Культура «Сапсана» и культура плацкарта

Плацкартный вагон. Поезд «Новый Уренгой — Казань». Тащится более двух суток. Мне, правда, ехать недолго. Всего лишь часа четыре с хвостиком. Тобольск — Тюмень. Лет тридцать пять не был в плацкарте. А то и больше. Как будто перенесся в мир своей молодости. В мир коммунальной советской жизни, где всё у всех на виду.

По вагону ходит мужик в трусах. Демонстрирует торс и прочие свои неприкрытые одеждой места. Торс явно лучше, чем у Путина на известном снимке. И мужик все ходит да ходит. Туда-сюда. Так, глядишь, и в политику войдет.

С верхней полки свисают ноги в носках. К счастью, мы все-таки ближе к Уренгою, чем к Казани. Поскольку ближе к Казани (через сутки) в душном, переполненном вагоне с чужими носками возникнут всеобщие проблемы.

Рядом на нижней полке — той, что вдоль коридора — лежит в доску пьяный мужик. Мордой вниз. Без подушки. Без матраса. Точнее, прикрылся им сверху. Белье постельное запуталось в ногах и свалилось в проход. Вслед за бельем в проход свалилась «задняя лапа». Проходили менты. Взглянули пристально. Обогнули. Решили не трогать. Сердобольная тетка по соседству, наоборот, забеспокоилась: все ли в порядке, может не дышит? Но тоже, в конечном счете, решила не трогать. А вообще-то она нынешней «поездной» молодежью довольна. Почти не пьют, тишину в вагоне соблюдают. Не то, что раньше было. В советские времена.

Мы разговорились. Тетка живет в Ноябрьске с 1979 года. Раньше часто ездила. Говорит, как в Казани сядут башкиры, татары — лет пятидесяти, так и пьют до Нового Уренгоя. Кричат, буянят. Вахтовики едут на нефтепромыслы. Теперь народ тоже мотается на Север за большими деньгами, но уже не так. Спокойнее стали. Боятся заработок по пьяни потерять. Еще перемены — перестали продукты на Север возить. «Здесь же у нас ничего не было, — говорит. — Ездили на родину в Днепропетровск, все оттуда везли — колбасы батоны, овощи, фрукты».

Сейчас в Ноябрьске хорошо. Тихо. Спокойно. Все есть. Пенсия. Никуда уезжать старушке не хочется. Я в Ноябрьске не был, но помню, что восемь лет назад такое же впечатление вывез из Ханты-Мансийска. Люди довольны. Однако детей отправляют учиться в Москву, Петербург или за рубеж. Готовы платить много за их образование. И за то, чтобы они там остались. Не возвращались в Сибирь.

Тетка задремала. Я огляделся. «Свежим глазом» вижу в плацкарте две перемены, возникшие с советских времен. Ноутбук и доширак. Доширак — для тела, ноутбук — для души. Если бы не они, то чувствовал бы себя, как в машине времени. Будто и не было перемен. Все то, что очевидно в Москве или Петербурге, на перегоне «Тобольск — Тюмень» совершенно исчезает. Я бы даже сказал, что в сегодняшней России есть две культуры: культура «Сапсана» и культура плацкарта. Они различаются между собой больше, чем Россия и Запад. Точнее, никакого различия между Россией и Западом вообще невозможно зафиксировать, потому что невозможно зафиксировать Россию в целом, как нечто единое. Язык, конечно, един — от «Сапсана» до Тобольска. Но мир совершенно разный.

Я почти не чувствую разницы между «Сапсаном», гоняющим от Питера до Москвы, и «Аллегро», соединяющим Петербург с Хельсинки. Да и с поездами, курсирующими по Германии или Италии, разницы почти нет. А у плацкарта почти нет разницы с миром моей молодости. «Сапсаны» едины в пространстве, плацкарты — во времени. И даже доширак из нынешнего времени выпадает. Он больше подходит для той эпохи, когда в поездах везли с собой крутые яйца и курицу, завернутую в газетку. Один за другим пассажиры достают из сумок свой доширак, заливают кипятком, жалуясь на проводницу, что не поддерживает в самоваре температуру, а затем добавляют в изысканное блюдо тушенку или закусывают его колбасой. Даже лица в этом мире другие, чем в мире «Сапсана». Алексей Герман—старший мог бы здесь запросто набрать массовку для фильмов о тридцатых годах. Другие лбы, другие скулы, другое выражение глаз. Если бы сам не видел, то не поверил бы, что этот мир настолько отличается.

А за окном — четыре часа тайга… Тайга на болоте… Болото без тайги… Почти нет поселений. Но станции есть. На каждой — длинная череда цистерн с нефтью или нефтепродуктами. Сотни, а, может, тысячи, цистерн… Туда отправляются люди с тяжелыми лицами. Обратно — топливо для иного мира. А тайга неизменна. Вспоминаю, как еще утром глядел вдаль за Иртыш с горы, где тобольский Кремль. Сколько хватает глаза, там нет ничего. Леса и безмолвие…

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге