О блокаде из Германии

Начиная с 1996 года, каждую зиму 27 января в немецком Бундестаге выступают приглашенные докладчики. Известные политики, ученые, деятели искусства напоминают об ужасах и причинах геноцида. В этот день в 1945 году советские войска освободили узников концентрационного лагеря Аушвиц. В этот же день годом раньше в Ленинграде наконец-то закончилась блокада.

Впервые рассказать о ней парламенту ФРГ был приглашен россиянин, петербургский писатель Даниил Гранин.

Накануне мы повстречались с Даниилом Александровичем в отеле возле Бранденбургских ворот. На столе в его номере лежала классическая, из советских времен, картонная серовато-зеленоватая папка "дело номер...". На ней было большими буквами написано "Бундестаг", кажется, по-немецки. И приписка помельче, точно на русском: "литература"...

Я не смогла удержаться от вопроса, с каким чувством 95-летний писатель-ветеран воспринял полученное в прошлом году приглашение выступить перед немецким парламентом в День полного снятия блокады. Гранин на секунду замер, не то чтобы от неожиданности, скорее дал понять: ответ и для него самого не будет простым. Как и эмоции при разговоре о военном времени. "Я был удивлен. Зачем им это? И еще это для меня всегда тяжелое чувство. Вспоминать не очень хотелось, ведь вначале я был в блокаде, а потом в танковых войсках. Эту службу со штабной не сравнить. Карты и планы передвижений составлять - это не то, что видеть противника лицом к лицу. Возвращаться мыслями в то время трудно, ведь я тогда стрелял в немцев... Конечно, не в тех, какие они сегодня. Что им, сегодняшним, скажу, еще точно не решил".

И вот сегодня, через 70 лет после окончательного освобождения Ленинграда, Даниил Гранин подвел итог своим размышлениям: "Каким образом мы остались живы... Из рассказов многих людей стало понятно, что выживали те, кто помогал другим. Поддерживали больных, ходили для других за хлебом. Этот уровень сострадания и милосердия и помогал людям выстоять". Блокада - это еще история совести: как остаться порядочым и не потерять человечность, говорил Даниил Александрович. В подтверждение своих слов он рассказал о мальчике, который, съев кусок хлеба, выданный вдовесок, долго мучился и стыдился того, что он сделал.

Слушать историю 900 дней, которую ветеран излагал в деталях и в жизнях обычных людей, было неимоверно трудно. Зал молчал, затаив дыхание. Сам Гранин отклонил вежливое предложение присесть - все время рассказа 95-летний блокадник стоял. И это потрясло присутствующих не меньше самого выступления писателя. Он говорил о семьях, которые умирали от голода, говорил про мать, которой, лишившись трехлетнего ребенка, пришлось столкнуться с каннибализмом, только чтобы прокормить свою старшую дочь.

В этот раз Гранин рассказывал 45 минут. Хотя больше получаса он о блокаде вообще не разговаривает, достаточно жестко прекращая интервью на тяжелую тему. Я убедилась в этом, когда два года назад снимала для немецкого телевидения трехсерийный документальный фильм про осажденный Ленинград.

Решение об этом проекте принял мой соавтор, руководитель исторического отдела "Шпигель ТВ" Михаэль Клофт. Он был очень впечатлен новым объемным трудом известной британской журналистки Анны Рейнд про блокаду. Михаэль брал у нее интервью, а я получила возможность пообщаться с ветеранами. И не столько потому, что могу говорить на их родном языке, сколько из-за знания-ощущения, как и про что этих людей спросить. Ведь мои родители, дяди и тети - все пережили это время, а если точнее и честнее - похоже, так и не смогли его пережить. Они явно не решались рассказывать абсолютно все о жизни в осаде.

Я выросла с ощущением преследовавшего вначале их, а потом постепенно передавшегося мне ужаса от одного только слова "блокада". Для меня это ассоциация с мамиными воспоминаниями про мальчика, который, попав в детский дом и увидев доступную еду, долго и много впихивал ее обеими руками в горло, пока не подавился. Это папин рассказ про выменянный бабушкой на серебряные ложки студень, в котором она лишь дома обнаружила застывшие ногти. Это истории про обезумевших от голода питерцев, вырывавших хлеб из рук не менее обессилевших владельцев карточек, или про мужчину, пытавшегося утащить с улицы мою тогда одиннадцатилетнюю маму, лишь благодаря подоспевшим прохожим не ставшую жертвой каннибалов. Как жить с этими ужасами, можно ли жить без знаний про них... Хотелось получить ответы, пока еще есть с кем беседовать на эту тему. Хотелось и "написать историю", ведь свидетельства очевидцев на видео имеют возможность остаться в вечности...

А еще хотелось дать моим немецким зрителям шанс. В первую очередь на то, чтобы прочувствовать содеянное предыдущими поколениями на конкретном примере. Я не могу согласиться с теми, кто считает, что немцы до сих пор не осознали, сколько горя принесли во Второй мировой. Я живу с ними бок о бок, и я вижу - это осознание, возведенное в свое время в государственную политику, реально существует. Но скорее на теоретическом уровне, ибо конкретные примеры на кинопленке можно по пальцам перечесть, и они у всех перед глазами, а значит, при частом повторе ярких эмоций не рождают... Как выглядела жизнь в блокаду, помнят лишь зрители старшего возраста, им показывали в семидесятых документальный фильм "900 незабываемых дней". К двухтысячным у нового поколения немцев четкого представления о жизни Ленинграда с 1941 по 1944 не было не потому, что им все равно. Скорее, никто из киношников не позаботился с экранов "поговорить с ними об этом".

Забегая вперед, скажу, что в гамбургскую монтажную, где мы "собирали" картину, заглядывали молодые люди со всего нашего издательства. Они смотрели вначале во все глаза на экран, где мелькали черно-белые, отчасти известные, отчасти еще не использованные до нас кадры. Они смотрели на меня, самые смелые поглаживали сочувственно по плечу: ведь я из этого города и моя мама, вот она на экране! Она начинает плакать при словах о Пискаревском мемориальном кладбище. Просто, если произнести название при ней. Она сама там сознательно никогда не была, хотя знает, как мемориал выглядит, а главное - сколько там погребено. И именно это знание всю жизнь вызывает у нее испуг и слезы. И вот эти ее эмоции, вкупе со знакомыми нам с детства кадрами промерзшего насквозь города, вкупе с рассказом Даниила Гранина про упавшую на улице лошадь, от которой в мгновение ока прохожие даже ребер не оставили, вкупе с рассказом актрисы Галины Короткевич про ее трагическую попытку вернуться зимой в коммуналку на Невском - все это складывалось для наших первых немецких зрителей в монтажой в одну четкую и честную картину происходившего в осажденном городе. А теперь трехсерийный фильм периодически повторяют на телеканале, и он стабильно собирает хорошие рейтинги. Просвещение действует и таким образом.

И точно зная, что есть свидетельства подлинные, я не приветствую блокаду, воссозданную на Итальянской улице "в новоделе". Для меня это четкий знак, что авторы идеи - не питерцы; они не прожили, не прочувствовали эту тему со своими близкими. Не представляя, до чего это страшно, пытаться воссоздать атмосферу войны в городе по меньшей мере бесчувственно, по большей мере - кощунственно. От этого веет Диснейлендом на мрачную тему, конструктором Лего, компьютерной игрой. И я не уверена, что дети, играющие в снежки завезенным специально для этого снегом лучше прочувствуют ужасы войны, чем если бы они пришли в Музей блокады Ленинграда.

Он, конечно, для Петербурга непозволительно скромен. Для съемок моего фильма я побывала и там. Страшнее всего было видеть игрушки, совсем простые, в дизайне того времени. Помятые, поблекшие, поломанные - все, что осталось от тех ленинградских детей, которых машины не довезли по льду Ладожского озера. Всплыли только игрушки... Нет, детей пугать, конечно, не надо. Но мне кажется, надо объяснять, в этом случае, все же не развлекая по-новомодному. Объяснять на неподдельных артефактах.

Например, на основе дневников школьников-блокадников, сохранившихся на Соляном переулке. Их-то и прочитала произведшая фурор английская писательница Анна Рейнд, открыв уже с позиций гуманизма XXI века как Европе в целом, так и Германии в частности, ужасы спровоцированного голода и холода, скрупулезно зафиксированные карандашами (чернила замерзали) ленинградцев.

А вообще, если вы выросли в этом городе, вам для осознания катастрофы вполне хватает и сохранившейся надписи на 14-ом доме Невского проспекта. Про ту сторону улицы, которая наиболее опасна во время обстрела, - поблекшие буквы - настоящие! Следы от снарядов на колоннах Исаакия - настоящие, как и воспоминания 95 летнего писателя Гранина.

Мне, ленинградке, дочери блокадников, редактору немецкого телевидения, было очень важно присутствовать при выступлении Даниила Александровича в Бундестаге. Ведь такие, как он, Свидетели Истории не позволяют исказить ее. Когда-то, как рассказывал мне сам писатель, в ГДР еще больше, чем в СССР, боялись публиковать его с Адамовичем "Блокадную книгу". Похоже, боялись самих себя?

После речи Гранина 36-летний директор берлинского филиала Фонда Ханса Зайделя Александр Вольф признался мне, что в рассказе ветерана его особенно сильно задели те эмоциональные детали, которыми было наполнено выступление и о которых раньше ему никто не рассказывал. Вольф объяснил, что знает войну, блокаду Ленинграда только с немецкой точки зрения, и эта противоположная сторона стала для него потрясением. "Германии нужно продолжать борьбу за демократию, против геноцида. Нужно, чтобы чувство коллективной вины не проходило, а трансформировалось в положительные дела для мира и сохранения классческих человеческих ценностей", - заключил он.

То, как выступление автора встретили сегодня в парламенте новой объединенной Германии, вполне способно развеять отчего-то вновь востребованный в России неистребимый советский миф о немцах "в глубине души - агрессорах и реваншистах", не желающих каяться. Приглашение россиянина для рассказа о блокаде скорее усиливает другое старинное представление: о необыкновенно тщательном немецком подходе, в том числе и в хорошо продуманной борьбе за мир без геноцида. Какого бы то ни было.

Анна Садовникова

Перейти на страницу автора