Posted 20 мая 2021,, 12:31

Published 20 мая 2021,, 12:31

Modified 5 февраля, 07:07

Updated 5 февраля, 07:07

Хотите что-то сказать — спросите сперва у начальника

20 мая 2021, 12:31
Идея «контроля» всего и вся является центральной для путинского государственного проекта.

Конституционный суд от своих щедрот разрешил не согласовывать серии одиночных пикетов, в которых участвует не более одного человека в день. С одной стороны, это хоть как-то ограничивает произвол со стороны судов общей юрисдикции, с другой — фиксирует значительное ухудшение права людей на собрание.

Вам что-то не нравится, вы хотите об этом сказать людям? По идее, это одно из основных, самых базовых человеческих прав — полноправный член общества должен иметь возможность донести до своих сограждан свою точку зрения, поделиться с ними своей заботой, проблемой, болью. Или радостью. Причем он должен иметь возможность делать это в публичной форме, на виду у остальных, а не только у себя на кухне или на странице в соцсетях. И не только один, а в компании единомышленников. Поэтому право собираться, мирно и без оружия, есть одна из вещей, отличающих свободную страну от диктатуры, тюрьмы или оккупированной территории. Или от иерархической корпоративной структуры, такой, как армия.

Теоретически, практика согласования публичных мероприятий призвана разрешать конфликт между правом граждан собираться и другими их правами — в первую очередь на доступ к общественным пространствам. Российская же реальность такова, что митинги согласуются избирательно (а в последнее время, под предлогом ковидных ограничений — не согласуются вовсе), де факто без возможности обжаловать отказ, и со все более устрашающими наказаниями (правда, пока применяемыми скорее избирательно) за нарушения. Не говоря о том, что требование согласовывать одиночные пикеты, участники которых регулярно сменяются, является иезуитским. Человек всего лишь стоит на тротуаре; какая разница, стоит ли он один на этом месте, или время от времени люди меняются? Это в принципе не может иметь никакого значения с точки зрения доступности инфраструктуры. Поэтому пикеты не должны требовать согласования, и не важно, сколько человек в них участвует.

Так что нынешнее решение Конституционного суда — это про другое, это одна из многих принятых в недавнее время мер, цель которых — запретить людям раскрывать свой рот без спроса. Хотите что-то сказать — спросите сначала у начальника: «Разрешите обратиться». Если разрешения нет, то это ваши проблемы: сидите тихо, мучайтесь. Это еще раз маркирует Россию как несвободную страну, в которой обычные люди по умолчанию являются подчиненными по отношению к властям, вместо того, чтобы, наоборот, власти были подотчетны народу.

Идея «контроля» всего и вся является центральной для путинского государственного проекта. В каждой машине должен быть микрочип; на каждой улице — камера; все кошки, собаки и дроны должны быть зарегистрированы; каждое сказанное в интернете слово (в том числе и в личной переписке) должно отслеживаться. Каждый потраченный рубль должен отслеживаться. У государства должна быть возможность пресечь, по щелчку пальцев, любое нежелательное действие — а для этого человек должен быть гол перед государством, не иметь никаких правовых гарантий. И, тем более, никакие законы не должны ограничивать волю первого лица, являющуюся абсолютной.

Следуя этому идеалу, мы двигаемся в сторону государства-армии, государства-тюрьмы, в котором формы политического участия ограничены, строго регламентированы и возможны только в индивидуальном, а не коллективном порядке. Например, разрешено жаловаться в установленном порядке и без гарантий, что вас услышат. Выбрать нужного вам политика, избраться самому, зарегистрировать партию — нельзя. Формально можно, но по факту всегда будет чиновник, держащий руку на кнопке — то есть все-таки нельзя.

Политические права — возможность выбирать, быть избранным и свободно выражать свое мнение, в итоге реализуя свое стремление сделать мир лучше — ценны сами по себе, иногда настолько, что люди во имя этих прав платят большую личную цену, становятся диссидентами, сидельцами, объявляют голодовки. Для некоторых они оказываются ценнее жизни — как для советского диссидента Анатолия Марченко, умершего после голодовки, или для совершившей самосожжение журналистки Ирины Славиной; такая, крайняя, форма политического действа возможна и в тюрьме. Однако политические права не существуют в вакууме, они нужны, чтобы бороться за все остальное, начиная от зарплат и заканчивая окружающей средой. Например женщина, дело которой рассматривал Конституционный суд, протестовала против строительства мусоросжигающего завода. По факту переводя страну на перманентное карантинное положение, власти увеличивают переговорную силу крупных, организованных интересов — застройщиков, мусорщиков, и ухудшают условия жизни всех остальных.