Posted 2 июня 2021,, 12:54

Published 2 июня 2021,, 12:54

Modified 5 февраля, 07:07

Updated 5 февраля, 07:07

Надежды 90-х

2 июня 2021, 12:54
Если одна часть народа в этот период видела нечто хорошее, то это хорошее нельзя «отменить» плохим.

Чтобы не ругаться по мелочи и по кругу, решил написать отдельный пост о своем отношении к 1990-м и к спорам о том десятилетии.

Начну с того, что я понимаю: для очень многих сограждан это было тяжелое время. Люди потеряли работу и ясные перспективы карьеры и жизни, что особенно ударило по людям около 40 и старше. Жизненный уровень большинства сильно и резко упал. В результате выросла смертность от алкоголя и от сердечно-сосудистых заболеваний. С ослаблением государства окрепла организованная преступность, все эти «бригады», позднее романтизированные в сериалах. Наконец, в Чечне началась война, унесшая десятки тысяч жизней — как жителей региона, так и тех, кого отправили туда воевать.

Все это бесспорные факты, — странно было бы их не признавать.

Можно ли после этого перечня ставить «но»? Морально ли это?

Начнем с того, что мы оцениваем не «десятилетие» как хронологический промежуток: время само по себе не плохо и не хорошо. Мы оцениваем какие-то события и процессы, развернувшиеся в этот период. И если одна часть народа в этот период видела нечто хорошее, то это хорошее нельзя «отменить» плохим, — точно так же, как нельзя свидетельством о хорошем отменить плохое.

Поэтому давайте перечислим и хорошее. Это свобода писать и говорить, — впервые за многие десятилетия, впервые на памяти живших в то время россиян. Исчезновение двоемыслия (нет, оно не совсем исчезло, — но теперь не определялось государственным давлением). Свобода путешествовать по миру (при резком падении доходов не все могли ею воспользоваться, — но границы открылись, и активные люди этим воспользовались: челноки, эмигранты, студенты, ученые прокладывали дорогу для будущих туристов). Свобода создавать новые институции и традиции: очень большая часть ныне существующих самостоятельных организаций и проектов, коммерческих и некоммерческих компаний, учебных курсов, СМИ, книжных серий (и, увы, многие, прекратившие существование в новом тысячелетии) возникли именно тогда. И главное (об этом тоже пишут все, вспоминающие 1990-е с ностальгией) — появилась надежда, что Россия стала, наконец, нормальной страной: за свободой должны были наступить и демократия, и процветание (да, это было наивным предположением, — но оно было частью той ушедшей уже атмосферы). Собственно, многие — имевшие такую возможность в 1990-е — не уехали из страны только благодаря этой надежде.

Сравнивая «плохо» и «хорошо», мы легко увидим старый марксистский водораздел между «бытием» и «сознанием», хотя вопреки догме первое не определяло второго.

Да, предположение, что свободы окажется достаточно для преобразования страны, было наивным, — но оно не было беспочвенным. То, что случилось с российским государством потом, не было предопределено в 1990-е (если не считать «предопределением» сделанные тогда кадровые ошибки). Страна могла вступить в эпоху нефтяного процветания и с менее авторитарным руководством.

Проблемы (и трагедии) 1990-х — частично ответственность тогдашних руководителей страны (споры о том, «можно ли было лучше?», будут продолжаться еще долго), но по большому счету это цена, заплаченная за предыдущие десятилетия несвободы и за избавление от нее.

Ценой предшествовавшей 90-м (+перестройке) советской стабильности была гибель многого живого в культуре и науке, не говоря уж о политике. Многим (прежде всего интеллигенции, но не только) был в тот момент близок выбор Эзопа из пьесы и фильма начала 1980-х, потребовавшего для себя «пропасть для свободных людей» вместо гарантированной жизни раба.

Отдельный разговор — про ощущения людей «тогда» и их воспоминания из «сейчас». Неверно утверждение, будто 1990-е хвалят те, кто тогда «жил хорошо». Материально хорошо тогда жили немногие (и заметная часть из них сегодня попали в путинскую «элиту» и ругают 90-е). В те самые ужасные девяностые народ не хотел возвращения в СССР. Еще в 1996 году основным ходом пиарщиков Ельцина было издание газеты «Не дай Бог!», в которой описывалось восстановление советской власти как результат победы Зюганова. Дело не в том, насколько карикатурно было это описание; дело в том, что возвращение СССР большинством воспринималось как худший вариант по сравнению с 90-ми, что только и сделало возможным появление такой агитки. Сегодня многие искренне забыли это чувство, — память избирательна, — но осталась газета «Не дай Бог» — материальное свидетельство, что оно было.

И здесь ремарка по отношению к нравящемуся некоторым сравнению со сталинским периодом: мол, там тоже были люди, получившие от советской власти многие блага, — и они хвалили Сталина, не обращая внимания на ГУЛАГ и террор так же, как сегодня либералы хвалят 1990-е, «не обращая внимания на Чечню и страдания народа». Тут я бы обратил внимание на два пункта.

Во-первых, для того, чтобы чтить память жертв сталинизма, вовсе не обязательно отрицать подвиг народа в войне или успехи ученых и инженеров в космической программе. Одно не оправдывает другого, но и наоборот, это другое не отрицает первого. Избавление от Сталина и Берии вовсе не означало ликвидацию науки в стране, а выход из экономических тягот 1990-х не должен был бы означать и окончание свободы.

Во-вторых, советские руководители строили в России утопию, и они же принимали решения о бессудных казнях и отправке в ГУЛАГ. Постсоветское руководство не принимало решений о казнях (кстати, ввело на смертную казнь мораторий) и не превращало людей в рабов. Экономические тяготы были велики, — но они были результатом попыток вернуть страну к «норме» после утопического эксперимента, и результатом политико-экономических решений, а не прямого государственного насилия. Не видеть разницы между государственным насилием и политико-экономическими реформами мне кажется странным. Остается война в Чечне, которая была-таки прямым насилием, — не буду тут спорить, просто проговорите это сравнение как оно есть: «война в Чечне в 1990-е годы — это аналог репрессий 1930-х годов, расстрелов и ГУЛАГа». Мне это сравнение кажется очень неточным.

Закончу лонгрид цитатой из Брехта:

«Неправы те свидетели потрясений, которые думают, что чему-нибудь научатся. Пока массы остаются объектом политики, все, что с ними случается, они воспринимают не как опыт, а как рок; пережив потрясение, они узнают о его природе не больше, чем подопытный кролик о законах биологии».