Одной из ключевых проблем России последних столетий был раскол между образованным, продвинутым, обеспеченным меньшинством и тяжело живущим, легко поддающимся самым диким идеям и предрассудкам, закабаленным административным произволом большинством. Эти две неравновеликие группы фактически стали отдельными народами с разными системами ценностей, правилами поведения, целями и стратегиями жизни.
В свое время движение народничества возникло как ответ на эту ситуацию. Народники пытались перекинуть мостик между просвещенной частью общества и «темным» крестьянством. Однако не особенно преуспели.
Вопрос, какой слой может стать движущей силой модернизации страны, жестко встал еще перед Николаем I, столкнувшимся с декабризмом и задумавшимся о необходимости отмены крепостного права. Дворянство как класс к тому времени явственно продемонстрировало косность и консерватизм, а потому император решил сделать ставку на чиновничество. Однако Николаю I не удалось сформировать хотя бы относительно либеральную бюрократию, готовую к радикальным переменам – прежде всего, освобождению крестьянства. Лишь следующий император, Александр II, сумел изменить лицо бюрократии и реализовать реформы.
Таким образом, модернизация жестко зависела от воли, способностей и личностных особенностей верховного лица – субъекта модернизации, который «вручную» менял характер управляющего класса. Попытки опереться на формирующуюся буржуазию оказались совершенно неконструктивными – она была слишком слаба, неорганизованна и не готова к социальной ответственности за реформы в огромной стране, поскольку сама еще находилась в процессе становления.
Та же история повторилась и во время правления Николая II: модернизация предполагала отказ от абсолютизма и реорганизацию власти по европейскому типу, которую оказалось некому реализовать. Николай II неспособен был волевым порядком ротировать консервативную и косную бюрократию в пользу прогрессивной и либеральной. "Оскудение в России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим", — со знанием дела констатировал генерал Александр Мосолов, занимавший в 1900-1916 гг. должность начальника канцелярии Министерства императорского двора.
По мнению историков, немалую роль в этом сыграла династийность российской бюрократии: людей ставили на ключевые посты не за их деловые качества, а за принадлежность к той или иной семье – сыновья наследовали отцам, полагая, что должности принадлежат им по праву рождения, и работать можно спустя рукава. Также отмечался высокий протекционизм – попасть на «теплое местечко» можно было благодаря «правильным» связям. Буржуазия при этом оставалась слабой, и в результате страна все начало XX века находилась в переходном состоянии: вроде, делались некоторые шаги в сторону ограничения власти монарха и развития парламентаризма, но все они были какие-то половинчатые, больше напоминавшие имитацию, чем реальную модернизацию, и главное - не вызывавшие доверия в обществе.
А когда в результате многолетних метаний, усугубленных разорительной войной, монархическая власть рухнула к ногам только что сформированных буржуазных партий – октябристов и кадетов, - выяснилось, что эта ноша им не по плечу. Буржуазная элита оказалась неспособна осуществлять свои стратегические и управленческие функции. В итоге страна пошла вразнос – на поиски другой элиты, которая будет действовать более решительно и лучше понимать особенности народа, которым намерена управлять. Таким образом у власти оказались большевики.
Сегодня мы наблюдаем удивительно похожую картину. Никакой иной силы для модернизации, кроме административно-управляющего класса, у нас нет. При этом бюрократия по-прежнему целиком и полностью зависима от верховного лица и, к сожалению, в последнее время по его воле очевидно движется в сторону косности, консерватизма, дремучести, а отнюдь не прогресса. Династийность и протекционизм тоже процветают.
Буржуазия, опять же, слаба, немногочисленна и разрозненна. Олигархи, приближенные к власти, по сути, относятся не к буржуазии, а к бюрократии. Буржуазные партии, которые могли бы организовать общественные процессы, структурировать и возглавить модернизацию, еще слабее, чем в начале XX века, и власть делает все, чтобы они оставались в таком состоянии.
Таким образом, страна снова оказалась на распутье. Глава государства мог бы провести назревшую и необходимую модернизацию, волевым порядком изменив лицо бюрократии, как это сделал Александр II. Однако нынешний российский лидер продемонстрировал, что намерен двигаться в иную сторону, насаждая психологию осажденной крепости и западофобию. Поэтому возникает угроза очередной смуты, которая вызовет к жизни новую элиту - голодную и амбициозную, тесно связанную с массами, готовую взять власть в свои руки. И, не исключено, подрастающую на крови многочисленных приграничных конфликтов, подпитываемую шовинистическими вбросами, инициированными привластными кругами (яркий пример – клип «Я русский оккупант», в котором переврано все, что можно).
Есть ли вероятность, что новой элитой станут люди вроде Алексея Навального и Леонида Волкова, а не ксенофобствующие маргиналы, зовущие Россию назад? Шансов на это, к сожалению, мало. Хотя, надо признать, Навальный и Волков пытаются расширить социальную базу своих сторонников и создать работоспособную структуру, в которой потенциальные лидеры могли бы проверить себя и научиться эффективной организации и управлению. Политическая программа конкретных действий, с которой недавно выступил Волков в Петербурге и Екатеринбурге, – яркий пример стремления осуществить модернизацию и либерализацию легитимным, культурным путем. Власти, однако, всячески этому мешают, как будто не понимая, что буржуазная проевропейская модернизация сулит им куда лучшую перспективу, чем новая редакция 1917 года.
Татьяна Чеснокова