Европа наигралась в политику

Европейцы становятся все менее политизированными. Как показал недавно проведенный опрос общественного мнения, только 43% жителей европейских стран считают, что политика играет важную роль в их жизни. Кроме того, они не очень-то доверяют институтам власти.

Как выяснилось, наибольшим доверием пользуются органы местного самоуправления - им доверяет почти половина европейцев. А вот национальному парламенту и правительству доверяют только около 30% граждан стран ЕС, тогда как 60% относятся к ним с недоверием. Политическим партиям не доверяют и вовсе 73%. Если исключить местное самоуправление, то число тех, кто не доверяет ни одному из трех основным политических институтов современного демократического общества (парламенту, правительству и политическим партиям), достигает 62%.

Конечно, эти цифры варьируются по странам. Авторы исследования подчеркивают, что в целом уровень доверия в странах Северной и Западной Европы выше, чем в Южной и Восточной Европе. Так, в Польше, где наиболее распространены нигилистские политические установки – более 80% не верят никаким национальным политическим институтам.

Эти данные позволяют говорить если не о кризисе западной политической модели, то, по крайней мере, о наличии серьезных проблем: доверие политическим институтам традиционно играет важную роль в концепции гражданского общества, которой страны ЕС уделяют столько внимания.

Отношение к политическим институтам демонстрирует упадок значения политической борьбы и фактическое исчезновение реальной политики из жизни европейцев. Многие наблюдатели связывают это с характером современного капиталистического общества, в котором, по сути, есть только одно измерение, которое, как целостная система, включает в себя политику, экономику и культуру. В этой системе все серьезные политические решения принимаются, исходя из существующего «либерального консенсуса». Политическая сфера теряет свою автономность и превращается в место применения тех или иных управленческих технологий, в машину, штампующую политические решения. Это не может не сказываться на уровне доверия политическим институтам.

Картину ослабления роли политики в жизни общества гармонично дополняет и частично объясняет теория «конца идеологии», впервые озвученной на Западе в конце 1950-х. Ее сторонники считают, что политическая жизнь западных стран перестала строиться на основе какого-то соперничества ценностей, и связывают исчезновение идеологий из политической жизни с наступлением эры постиндустриализма с ее новой общественной структурой и экономикой.

В этих условиях традиционные общественные идеологии – либерализм, консерватизм и социализм, ведущие свое происхождение еще со времен Французской революции, потеряли свою актуальность, не соответствуя новой социальной реальности. Однако ничто не пришло им на смену. Возник идеологический вакуум, худо-бедно заполнявшийся благодаря Холодной войне и противостоянию с СССР. После краха советского блока безыдейность и упор на технологичность в западной политической системе стали очевидны для многих.

Размышления по поводу постепенного выхолащивания и исчезновения реальной политической жизни западных обществ можно проследить с начала XX в. Именно тогда немецкий социолог Макс Вебер сформулировал теорию плебисцитарной демократии, обозначив основные черты политических институтов современного западного общества. По мнению Вебера, одной из предпосылок для превращения политической системы в бездумную машину стала, как ни парадоксально, сама демократизация общественной жизни в XIX-XX вв. Всеобщее избирательное право приобщило к политической жизни массы людей и поставило задачу их организации. Появились массовые партии, пришедшие на смену традиционным парламентским партиям-клубам, а вместе с ними – профессиональные политики, которые работали уже вне стен парламента.

Эти люди создали организационную структуру, они работали на постоянной основе, привлекали финансы для избирательной кампании, поэтому в их руках сосредотачивалась реальная власть. Они стали контролировать партийную фракцию в парламенте, которая лишилась самостоятельности. Поддержка разветвленного организационного аппарата по всей стране стала решающим условием для роста влияния лидера партии в противовес горстке видных партийных политиков, заседавших в парламенте и до этого формировавших политическую повестку дня.

Партийный лидер становится ключевой, зачастую харизматической фигурой. Представители партии в парламенте превращаются в штамповщиков партийных решений, точнее - решений лидера и его ближнего круга.

В своей наиболее чистой форме «беспринципная», как называет ее Вебер, партийная машина сформировалась в Соединенных Штатах в середине XIX в. - главным образом, потому, что США – президентская республика, и создание партийной системы, нацеленной на выборы президента, шло как бы поверх традиционных, «идеологических» споров в Конгрессе. Американская партия - это чисто капиталистическое предприятие для сбора голосов. Идейные или ценностные вопросы имеют значения постольку, поскольку они служат цели привлечения избирателей.

В России с начала XXI в. также происходят похожие процессы. Доминирующее положении лидера в новейшей политической системе России очевидно. «Беспринципность» партийной машины бросается в глаза. И в этом отношении совершенно безосновательными выглядят претензии западных политиков и политологов по поводу искусственности российской политической системы: она не более искусственна и механистична, чем ее западный аналог.

Алексей Тимофеев