Пойдет ли доктор Мединский в академики?

Человек и его кресло — вечная тема. Должен ли руководитель ведомства по своему персональному масштабу соответствовать масштабу направления, за которое это ведомство отвечает? Кажется очевидным, что соответствие должно соблюдаться неукоснительно. Скажем, с министра дорог в России, по логике известной поговорки, особого спроса быть не может. Министр нашей юстиции может прикрыть повязкой глаза. Министры по внутренним делам и по здравоохранению, учитывая наше традиционно наплевательское отношение к рядовому гражданину, тоже могут звезд с неба не хватать.

Но культура! Русская культура во всем мире на отдельном счету. На ней обрывается русофобство любых оппонентов. Поэтому министр культуры в России должен быть личностью безукоризненной и примерной. Ради исторической справки: министерство культуры было учреждено в СССР через несколько дней после смерти Сталина. И первым министром стал начальник Центрального штаба партизанского движения Пантелеймон Пономаренко, которого, по многим свидетельствам, Сталин видел своим преемником. Кстати, через несколько лет его сменщиком на посту первого секретаря компартии Казахстана оказался Брежнев.

Но сегодня фигура министра культуры в России заставляет предположить, что из всех искусств самым важным для нас является, как говорят в народе, цирк с конями. Вот хронология только последнего периода. Сначала министр, рядящийся в сюртук чиновника-патриота, навязывает Санкт-Петербургу, который никогда не забудет блокаду, памятную доску маршалу Маннергейму. Потом министр проталкивает удивительную по художественной мощи Аллею правителей России авторства Церетели, исполненную, как на конвейере, по одному лекалу. Потом на памятнике Калашникову появляется немецкий шмайсер, словно раздувая споры об авторстве знаменитого автомата АК.

В минуты отдохновения от забот о монументальном искусстве министр привлек к экспертной оценке реставрации исторического центра Санкт-Петербурга движение «Белое Дело» с неоднозначной репутацией. Загремел под суд за денежные махинации с реставрацией заместитель министра. Еще скандальнее — дело «Седьмой студии» и режиссера Серебренникова. Кто там виноват и вообще виноват ли, неизвестно, но стало понятно, что система финансирования театров в Минкульте построена так, что без формального нарушения финансовой дисциплины даже пантомиму не сыграешь. Потому все режиссеры под прицелом. Шаг влево — и…

И, конечно, апофеоз — история с диссертацией министра. То Мединского лишают звания доктора исторических наук, то не лишают. Шансон года в Кремлевском дворце отдыхает. И, кажется, сама историческая наука тоже. В том смысле, что для российской истории, судя по горячим дискуссиям, уже нет более важной проблемы, чем выяснить, достоин манускрипт министра высокого ученого звания или же не достоин.

Вклад Мединского в историю, судя по многим авторитетным отзывам, сомнителен. Но в историю он, безусловно, влип. Сам Мединский без ложной скромности заявил, что положительным моментом от этого цирка является то, что он подогревает интерес публики к исторической науке. По этой логике подвиги Харви Вайнштейна — это реклама кинематографа. А Петр Павленский — образец жертвенной рекламы изобразительного искусства.

А некоторые граждане говорят, что министру, как чиновнику, который стоит на страже высоких нравственных ориентиров, заданных русской культурой, стоило бы отказаться от звания доктора. Из брезгливости, из желания сберечь репутацию, из отвращения к суетливой перебранке. Помнится, Чехов и Короленко из Академии наук вышли в знак протеста. Но иные времена…

Многие скептики утверждают, что история — это не наука. В том смысле, что по заказу политического режима история послушно переписывается, а документы часто редактируются и уничтожаются. История служит не выяснению правды, но предлагает исторический фундамент для текущей политики. По этой причине у каждого политического оппонента своя история. Невозможно представить, чтобы существовала национальная математика или ядерная физика. А с историей — иначе быть не может.

Но доктор исторических наук Владимир Мединский довел эту ситуацию до предельной циничной черты. А именно: по его убеждению, историческая правда — это та система мифов, которая работает на пользу режиму. Ни мифа, ни правды, таким образом быть не может, только польза. Такой науки в принципе не бывает. То есть Мединский стал доктором науки, которой по его учению, не существует. По существу, для истории Мединский как Лысенко для биологии.

Чтобы Мединский отказался от своей спорной диссертации, оспаривать ее тезисы бессмысленно. Надо лишь, чтобы власть сменилась. И тогда доктор Мединский безо всяких напоминаний сам бросится переписывать свои труды. В этом смысле он совершенно непотопляем. Начисто лишенный научной принципиальности, такой доктор всегда нужен власти.

Кстати, не думаю, что доктор Мединский остановится в своем стремлении. Впереди — титул академика. Логичный и неизбежный шаг. Стремление российской элиты к академическим и научным званиям — повальное явление, которое стало одним из символов эпохи. Во многом из-за потакания лжеученым, просочившимся в академики, лишился поста президента РАН Владимир Фортов, которому устроил прилюдную взбучку президент РФ. Жаль, конечно, Мединский припозднился и не пристроился к волне, а то был бы уже академиком.

Ни в одной стране мира научное или академическое звание не является столь вожделенным. Кстати, выявлена закономерность: чем ниже градус научной жизни, тем выше точка кипения страстей вокруг научных титулов. И еще закон: чем меньше внимания науке у государства, тем более напористо чиновники обзаводятся научными мантиями. Дистрофичная российская наука не находит сил противостоять бюрократии, метастазами поражающей ее увядающие кущи.

Историкам науки предстоит выяснить, почему в авторитарные времена Российской империи и коммунистического диктата чиновники в профессора не лезли, но как только повеяли демократические ветра, отбою не стало. Первый чиновничий призыв произошел в Академию сразу в 1991 году, когда среди бессмертных оказались такие одиозные фигуры, как Б. Березовский и Р. Хасбулатов. Зачем бонзы стремятся в доктора и в академики? Высокие звания и академические титулы в случае опалы являются страховкой в наших непредсказуемых реалиях. Даже «ужасный» Сахаров вернулся к жизни, потому что был академиком.

Рассказывают, что однажды, уже после реабилитации генетики народный академик Трофим Лысенко в столовой Академии наук подсел к одинокому Сахарову и сказал задумчиво: «Теперь мы вместе, нас обоих преследуют». Это я к тому, что никогда не знаешь, как повернется история.

Сергей Лесков