В тех замечательно возбуждающих спорах, что идут накануне президентских выборов, не хватает одного: внятных критериев для оценки политической реальности. За последние 12 лет страна изменилась к лучшему или к худшему? Мы поднялись с колен или закрепились в статусе отсталого, хотя и большого царства? А величие державы, оно в чем - в способности заткнуть оружием пасть соседу или в успешной страховой медицине? И сплотились мы вокруг великой идеи или вокруг великой кормушки? Путин – герой или узурпатор власти и свобод?
Нет критериев.
Эта невнятица не сегодня поразила умы. Помните, был проект «Имя России»? Когда большинство посчитало, что Россию зовут Сталин, но что-то там с голосовалкой подкрутили (Чурову привет!), и победил в итоге Невский? Это тоже оттого, что не было мерила для производства в герои. Сталина оценивать по интенсивности индустриализации или по интенсивности репрессий? Как победителя войны или как вора, укравшего победу?
Живет в Петербурге историк Евгений Анисимов, написавший толстенный том «История России от Рюрика до Путина». Описывая Сталина, Анисимов признает, что во время индустриализации полмира работало на СССР («советские закупки техники в 1931 г. составили треть от всего мирового экспорта машин и оборудования, а в 1932 г. – около половины»), что в конце 1930-х Советский Союз по объему промпроизводства вышел на 2-е место в мире. Но он также напоминает, что в те годы только детей выселяемых «кулаков» погибло не менее 350-400 тысяч человек.
Историк так и обязан себя вести. А общественный деятель или публицист – нет.
Публичный человек обязан открыто заявлять, что ему важнее – жизни детей или строительство дороги Караганда-Балхаш. Вы помните, чтобы Путин хоть раз объяснил, что для него в жизни страны добро, и что – зло? А когда глава государства не бьет кулаком по столу, клянясь, что создаст страховую медицину, в которой и бедняка прооперируют бесплатно, но играет на пианинах там, где собирают деньги для больных детей, которые без пожертвований в его стране попросту умирают, то это, конечно, рождает подозрения. Что, как для всякого циника, деления на добро и зло для Владимира Путина нет. Что деньги и власть ему важнее людей. И это причина, по которой дико не хватает детских садов или автодорог, хотя президентских дворцов имеется два десятка.
Похоже, Владимир Путин отстал от своей собственной страны. Консенсус начала двухтысячных – свободы в обмен на потребление – исчерпан. Всех, кто сегодня выходит на общие митинги (или хотя бы сочувствует), объединяет то, что даже за деньги они не хотят терпеть отношение к себе как к быдлу.
Однако и оппозиция не слишком сильна по части выработки нравственных координат. «Жить не по лжи», «мы не рабы» - это не критерий, а отрицание негодного метода.
В итоге многие испытывают ностальгию по тому, что лично у меня не вызывает ничего, кроме зеленой тоски. Вон, даже Дмитрий Быков пишет, что ему СССР милей путинской России. Эта быковская тоска довольно точно названа «тотальгией», тоской по ценности цельности. В СССР, говорит Быков, творились неправедные дела, но говорились правильные слова, и именно слова, а не дела формировали людей, разделявших идеалы взаимопомощи, дружбы, равенства, веры в науку и разум, уважения к творчеству.
Быков, как всегда, раньше других уловил новую потребность: мы хотим прежде услышать слово, чтобы потом не разочароваться в деле. Но, повторяю, именно слов-критериев, слов-оценок, у нас последние годы был дикий дефицит. Ведь когда Владимир Путин с усмешкой заявлял, что завидует насильнику-президенту (мужик!), или что «кто девушку платит, тот ее и танцует», никто не возмутился публично, в отставку из команды никто не подал.
Лично я дефицит системы оценок ощущал до тех пор, пока не открыл свежую книгу Акунина «Любовь к истории». И там обнаружил то, на чем фактически держится поведение акунинских Фандориных.
«Я сортирую вехи отечественной истории, - пишет Акунин, - по главному параметру: способствовало то или иное историческое событие прогрессу ЧСД (чувства собственного достоинства) в соотечественниках либо же понизило эту характеристику, которая, я уверен, определяет качество всякого народа».
И я хлопнул рукой по лбу: о господи, как просто!
Мы же до сих пор отбрасываем не свою, а чужую тень. Мы все сравниваем атомную бомбу с ГУЛАГом и до хрипоты орем, какая чаша больше весит. Мы для оценки нынешней эпохи все еще применяем сталинские весы - мол, важнее рост ВВП или Ходорковский в тюрьме?
А если принять чувство собственного, а не государственного (читай - царского) достоинства за главный критерий, то эти взвешивания окажутся ложными. И оценка имен России с точки зрения ЧСД окажется совсем иной. Какой, к черту, Сталин?! Какой, к богу, Невский?! Какой Путин?!
Об Александре Невском мы все еще судим по фильму, в финале которого актер Черкасов хорошо поставленным голосом провозглашает на пиру: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет!» А на самом деле Эйзенштейн – и об этом тоже поминает Анисимов - предполагал другой финал. Цитирую: «В это время между пирующими появляется гонец, который к князю и что-то шепчет на ухо. Александр покидает застолье, садится на коня и выезжает за ворота Новгородского кремля. В заснеженном поле, насколько хватает глаз, он видит огни и кибитки – к городу подошла Орда. Подъехав к юрте хана, гордый победитель немецких рыцарей слезает с коня, встает на колени и начинает, согласно обычаю, ползти между двух огней ко входу в ханскую юрту…» Выбор у святого равноапольского князя был такой: ложиться либо под немцев, либо под татар - и он выбрал.
Но такой финал Эйзенштейну вычеркнул карандашом лично Сталин.
Из чего следует, что, даже выбрав Невского, Россия все равно выбрала Сталина.
Не выбрать бы еще разок.