Полеты на собаке

Писатель Сергей Шаргунов анализирует в своем блоге трагедию, произошедшую недавно в московском метро, где двое студентов погибли, катаясь на крыше поезда. По мнению блогера, страстям большинства экстремалов можно дать здоровое направление.

Очередная трагедия в метро: на Филевской линии, катаясь на крыше метропоезда, погибли два московских студента – Ваня и Витя. Оказывается, они увлекались тем, что имеет клацающее, но странно бодрое название: «зацепинг».

«Зацепинг», несмотря на нерусское окончание, слово очень русское, и происходит от глагола «зацепить». Любители зацепинга, вцепившись снаружи в поезд, несутся сквозь ветер.

Когда видишь фотографии Вити и Вани, испытываешь физическую боль: смеющиеся лица, в глазах – уверенность в бессмертии, как бывает у юных.

Разбились, налетев на низкую трубу в тоннеле. Между тем, в одной Москве «зацепинг» разбил уже десять тысяч сердец. Молодые люди собираются в группы в социальных сетях, потом встречаются в реале, осаждают крыши вагонов, снимают друг дружку на мобильники, вывешивают снятое в тех же сетях.

Когда мне было двенадцать, я не знал никакого «зацепинга».

Зато знал «покатаемся». Летом я жил на даче, а парень из соседнего Софрино, Леха, заходил в гости, и мы катили на его мотоцикле. Долговязому Лехе было четырнадцать, у него темнел ежик волос и чернели промасленные руки. Он хвастал, что по ночам ездит в доживавший свой век пионерлагерь, и там его обожают девицы. Я изумлялся: неужели этими вот черными руками мнет он белых девиц? Вероятно, ему было скучно и одиноко, а я благодарно слушал и радостно откликался на его затеи, вот Леха и заезжал за мной, что ни день. С Лехой я впервые выкурил сигарету. Мы рассекали на мотоцикле по шоссе, по пыли, по луговым кочкам, он отпускал руки от руля, и, хохоча, распахивал объятия, словно желая врезаться в воздух, прорваться в иной лучший мир.

И вот Леха в очередной раз заехал ко мне, а я привычно спросил:

– Покатаемся?

Вдруг лицо его порозовело, и он переиначил:

– Полетаем!

– Это как?

– А на собаке! С ветерком! Научу! Классно все будет!

Он бросил мотоцикл у нас во дворе, и мы потопали на ближайшую станцию.

Леха прошел со мной в конец платформы, и когда причалила электричка, прыгнул на рельсы, ловко вскочил сзади последнего вагона, и заорал:

– Ну, ты чо – тормоз?

Я стоял.

Все-таки был я довольно мал. Растерялся. Так я потерял друга. Друг уносился в никуда, крича злые проклятья. Он не разбился ни тогда, ни, кажется, никогда. Я его дождался. Он вернулся через пятнадцать минут опять «на собаке». Но после того случая наше общение треснуло и рассыпалось.

С детства я слышал разговоры о поезде.

Отец, юношей, ездил с приятелем из Москвы в Вильнюс на крыше «скорого». «Ты не замерз?» – «Когда я спал, накрывался газетами». Бабушка рассказывала о главном впечатлении детства: она решила сэкономить на билете, вскочила на подножку, схватилась за ручки (поезда были устроены иначе, чем сейчас: двери со створками, как у старых лифтов), помчали сквозь метель, варежки оледенели, пальцы разжимались сами собой, в последний момент ее заметил кондуктор и втянул в вагон. Дядя рассказывал, как мальчишкой ложился на шпалы, и поезд проносился над ним, оставляя невредимым. Крестная рассказывала, как попала между двух поездов, ее крутило и ломало в смерче, и чудом не засосало под колеса одного из составов. Запахи железной дороги и пролетающие поезда – это русское. Отношения нашего человека с поездом, как с одушевленным существом. Овладеть, слиться, впиться… Покориться или подчинить… Зацепиться… Недаром Андрей Платонов, чувствовавший и передавший связь мечты и машины, вырос в семье железнодорожника, и всю жизнь наслаждался перестуком колес.

Говорят, «зацепинг» не моден на Западе. Разве что в Германии им балуются отдельные экзоты. Страна, которая может соревноваться с Россией и, пожалуй, обгоняет нас по поездкам на поездах снаружи, – Индия, но на то естественные причины – давка, толкучка.

Что заставляет молодежь не в теплом индийском климате и даже не нашим летом, а зимой вылезать на крышу?

Уже известно: гибели ребят на Филевской линии предшествовало их путешествие с товарищами на крыше электрички от Курского вокзала. «Мы растянули флаг России на крыше и ехали, снимая все это. Порой в полный рост, в общем, было нереально круто!» – написал в Интернете один из участников полета. Обратно в Москву двое из ватаги тоже ехали на крыше. Дальше многие поехали «отжигать на Филевке». Там девятнадцатилетние Ваня и Витя и встретили смерть. В мороз на скользкой крыше. С флагом.

О чем подумать? О государстве и обществе, безразличных к бомжам, беспризорникам, самоубийцам-зацеперам? О том, что молодые покинуты, раздавлены дурной повседневностью, не находят себе применения? О том, что им не хватает любви? Или о стремлении рисковать, которое у нашего человека в крови, и при любом строе это стремление будет неудержимо?

Хотя, такие ли уж разные причины: социальная заброшенность и страсть к экстриму?

Если максимализм, действительно, часть национального характера (так утверждал, например, еще в начале двадцатого века философ Николай Лосский), то почему бы государству здесь не войти в резонанс с народом и особенно молодыми?

Любят летать? Дайте полет нормальный.

Принято было потешаться над ДОСААФом, и прочей «военно-патриотической ерундой», и все упразднилось. А спорт из коммерческого никак не становится снова массовым и доступным. Остается мутузиться «в быту», или сбиваться в стаи болельщиков, фа, антифа, зацеперов, сжимать кулаки, разворачивать знамена – и летать, летать…

И разбиваться. И даже, если над тобой знамя России, все равно не верить в общие ценности и не видеть понятных героев.

Абсолютно уверен, что страстям большинства экстремалов можно дать здоровое направление.

Большинство можно занять и увлечь. Только государство должно стать другим. Каким? Ну, социальным, что ли, как и записано в его Основном Законе.

Но, конечно, всех не переделаешь (к чему лукавить?).

Нет, всегда и во все времена у нас будет множество тех, кто выберет гибельную вольницу, кто будет совершать дичайшие поступки, и вместе, и поодиночке, красуясь друг перед другом и перед самим загадочным бытием. Нам невозможно до конца жить по правилам и предписаниям. И в этом есть какое-то отчаянное очарование.

Тем летом мне было стыдно.

Я проклинал себя за растерянность. Представлял, как легко и спокойно прыгаю на шпалы, цепляюсь позади поезда, а может, карабкаюсь на крышу, и все на глазах соседской девочки Жанны, которую притащу за собой на станцию. Жанна увидит меня, исчезающего в вихре. А потом увидит пустоту, железную дорогу, цветущую природу, и заплачет.

Я бы поехал – но Жанна не шла со мной на станцию, а Леха прекратил наведываться.

В то лето я еще летал во сне, все еще рос.

Однажды приснилось, что лечу вместе с потоками ветра над поездом, не касаясь его поверхности. И хохочу. Мой хохот во сне грохотал железно, так, что я проснулся.

Сергей Шаргунов

Прочитать оригинал поста Сергея Шаргунова с комментариями читателей его блога можно здесь.