“Федора Михайловича люблю с детства…”

"Росбалт" продолжает проект "Петербургский авангард", посвященный горожанам, которые находятся впереди, в авангарде культуры и искусства. В данный топ-список уже попали яркие деятели арт-сцены Петербурга, чьи достижения выходят за рамки города, часто находя признание в Европе, минуя всероссийскую известность. Новый герой "Росбалта" — заместитель директора Музея Достоевского Вера Бирон.

Вера Бирон родилась в Ленинграде, закончила Театральный институт на Моховой. После ЛГИТМиКа попала в Литературно-мемориальный музей Достоевского и всю жизнь работает в нем. Начинала младшим научным сотрудником в фондах, сегодня – заместитель директора музея, который во многом благодаря ее креативности и перфекционизму стал притягательным культурным центром города. Она - автор множества художественных и театральных проектов, открывших новые, неожиданные возможности музейной практики. И художественный руководитель одного из самых интересных неформальных театров Петербурга — ФМД-театра.

- Мы привыкли, что «музей» - это всегда история, собрание чего-то старинного, требующего вдумчивого, серьезного изучения, разглядывания. В тишине или под заученный текст экскурсовода. Тем более - литературный музей. Нет ли скрытого противоречия предназначения этого учреждения культуры – современности? Может быть, он должен оберегать некий свой академизм, защищаясь им от злобы дня?

- Надо признаться себе, что для большой части публики, особенно молодой, это скучно. Для школьников, которых принудительно ведут в музей, – скучно вдвойне. И это печально. И неправильно. Музей может и должен быть интересным местом. Манящим. Если он живой, развивающийся организм, способный реагировать на любое явление современности и вообще впускать к себе новое. В нем должно быть то, чего нельзя посмотреть в Интернете. Должна быть атмосфера, возможность общения.

- Общения с Федором Михайловичем? Я слышала, как кто-то из ваших сотрудников нежно назвал его «кормилец». Не всем достается такой хозяин музея, вам повезло. Он всем близкий, всем все известно про него, как про дедушку: какие были у него пагубные страсти, чем болел, какая была жена, не говоря уж о том, что и герои его для читающего петербуржца – как предки или соседи.

- Я работаю в Музее Достоевского, потому что Федора Михайловича люблю с детства. Он для меня единственный писатель, которого могу читать всегда и получать при этом удовольствие. Достоевский бесконечно глубокий и объемный. В его текстах много иронии, юмора, гротеска. Я не могла бы всю жизнь заниматься творчеством писателя, которого не люблю. Например, прекрасный писатель Гончаров, но у меня не вызывает сильных чувств, и мне было бы скучно работать в музее Гончарова. А с Достоевским я, да и вся моя семья, чувствуем себя «родными» людьми. Еще одна любовь с детства – это театр. Поэтому я и поступила в ЛГИТМиК , и по образованию я театровед. В институте занималась воплощениями Достоевского на сцене и на экране. После института пришла в Музей в надежде объединить две своих привязанности. Получилось это не сразу. Пришлось преодолеть несколько ступеней служебной лестницы: сначала хранила книги (была младшим научным сотрудником фондов), потом была заведующим экскурсионного отдела, потом – экспозиционного, много занималась выставками. А театром впрямую начала заниматься, когда стала заместителем директора по развитию музея.

Решающим стал 2003-й год, когда разные страны дарили городу к 300-летию богатые подарки. Правительство Норвегии, с которой у нас к тому времени сложились устойчивые дружеские отношения (в Осло даже образовалось Общество друзей Музея Достоевского) решило сделать подарок не просто городу Достоевского, но конкретно мемориальному музею писателя. Нам выделили средства на приобретение театрального оборудования. А Комитет по культуре профинансировал серьезную реконструкцию зала. Так получился наш «черный кабинет», в котором играют теперь многие камерные театры Петербурга.

Официальное открытие состоялось в июне спектаклем «Нора» по «Кукольному дому» Ибсена – это был наш ответ на подарок норвежцев. Приезжали представители Министерства культуры Норвегии. Спектакль поставил Михаил Бычков, он стал номинантом «Золотой маски». Вошел в число лучших мировых постановок Ибсена и был показан на юбилейном фестивале Ибсеновских пьес в Осло. Потом был «Ибсен-Стринберг», Гамсун, проект «Играем с Достоевским». Была постановка «Записок из Мертвого дома» в Колпинской колонии для малолетних преступников, да и много всего другого. В 2002 году моя однокурсница Светлана Мишеева, которая изучала творчество Анджея Вайды, рассказала мне, что он прекрасный художник, и дала контакты с Вайдой. Мы связались с консульством Польши, и смогли организовать не просто выставку великого режиссера. Это был большой проект - Вайда вернулся в Петербург триумфально, для него это было очень важно. Для нас приезд режиссера , который много раз обращался в своем творчестве к Достоевскому, тоже был выдающимся событием: Вайда проводил в музее театральные мастер-классы, у нас была ретроспектива его фильмов, выпущена книга “Театр совести”.

- Такие события на театральной площадке, как явление Вайды, ко многому обязывают – надо было и дальше поддерживать эту профессиональную планку, все ж речь идет о Доме Достоевского, где витает его дух, где все должно соответствовать. Есть ответственность перед этими стенами?

- Все гораздо проще. Сам Достоевский бывал на всех столичных премьерах, выставках, живо интересовался театральной жизнью, современной действительностью, и не всегда это были конгениальные события русской культуры. И потому мы имеем право показывать разные вещи, хотя, конечно, определенный уровень необходимо держать, потому что если у нас работает «Такой театр» и «Кукольный формат», будет по меньшей мере странно, если рядом с ними появится какая-то третьестепенная компания.

- Замдиректора музея делает инсценировки, и это не удивительно для человека с дипломом театроведа. Но как случилось, что пришлось сесть за режиссерский пульт?

- Случилось это потому, что у нас просто нет «режиссерского пульта»! Да все элементарно. Обычно мы все ставим командой единомышленников, денег дают мало, на хороших режиссеров не хватит. Вот мы и начали как-то сами все придумывать. Вроде что-то получается. Но с нами (практически благотворительно) работает замечательный режиссер Александр Баргман, с ним у нас братские отношения – его «Такой театр» играет на площадке музея, в его и в нашем ФМД-театре заняты одни и те же актеры, поэтому наши совместные работы – это своего рода «семейный подряд», где все радости мы делим пополам.

- В том числе и совершенно сумасшедшую затею – ставшие традиционными «Дни Достоевского» в первое воскресенье июля, в пору, когда начинается роман «Преступление и наказание»?

- Выход на улицу – это выход к людям. Все привыкли, что музей – такое законсервированное учреждение, где следят за порядком бабушки, и мухи дохнут от скуки. В каждом музее – своя ситуация. Эрмитаж - вечность, подлинники, а у нас нет ничего подлинного, кроме стен дома в Кузнечном переулке, но зато есть образ, миф, брэнд. И мы можем существовать только за счет каких-то креативных проектов, за счет творчества, которое и привлекает внимание.

Когда в прошлом году я в Пушкинском Доме на конференции рассказывала о Дне Достоевского и демонстрировала видеоматериалы, некоторые академические дамы просто покинули собрание в полуобморочном состоянии, не выдержали такого кощунства. Я пытаюсь оценить это, но не могу. Потому что эти филологи всю жизнь занимались текстами Достоевского и должны были почувствовать, что он был не чужд иронии, шутки. Что невозможно всю жизнь с мрачной серьезностью относиться к его произведениям. Понятно, что у нас в нашем Дне Достоевского есть некоторое огрубление персонажей, но это допустимо, потому что это – улица, народное гулянье, со своими особыми традициями, приемами, красками. Достоевский не становится ниже или хуже от того, что его музей вышел на площадь. Хотя… Я бы хотела в будущем году провести День Достоевского в Гатчине. Или в Новой Голландии.

- Но основная твоя, главная миссия все ж не театр, а развитие музея. Понятно: требовать от вашего музея какой-то особенно авангардности нельзя, достаточно было бы просто соответствовать времени, ведь ваш герой жил и писал в Х1Х веке, и от этого никуда не деться. Но вот вы открываете новую экспозицию: черное стекло - бездна – отражение сегодняшних лиц рядом со старинными фотографиями. Для того, чтобы предложить такое решение, автор должен иметь навыки театральной режиссуры?

- Все просто. То, что мы придумываем – в жанре «голь на выдумки хитра». Наш музей – бедный, подлинных экспонатов мало, все раритеты – в Москве или в Пушкинском Доме, или в РНБ. И мы ищем нетрадиционные выразительные средства. Чтобы копии «играли», придумываем какую-то необычную подачу, необычное оформление. Так родился образ Петербурга – города-фантома: двоящийся, магический, существующий в разных уровнях – реальный, в котором писатель жил, и «внутренний» - это зона его творчества, то, что его сформировало – книги, документы, картины. Выставка получилась довольно мрачная, как многим кажется, но в этой мрачности есть особый свет – Космос, а Достоевский – писатель космический.

- Наверное, нужны богатырские силы на все новые и новые проекты?

- Чтобы родился любой проект – нужно собраться, сделать над собой усилие. Сейчас люди становятся все более инертными. Я поняла одно: в детстве надо заниматься спортом. Я занималась, и у меня это выработало некий автоматизм: надо бежать - и бежишь. Все, что ты делаешь, – тебе засчитывается, где-то внутри. В августе мы снимали ролик о Чинизелли и архитекторе Василии Кенеле к 135-летию Петербургского Цирка. Я раньше ничего, кроме того, что Чинизелли - итальянец и основатель цирка на Фонтанке, не знала. То есть, нужно было начинать с нуля. Может быть, я никогда больше не буду заниматься цирком и его историей. Но я не жалею времени, потраченного на это - осваивая новый материал, проживаешь какой-то новый период жизни, и все это, мне кажется, не бесполезно.

- Ты за это любишь Петербург?

- Петербург - это мой родной город. Фантастический. В котором мне хорошо.

- Дом на углу Кузнечного переулка и улицы Достоевского собирает публику со всего света. У Достоевского много фанатов. Известно, что Лора Буш, супруга американского президента, приехав в Петербург, прежде всего устремилась именно на Кузнечный: роман “Братья Карамазовы” – ее любимая книга. И потому странным кажется суровая реальность – ведь музей не хозяин этого дома? Разве «кормилец» не должен быть здесь единоличным владыкой?

- На этот вопрос разве может быть отрицательный ответ? Конечно же, нам катастрофически не хватает места для внутренних нужд (хранение экспонатов, а теперь еще и декораций, костюмов, реквизита), да и для публичных – у нас очень маленькие выставочные пространства, у нас маленький (всего на 60 мест) зал. У нас посетители не имеют возможности выпить чашечку кофе. Негде сделать сувенирный магазин… Мы могли бы работать намного интереснее, если бы были дополнительные помещения! Как я завидую музеям, у которых есть свой двор (а у некоторых – и сады, парки!). Нам так этого не хватает.

Мы были в Норвегии в маленьком городке Буде – крошечный городок на дальнем севере, меньше чем Сестрорецк. От него надо ехать еще три часа, и ты попадаешь на край мира, где стоит огромный Центр Гамсуна.

Представь фантастическую картину: величественный ландшафт Заполярья: заснеженные горы, фьорды, открытые зеленые просторы, на берегу прозрачной реки стоит башня-голова из темного крашенного дерева со странно застекленными балконами, окнами-глазами и крышей из стоящего «ежиком» желтого бамбука. Это загадочное шестиэтажное здание высотой в 23 метра и есть Гамсун-Центр в Нурланне. Кроме литературной экспозиции, оснащенной всеми возможными новейшими технологиями, в центре есть библиотека, два потрясающих театральных зала, ресторан, кафе. А вокруг – несколько норвежских домиков и поля. И все. Ближайший городок с населением в 40 тысяч не обеспечит посещаемости музея. Но Норвегия так дорожит своей культурой, что этот показатель не становится определяющим.

Почему же наш Федор Михайлович не заслужил даже того, чтобы хотя бы черная лестница принадлежала Дому Достоевского? Там три квартиры, которые время от времени заливают нас, да вообще – это немыслимо в других странах, где ценят своих великих людей. Но спонсоры легко помогают какому-нибудь конкурсу красоты или футбольной команде. Потому что у нас любят массовость и манипулирование общественным сознанием. А Достоевский в этой шкале ценностей слишком уникален. В него деньги вкладывать не рентабельно.

Беседовала Елизавета Богословская

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга