«Мы возвращаемся к театру абсурда»

Михаил Шемякин бывает в России исключительно наездами. Однако знаменитый художник продолжает интересоваться тем, что происходит в культурной и политической жизни когда-то родной для него страны. Журналистам он рассказал, в каких неожиданных местах находил подделки своих работ, и как «отращивал клыки» за границей.

- Вы посетили Петербургский международный культурный форум, на котором обсуждался грядущий год культуры в России. Думаете, этот проект действительно что-то изменит в культурной сфере?

- Формально я на форум не был приглашен, только постфактум. Люди узнали, что я здесь и сказали: «О, давайте, приходите к нам». Я как бы не очень чтим высшей интеллигенцией Российской Федерации. А что касается того, будет ли что-то серьезное, то вы сами должны думать об этом. Болтовни будет много. С одной стороны, есть часть правительственных чиновников, которая настроена против интеллигенции. Система очень простая: как говорили древние императоры, нищими и необразованными очень легко управлять. Поэтому сегодня идет атака на образование и народ нищает. С другой стороны, те чиновники, которые занимаются воровством и делают людей необразованными и нищими, пилят сук, на котором сидят. Русский народ терпелив, но лучше его не доводить до определенного состояния, когда он может озвереть. Мы уже один раз это наблюдали, верно? Поэтому сегодня важна не только проблема искусства и то, что на него не отпускается почти никаких денег. Слава богу, что пока не навязывают свою идеологию, хотя уже есть попытки.

- Как раз на жизнь Петербурга очень влияет идеология, навязываемая церковью, ряжеными казаками...

- Для меня это какая-то хармсовщина - безумная, бредовая. Мы еще вчера были ярыми атеистами, распевали "кишкой последнего попа последнего царя удавим", и вдруг все падают ниц. Сегодня ты обязан быть православным, иначе твоя карьера будет сломана, как раньше в партию нужно было вступать, потому что некоммунистам дороги не было. Если ты не православный, значит, тебе еще рано приступать к государственной должности. В Петербурге организовано какое-то общество, в которое входят чиновники высшего разряда, общество каких-то афонских молитвенников — это бред полный. Мракобесие надвигается. Попы кричат и гремят чуть ли не веригами, что не сегодня-завтра они будут контролировать все и вся. Мы возвращаемся к театру абсурда. Если не сопротивляться, то через некоторое время мы превратимся в царство, которое Кафке и не снилось.

Пошлость и серость — они всегда давят, размножаются, как вши. В думе и правительстве сидит какая-то толпа, извиняюсь за выражение, кретинов, которые очень удобно устроились. Они написали целые талмуды, получают деньги за поездки за границу, льготы, льготы и льготы. И, наверное, у кого-то в башке вертится: «Я сижу, протираю себе портки одним местом, наживаю геморрой, надо что-то придумать, как-то отличиться». И вот они принимают абсурдные законы. Со стороны это наблюдать смешно, но я понимаю, как тяжело людям, которые живут здесь и знают, что завтра какой-нибудь идиотский закон может убить все. И я просто верю в молодежь, потому что все эти кремлевские охламоны устарели и безумно отстали. Они кричат о том, что нужно бороться с проблемами гомосексуализма, контролировать книги и так далее. Но сегодня есть компьютеры, и у детей совершенно другие мозги. Поэтому даже если и будет какой-то перекос не в ту сторону, все равно России не дадут впасть в этот маразм.

- Вы критиковали качество современного художественного образования. Как предлагаете исправить ситуацию?

- Я уже 20 лет предлагаю Минкультуры создать специальный фонд для закупки произведений старых мастеров. Сегодня очень выгодная ситуация на художественном рынке: вздуваются цены на концептуальных художников или скульпторов, но зато доступны рисунки итальянцев XV-XVI веков. Для провинциальных музеев можно было бы собрать колоссальные коллекции. Потому что многие молодые художники из глубинки не имеют возможности добраться до Эрмитажа и Третьяковской галереи. Пиотровский делает виртуальные музеи, но никогда художник не получит нужной школы, если смотрит на рисунок или живопись на экране, а не проникает в тайны мастера перед оригиналом. Я пять лет работал грузчиком, чтобы иметь право копировать в Эрмитаже моего любимого Пуссена, голландцев. Я просто знал, что мне необходимо овладеть техникой. И если мы сделаем систему небольших провинциальных музеев, это даст возможность вырастить серьезную плеяду интересных художников. Но эта идея всегда затухала на каких-то инстанциях.

На днях ко мне приходил новый министр культуры, на меня он произвел приятное впечатление. Посмотрим, может что-то изменится. Хотя все министры культуры, которых я знал, были очень милые люди. С Сашей Авдеевым мы даже дружили, но как министр это была полная бездарность.

- Какое из ваших творений, украшающих Петербург, для вас наиболее значимо?

- Мои творения уже не украшают город, потому что почти все раздолбано и вывезено. Но для меня памятник жертвам политических репрессий - один из очень важных, потому что почти у каждого из нас есть предки, которые были расстреляны или сидели в местах, отдаленных от любимых городов. Памятник был идеей и просьбой Анатолия Собчака, с которым мы дружили. Но вы, наверное, не в курсе того, что сфинксы задумывались большие, пять метров в высоту. Они должны были звучать так же, как сфинксы, стоящие напротив Академии художеств. Но денег не собрали. Россия – сфинкс, и мы задумывали с Собчаком, что памятник будет символизировать трагедию белых и красных. У подножия одного должен был сидеть человек с ружьем, у подножия другого - белый офицер с сигаретой, друг против друга. Но не получилось. А памятник архитекторам-первостроителям, к сожалению, разрушен до основания. Ведутся переговоры о восстановлении, я бывал в Смольном, предлагал отреставрировать, отлить и привезти, поставить охрану какую-то. И все говорят: да, это здорово, нужно сделать, это великолепная идея. И топчемся на месте.

- Когда приходишь в Петропавловку, всегда видишь туристов у памятника Петру, которые рассуждают об его уродстве, маленькой голове...

- Такие вещи меня уже немножко стали раздражать и озадачивать. Что касается лица, я обычно говорю: претензии к господу богу. Более точного портрета Петра I невозможно сделать, так как это его прижизненная маска. Ее снял Растрелли, когда Петру было 40 лет. Что касается маленькой головы, это произошло в процессе работы. Сначала мы с моими техниками сделали модель точной фигуры Петра, но на расстоянии 4-5 метров от нее не было ощущения, что перед вами высокий человек. Поэтому я отказался от греческих пропорций, где голова к телу соотносилась как 1 к 7 или 1 к 6, и перешел к пропорциям русской иконы, которые иногда доходили до 1 к 16, 1 к 17. Голова уменьшалась для того, чтобы показать величественность фигуры. И вот тогда удалось создать скульптуру, которая действительно создает впечатление человека-гиганта.

- Сегодня ваши скульптуры и картины реже подделывают?

- Подделки потихоньку идут потоком, но уже не Ниагарским водопадом, как раньше. Людей немного напугали поиски тех, кто производит фальшивые работы. И не только в России. У меня был процесс против французского галерейщика, который сделал 12 серий моих скульптур, шла их активная продажа, но потом все было арестовано. В итоге эти скульптуры на глазах журналистов бросались в небольшую доменную печь и вытекали в виде расплавленной бронзы.

А недавно мы с супругой были у Юрия Лужкова в Испании, он пригласил посетить его виллу. Они с женой провели нас в какую-то залу, и я увидел целую стенку, завешенную моими работами. «Вот у нас уголок Шемякина», - сказал Юрий Михайлович. И первым, что я увидел, была фальшивая работа посередине, в аккуратной рамке, а остальные были литографии. Я сказал: «Вы где эту работу взяли, я ловлю этого художника». И Лужков говорит: «Не помню, кто-то подарил». Я ответил, что обязан ее конфисковать, потому что она нужна для полиции. Он сказал, мол, берите, но взамен привезите оригинал. Я работу забрал, но теперь придется что-то привезти, тем более, что мы с Лужковым дружим долгие годы.

К слову, я был одним из немногих, кто не предал Юрия Михайловича, когда его Медведев турнул пинком. Я позвонил ему, чтобы поддержать, а он как раз собирал свои вещи в кабинете. И он такой был растерянный, мне так было его жалко. Он сказал: «Миша, а со мной уже 30 минут как никто не здоровается в мэрии». А я говорю: «А вы чего-то другого ожидали»?

- Иногда вы производите впечатление жесткого человека, иногда — открытого и доброжелательного. Как соотносятся эти образы?

- Ты должен отращивать себе клыки, иначе просто не выживешь, особенно в этом обществе. Не забывайте, что я был арестован и выслан из России без права даже попрощаться со своими родителями. Это было условие КГБ, которому я благодарен, потому что один его отдел меня спасал. Они верили в меня как в художника, а полковник, который занимался моим изгнанием, был моим коллекционером. Я это узнал, когда мы с ним прощались. Мне правительство выделило 50 долларов на новую жизнь, запретили с собой взять даже маленький чемоданчик. Я улетел в солдатском полушубке с авоськой. И начал с полной нищеты. Мы жили в трущобах, но я был счастлив, потому что был свободным. Нам нужно было выживать, это было сложно, многие кончали с собой: и художники, и писатели, которых я знал. Не выдерживали. Потому что мы были выращены в стране, в которой говорили, что на Западе так плохо, что мы думали - там рай. А когда ты столкнулся с настоящей жизнью и понял, что попал во взрослый мир, нужно было очень сильно перестраиваться. Так что это нормально, что где-то я могу быть добрым, а где-то - дать по физиономии кулаком.

Записала Софья Мохова

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.