого бесконечно далеко. А в половине стран ЕС сепаратисты добиваются все новых уступок, сплошь и рядом унизительных и ущемляющих интересы остальных жителей этих государств.

Европейское единство строилось на молчании об одних проблемах, на вере в технократическое знание рецептов быстрого и легкого решения других, а также на чувстве безопасности, даруемом заморским покровительством. Одна только перспектива возвращения в международный обиход принципа «каждый за себя» показала, что по Евросоюзу он ударит с особой силой. Это совсем не та свобода рук, к которой он был бы готов.

Типичный продукт ушедшего послевоенного мира, со всеми его особенностями, — ЕС вряд ли уцелеет в XXI веке, если не найдет себя заново.

Что-то симпатичное и трогательное видится в том, что именно немецкие политики пытаются сейчас если не сформулировать новые идеи, так хотя бы напомнить об их необходимости.

В прошлом веке немцы дважды хотели навязать Европе свое господство и были разбиты внешними силами. И вот сейчас европейский мир перевернулся. Продолжать существование в качестве американского протектората все более проблематично. Перспектива быть протекторатом немецким, пусть мягким и ни в чем не похожим на прежние, далеко не всех воодушевляет, в том числе и многих немцев. Но при этом другого фундамента, кроме Германии, у Евросоюза нет и пока не предвидится.

Что мы видим в сегодняшней Европе? Быстрые деструктивные процессы, пусть даже их масштабы и преувеличивают. И достаточно медленные и неуверенные поиски обновленных опор и скреп.

Европейские устои уже много раз оказывались более гибкими и живучими, чем виделось всевозможным наполеонам. Но им явно пора проявить эти свои качества, если они еще сохранились. Мировой шторм набирает силу.

Сергей Шелин