Время понедельника

Известный русский писатель и драматург Борис Васильев, участник Великой Отечественной войны, автор повестей 'А зори здесь тихие...', 'В списках не значился', 'Завтра была война' и многих других, в преддверие 60-летия Победы над фашизмом делится своими размышлениями о природе патриотизма и уроках минувшей войны.

Вряд ли россиянину надо объяснять, что такое понедельник: это тяжкое похмелье, головная боль, раздражительность, тоска по глотку хмельного и острая жажда ничего не делать. К сожалению, сегодня у нас в России как раз эпоха понедельника. Это не кошмар, не беда, не начало гибели - это просто надо принять как факт. Как погоду. Как среду обитания. И так получилось, что именно в понедельник приходится размышлять о юбилее Победы, который будем отмечать через полгода. Как отметим? Что вспомним? О чем задумаемся?

Нам есть, что вспомнить, и есть, о чем задуматься...
Великие державы - живые организмы. Каждой свойственно рождение, детство, отрочество, юность, зрелость, старение и, увы, гибель. Она начинается, когда большинство населения утрачивает смысл существования. Наступает социальная апатия, теряется ощущение значительности собственного отечества, интересы уходят в сугубо частную жизнь. Из памяти народа исчезает представление о своей истории, и остается одна география. Место обитания, земля, именуемая родиной. И если моя земля остается моей, то не все ли равно, как мы, населяющие ее, завтра будем называться? И галлы становятся французами, бритты - англичанами, гордые римляне - итальянцами, а славяне Пелопоннеса начинают именовать себя греками, забыв о собственном языке.

Все, решительно все древние державы мира проходили эти ступени по законам живых существ. Только страсти движут миром, для чего природа заботливо вложила их в каждое живое существо. Мы эти страсти именуем инстинктами: инстинктом добывания пищи, защиты кормного места и - самое главное - размножения. Попытка реализации именно этого великого инстинкта и привела, согласно Библейскому мифу, к изгнанию человека из Рая, взамен даровав ему неизвестную животным волю, чтобы человек оказался способным как в муках продолжать свой род, так и в великих трудах добывать пропитание.

Только страсти при этом никуда не делись: воля была дарована как раз для того, чтобы человек мог обуздывать их. Выработанная человечеством система обуздания страстей называется Культурой, и утрата ее неминуемо отбрасывает человека назад, в объятья животных инстинктов.

Общий упадок культуры заменял ее соблазнительными суррогатами, высвобождал неконтролируемые более страсти, и, в конечном итоге, приводил все державы к гибели, постепенно меняя нравственные абсолюты и сам характер титульного населения. Жители современной Греции не являются потомками древних греков точно так же, как итальянцы - древних римлян, французы - древних галлов или египтяне - строителей пирамид. В отличие от великих держав народы бессмертны, однако им суждено наследовать только среду обитания. Как мы наследуем наш похмельный Понедельник, поскольку исторические коллизии подготовили нам эту нелегкую судьбу.

По какой же конкретной причине гибнут царства и королевства? Причина та, что население этих стран теряет всякое желание умирать во имя спасения именно этой власти, этой державы, довольствуясь тем, что ему гарантируют жизнь и средства проживания в некоем новом государственном образовании. Исчезает "патриотизм", как сказали бы мы сегодня, хотя само это определение деятельной любви к отечеству ("патрия" - отечество, а не родина!) сравнительно недавнего происхождения. Оно возникло во времена Великой Французской революции, до краев заполнившей неистовством опустошенные души санкюлотов, возродив давно позабытое веселое пренебрежение к смерти во имя спасения Франции. Это же неистовство вело к победам босоногое воинство большевиков, которым противостояли профессиональные армии Белого Движения. Эту страсть, это пренебрежение к собственной смерти ради достижения общей идеи, Гегель называл Духом народа, а Лев Гумилев - пассионарностью.

Ныне великое понятие самоценности Отечества затрепано и затаскано лицемерными вождями национал-патриотов и коммунистическими болтунами в Государственной Думе. Когда я слышу слово "патриотизм" из их уст, у меня возникает ощущение, что они до блеска вылизывают латунную солдатскую пряжку. Не о Родине они думают, а о блинах с икоркой...

Любовь к месту своего рождения имеет две стороны: географическую и историческую, то есть, материальную и духовную. Либо ты любишь свою землю, как собственность (это, по сути, тот же инстинкт, который заставляет хищника охранять свои охотничьи угодья), либо не можешь представить себя без ее истории, традиций, языка, литературы, привычной системы общения, узнаваемости ее морозов, песен, даже застолий.

Таковы две ипостаси патриотизма. И если первая имеет в основе фактор вполне материальный - гарантированное добывание пищи, то вторая ипостась патриотизма предполагает историческую и эмоциональную память. Эти две формы русского патриотизма, как в зеркале, отражают две культуры России, которым Октябрьский переворот не дал возможности слиться в одну. Первая официально именуется крестьянско-деревенской, вторая - дворянско-городской: кровавая схватка меж ними и есть гражданская война. Все гражданские войны были столкновением двух различных культур одного народа.

В полном соответствии с этой двойственностью культур у нас, русских, сложилось и двойственное восприятие истории. Одно было порождено, условно говоря, рассказами бывалых солдат, возвращавшихся в свои деревни. Ничего не зная о сражениях в целом, какой-нибудь кавалер солдатского ордена вполне искренне повествовал о том, в чем участвовал непосредственно, почему для него никогда не существовало поражений ('Ударили мы в штыки, и басурманы бежали, оружие побросав'). О том же сражении в гостиных и клубах толковали по иному: 'Пытались контратаковать, и даже успешно, однако генерал Лошкарев запоздал с резервами, и нам пришлось отступить'.

Дворянство обычно акцентировало внимание именно на неудачах, поскольку издревле являлось военной кастой России, беспрерывно поставляло в армию своих сыновей-офицеров, а потому прекрасно понимало, что победы решительно ничему не учат. Учат только поражения, и дворянство стремилось их глубоко анализировать, чтобы они не повторялись в будущем. Крестьянство этим, естественно, заниматься не могло. Поэтому крестьянское представление о военной истории носило победоносный оттенок, тогда как дворянское дотошно рассматривало неудачи собственных баталий.

Любопытно, что советская власть унаследовала крестьянское отношение к военной истории СССР, долгое время не публикуя цифры хотя бы близких к истине наших потерь и, что совсем уж нелепо (если не оскорбительно), начиная киноэпопею об Отечественной войне не с трагедии 41-го года, а с освобождения оккупированных земель, даже не затруднившись пояснить, как фашистская армия вообще оказалась на нашей территории.

Сталинское стремление вычеркнуть из памяти народа длинный перечень своих ошибок и преступлений привело к тому, что, едва завершив войну, наша страна ввязалась в новую войну, 'холодную', которая, в конце концов, закончилась полным поражением и распадом СССР. Результаты этого поражения мы расхлебываем до сих пор.

К сожалению, и мирные наши десятилетия пестрят поражениями, которые если и анализируются, то келейно, и потому легко могут повториться. Нынешним школьникам ничего не говорят о разгроме отечественной генетики и кибернетики, о судебных преступлениях уже недавних лет, когда вместо настоящих убийц судили и даже расстреливали случайных людей.

После серии страшных терактов, завершившихся трагедией в Беслане, силовики призывают нас сплотиться - но им и в голову не приходит, что начать братание с народом надо с честного и публичного разбора собственных просчетов. А нелепость, творящаяся сегодня на наших глазах, позорное 'дело ЮКОСа', которое едва ли не все видные юристы называют откровенно заказным - дождемся ли мы объективного анализа этой ошибки прежде, чем ее виновники поймут, что насилие над законом способно породить лишь судейский беспредел, что войну с собственной экономикой выиграть невозможно, она всегда заканчивается тяжелейшим поражением...

До шестидесятилетия Победы осталось мало времени. Сколько участников войны доживет до юбилея? И - доживет ли хоть кто-нибудь до следующего? Мне кажется, наш долг уже не перед сыновьями, а перед внуками, сегодняшними молодыми людьми, - отметить предстоящую дату в благородных традициях русского офицерства: честно проанализировать всё, произошедшее в те страшные четыре года. Не только историки, не только военные специалисты - весь народ обязан знать полную правду о войне. Ведь за невежество в этой области приходится расплачиваться собственными сыновьями.

Борис Васильев