Наша Победа

Сегодня в Москве у здания редакции газеты "Московский Комсомолец" пройдет митинг граждан, возмущенных недавней публикацией в "МК" статьи журналиста Александра Минкина "Чья Победа?". Участники акции придут на нее под лозунгами "Требуем увольнения Минкина!", "Нет глумлению над нашей Победой!", "При Гитлере он был бы полицаем?".
Одновременно в Сети опубликовано "Открытое письмо: Мы требуем увольнения Минкина и Гусева из МК!", авторы которого уверены, что "оскорбление исторической памяти нации не должно остаться безнаказанным".
"Росбалт" предлагает вниманию читателей материал, автор которого готов ответить на вопрос, вынесенный в заглавие статьи Минкина.

"У меня есть Россия. Я ей принадлежу всем своим существом, и жизнь моя для нее".
(Борис Ноздрин, убит в 1945-м)

В связи с недавним 60-летием Победы в Великой Отечественной войне и очередной годовщиной ее начала в российских СМИ развернулось горячее обсуждение исторической сущности и значения Победы. К сожалению, в большинстве случаев ни о каком серьезном изучении предмета речи не идет, а историография подменяется пропагандой нередко антироссийского толка.
Очередным перлом такой околоисторической публицистики можно назвать статью Александра Минкина 'Чья победа?', опубликованную 22 июня в 'Московском Комсомольце'. Этот образец оказался столь 'ярким', что, как поговаривают, с ним отказалась работать очередная смена отдела корректуры "МК" в полном составе, хотя Минкин едва не валялся в ногах, пересказывая нелегкую судьбу своего детища.

Основной идеей опуса является мнимость нашей победы: 'Может, лучше бы фашистская Германия в 1945-м победила СССР. А еще лучше б - в 1941-м! Не потеряли бы мы свои то ли 22, то ли 30 миллионов людей. И это не считая послевоенных "бериевских" миллионов. Мы освободили Германию. Может, лучше бы освободили нас?'
Помимо того, что судьба семьи с фамилией Минкины в вихре гитлеровского 'освобождения', - легко предсказуема, очевидна элементарная безграмотность этих рассуждений. За 1935-1940 годы (пик политических репрессий) в Советском Союзе было по различным причинам арестовано менее 2 миллионов человек, тогда как за меньший период фашистской оккупации было уничтожено почти 11 миллионов человек.

У автора "МК", видимо, просто по-человечески не укладывается в голове, почему люди шли в бой за 'эту страну' и 'этот режим'. Ответ получается один - пограбить. 'Мы вывезли у них всё, что могли, всё, что уцелело: станки, заводы... Государство вывозило оптом, победители - в розницу: солдаты - рюкзаками, генералы - вагонами'.
Эта минкинская мораль не только через годы запихивается в военное время, она насаждается в дне сегодняшнем, чтобы и современный защитник Отечества знал, что воевать нужно... на собственное поражение, да и с той лишь целью, чтобы 'наполнить рюкзак'. А дальше, хоть трава не расти - 'освобождение' грядет.

Это подарок от "МК", бесплатный довесок к цинку и раненым из Чечни, калекам в военной форме в метро, шепотку в военкоматах 'Лучше год тюрьмы, чем пуля под Гудермесом', всепоглощающей бедности и потере самого понятия - Родина.
Родина стала для нас далекой и абстрактной, страна - смешалась с ненавистным государством, которое уже само многим видится чуть ни оккупационным режимом...

В 1941-м Бине Лурье еще не исполнилось 25-ти, когда он написал свое последнее письмо матери:

'Отступления быть не может. Жалко умирать в 24 года, но в настоящей борьбе, где на весы истории всего человечества становятся миллионы жизней я свою также отдаю, зная, что будущее поколение и вы, оставшиеся в живых, будите нас чтить, вспоминать как освободителей мира от ужасной чумы. Что еще писать?
Мама! Не огорчайся. Я не первый и не последний, положивший голову за коммунизм, за Родину. Да здравствует СССР и победа над врагом!"
Комсомолец Латышского полка Бина Лурье' (август 1941 года).

Через десятилетия ответом на это письмо Минкин уведомляет, что Лурье умер зря, что нет для нас никакой победы. А современный латвийский режим радует нас известием, что Лурье и его товарищи сражались за 'российскую оккупацию', а 'настоящие патриоты', оказывается, носили тогда форму СС.
'И пусть не думают, что мертвые не слышат, когда о них живые говорят...', - писал Николай Майоров, погибший на фронте в 1942-м. Это напоминание тем, кто сегодня носит военную форму: как их завтра будут чтить, и кто будет считаться героем. Какого будущего мы, собственно, хотим после этого для своей страны?

Война это не только смерть. Фронтовики воспоминают, что на войне, даже чтобы погибнуть, нужно было пройти все круги ада. Голод, холод, душащая усталость, сон на ходу, сожженные гитлеровцами деревни, разрушенные города, трупы мирных жителей, смерть товарищей - бесконечной вереницей до того самого последнего мига.
А сколько усилий требовалась солдатам, чтобы идти и побеждать, день за днем? Мой дед прошел так от Курска до окрестностей Берлина, тот же этот путь проделала вся армия, по сути, целый народ в лице своих представителей.
В голове современного обывателя это просто не укладывается: во имя чего?

Всем, в том числе Минкину, известно, что на оккупированных территориях гитлеровцы занимались планомерным уничтожением мирного населения. В Киеве был Бабий Яр (70 тысяч убитых), под Ригой - Саласпилс (более 100 тысяч), под Ростовом - Змиевская балка (46 тысяч), под Львовом - Яновский лагерь (200 тысяч убитых)...
Для нас эти цифры уже абстракция, нам уже практически не представить себе этих грандиозных братских могил, звуков расстрелов, ежедневно разносящихся по окрестностям. Для тех, кто не понаслышке знает, что это такое, вопрос 'А может лучше бы...' - не существует.

Человек, переживший гитлеровскую оккупацию в Харькове, рассказывает мне без пафоса будничным языком - о расстрелах близ тракторного завода, о трупах заложников, висевших вдоль проспекта Свердлова на балконах зданий, а внизу шли те, кто еще был жив. О том, как его и еще несколько мальчишек гитлеровцы остановили на улице и поставили разгружать вагоны, а затем, в благодарность, готовили шпагатную петлю - вешать...

Голод убивал не хуже пуль. 'Мы не берем на себя никаких обязательств по поводу того, чтобы кормить русский народ... Для русских предстоят очень тяжелые годы'... 'Население лесных районов должно встретиться с голодом. Многие десятки миллионов умрут с голода или вынуждены будут переселиться в Сибирь', - декларировало нацистское руководство.
Речь шла, по сути, уже не о государственной системе, а об огромной иерархии уничтожения и порабощения человеческого рода. В уничтожении этой угрозы человечеству и есть суть нашей Победы. Разве этого мало?

Псевдоисторики и горе-публицисты постоянно твердят, что у нас безвозвратные потери были слишком велики, а у немцев - малы. Как будто им неизвестна разница в отношении к пленным. Фашисты уничтожали в газовых, камерах, расстреливали, морили голодом советских солдат, попавших к ним в плен. Раненых просто добивали.
Советская армия в боях за Берлин взяла в плен 200 тысяч раненых немецких солдат, и всех их лечили наравне со своими (как утверждает Конрад Лоренц, будущий лауреат Нобелевской премии, лечение было лучше, чем в немецких госпиталях).
Конечно, если бы 'кровавый режим' Сталина действовал гитлеровскими методами, тогда, возможно, потери Германии были бы больше. Но жалеть об этом - не по-русски, не по-людски.

Несмотря на все просчеты и ошибки советского руководства в предвоенные годы и в начальный период войны, боевой дух и патриотизм советских солдат оказался очень высок. По свидетельству немецких генералов, сопротивление русских было намного более упорным, чем то, с которым им приходилось сталкиваться ранее.
Сражающиеся не покидали поле боя даже с ранением, предпочитая не отступать ни под каким предлогом. Шли на фронт, отказываясь от брони, несмотря ни какие болезни (по свидетельству историка Михаила Гефтера, один из его друзей пошел на фронт добровольцем, скрыв эпилептические припадки).

Нам странно и непонятно даже само их отношение к смерти. 'Вместо того чтобы помолиться и причаститься перед очень вероятной смертью, человек пополнял ряды партии. Не в рай отправлялась живая душа, а мертвая душа - в партийную картотеку', - возмущается Минкин. 'Подлый миф' - твердит он.
Боюсь, что нам сегодня и впрямь странно, когда человек на войне ассоциируется себя с какой-либо государственной доктриной, вместо того, чтобы 'причащаться' (Минкину, видимо, невдомек, что евангелисты, например, причастия вовсе не признают, а толстовцы - почитают кощунственным), просит считать его коммунистом.

Однако факт остается фактом, многие действительно связывали себя с коммунистической идеологией. Лурье в уже процитированном письме пишет матери, что умирает 'за коммунизм, за Родину'. Доподлинно известно, что солдаты нередко шли в атаку с криком 'За Сталина!', а бойцы пограничных частей, блокированные в дотах в первые дни войны, пели "Интернационал".
Как ни покажется это кому-то кощунственным, 'считайте меня коммунистом' значило в те дни для людей не меньше, чем 'Верую в Единого Бога, Отца Вседержителя...' для верующих. В годы войны коммунизм объединял нашу страну не слабее, чем любая религия.

...Как хорошо, все-таки, что почта не ходит между годами. Иное письмо из дня сегодняшнего - как сводка боев, которую в 1941-м лучше не читать.
'У меня прадед еврей, врач-гинеколог, Советы не любил. Ушел на войну добровольцем там и погиб. Я думаю, это правильный выбор. Минкин это называет глупостью'.

Что на такое ответишь?

Никита Мендкович. Москва