У акушерства не женское лицо

Помогать рождаться новой жизни и делать все для того, чтобы женщины были здоровыми и счастливыми – самая мужская профессия в мире. Акушеры - настоящие защитники Отечества и его будущего.

Профессор, доктор медицинских наук, главный врач роддома №17 Антон Михайлов живет в настоящем женском царстве – причем и на работе, и дома. У него три дочки, две внучки и, соответственно, супруга. Как шутит доктор, в его семье единственный друг мужского пола – Макс. Да и тот белый шотландский терьер. «Вот с ним мы всегда находим общий язык», — говорит Антон Валерьевич.

Скольких детей «родил» доктор Михайлов за 30 лет акушерской практики, он не может посчитать даже приблизительно. Тысячи, это точно. И он согласен с тем, что акушерство – самая что ни на есть мужская профессия.

— Я говорю молодым коллегам: у акушерства не женское лицо. Это тяжелейшая профессия и в эмоциональном, и в физическом плане, колоссальное напряжение. Но жизнь показывает, что мужчины предоставляют женщинам возможность и хорошенько поработать, и эмоционально напрячься. В мире в целом все-таки женщин-акушеров больше, чем мужчин.

— Вы поступили в медицинский институт и сразу решили: буду акушером?

— Нет, это случайное стечение обстоятельств. Вообще-то я собирался в кино пойти с другом, он учился на 4-м курсе, на год старше меня. На заседание СНО (студенческого научного общества) по акушерству и гинекологии пошли вместе перед сеансом. Там всем стали раздавать темы по акушерству, ну и мне дали. И вот я так и остался – в теме.

— Вы подчеркнули в начале беседы, что вы – не акушер-гинеколог, а именно акушер. Честно говоря, всегда считала, что эта профессия – «два в одном флаконе»…

— Да, есть такая специальность – акушерство и гинекология. Но обычно те, кто в гинекологии, боятся акушерства, а акушеры – если глубоко заниматься этой темой – знают и гинекологию, конечно, но для них все-таки главная специализация – как сделать, чтобы детки рождались здоровыми, а мамы здоровыми оставались. Так что определенная специализация имеет место.

— Почему считается, что именно мужчины – лучшие акушеры?

— Наверное, надо иметь в виду, что мужчины никогда этого не испытают и поэтому более трепетно относятся к женщинам, в какой-то степени лучше их понимают, чем женщина женщину (в данном случае я говорю о теме продолжения рода). Наверное, в этом действительно что-то есть. Как говорят психологи, женщина всегда будет чувствовать в другой женщине соперницу – конкурентку за ареал, за продолжение рода… А мужчины к этому более либерально относятся.

— А каких высококлассных врачей – мужчин или женщин – больше?

— Сложный вопрос. Если мы возьмем количество людей, которые поднялись по служебно-научной лестнице – да, мужчин больше. Но сказать абсолютно определенно нельзя. У женщин просто очень много других дел – семья, дети, их сопли и обеды. Мужчины, вероятно, менее интеллигентно одаренные, но времени они потратить могут больше. Но это не только в медицине. У любых женщин–профессионалов неизбежны проблемы с семьями. За успешность в карьере приходится платить.

— Колоссальна ответственность акушера, ведь он отвечает не за одну жизнь, а за две, а то и больше…

— Да, и при этом речь идет о здоровых в принципе людях. На сегодняшний день принято считать, что беременность – это не болезнь, а особое состояние организма. Как говорится, никто еще хронически беременным не оставался. Кто беременный – это временно, и кто не беременный – тоже временно. Поэтому тут задача медработника (потому что врач нужен не всегда, при нормально протекающих родах многие вещи может делать грамотная акушерка) – наблюдать. Раньше, когда впервые появились платные роды, у нас спрашивали: а что вы будете делать за мои деньги? Я отвечаю: я буду наблюдать. Но сейчас наблюдать можно по-разному, появилась классная аппаратура, и делать это качественно стало намного легче, можно предусмотреть развитие событий в любой ситуации. Задача врача – наблюдать, думать и принимать правильные решения.

— Мой старший сын родился в конце 80-х, моя младшая – в начале 2000-х. Разница, в том числе в плане возможности получить любую и зачастую весьма разную информацию, колоссальна. Пациенты приходят уже полностью подкованными. Не мешает вам, врачам, такая информированность?

— Много информации – это всегда хорошо. Люди иногда задают такие вопросы, на которые без книг или Интернета даже ответить не могу, да это мне и не надо. Для этого существуют свои специалисты. Та информация, которая есть у пациента, обычно разрозненная и не систематизированная. И надо помочь им систематизировать эти знания, чтобы принять правильное решение. В медицине эта теория принятия решений связана со множеством факторов: с образованием, с религиозными взглядами, с какими-то жизненными установками. И надо сделать так, чтобы в этой конкретной беременности мы все-таки получили результат, наиболее удовлетворяющий нашего пациента.

— А пациенты прислушиваются к мнению врачей? У нас же тоже сейчас очень много прав.

— Как-то в австралийском госпитале увидел постер. На нем изображен врач, который говорит пациенту, что он уважает его права. Но за врачом стоит полицейский, который напоминает пациенту: но вы должны помнить, что права есть и у нас, то есть и у врачей, и у полицейских. То есть моя задача – дать пациенту информацию. Он может сказать: «А я считаю по-другому!». Пожалуйста, он может так считать. Но он потеряет меня как врача. Есть такие вещи, когда можно говорить: у вас такой путь и другой путь. Но я никогда не буду делать то, что считаю неправильным. И как врач, и как администратор. Есть протоколы лечения, утвержденные лично мной. Если мой доктор будет им следовать, то он никогда не будет обвинен в суде за то, что сделал. Я могу нести ответственность, но он – нет. У нас очень благодарная специальность. В большинстве своем все кончается хорошо. Но у нас очень тяжелая работа, потому что если что-то случается, то это очень близко к трагедии.

— Не слишком ли велика сейчас ответственность, которая ложится на врача?

— Очень много этических проблем, которые до сих пор не решены, причем врачи отдельно от общества с ними справиться не смогут. Например, аборты. Одни говорят: надо запретить аборты. Но у нас есть Конституция, в которой написано, что женщина имеет право сама принимать решение. Но это право жестко лимитировано – на сроке до 12 недель. Почему до 12-ти? Потому что раньше этот срок считался лимитом для инструментального аборта. Сейчас есть масса средств, которые позволяют сделать аборт и позже, но опять же есть закон, который по-прежнему говорит: после 12-ти – только по медицинским показаниям. Я думаю, что 99% нормальных женщин хотят родить ребенка. У меня две девочки-пациентки, живущие вместе, очень хотели детеныша. Это их право – сделать то, что они считают нужным. И мы им помогли, потому что мы уважаем их права. Вопрос в другом: если, например, желание иметь ребенка входит в противоречие с возможностью его выносить. Но и здесь опять же есть право – выносить его или нет. И мы, врачи, обязаны дать возможность выносить. Разумеется, прерывание беременности – это плохо, лучше избежать, предотвратить. Но бывают моменты, когда это становится реальной проблемой. И мы тогда пошли дальше – дали женщине «неделю тишины», время на обдумывание. Дальше – ее право.

— Какие еще этические проблемы в сфере акушерства и гинекологии наиболее остры сегодня?

— В данный момент уже не так остра проблема, когда люди по различным убеждениям отказываются переливать кровь. Есть три необходимых подписи врачей, подтверждающие показания, – до свидания, я буду делать то, что должен. Если это нужно для жизни, и особенно детской жизни, меня мотивы их отказа не интересуют. Я лучше пообщаюсь потом в суде, найму хороших адвокатов и докажу, что ни один их «создатель» эту вещь – отказ от спасения жизни - одобрить не может. У нас были такие случаи. И хотя разные общины возмущались, законодательство тут встало на нашу сторону.

— Что вы скажете о сложных – и в профессиональном, медицинском, и в нравственном плане о новеллах последнего времени, предполагающих обязанность врача сохранять жизнь ребенку, даже если очевидно, что здоровым он не будет? Родившемуся до 22 недели, например?

— Да, сегодня плод стал пациентом. Раньше при подобном раскладе часто говорили: да ничего, нового родишь, «нормального». Сейчас такому подходу поставлен заслон: мы от сомнений ушли. Летом 2014 года даже конгресс будет под названием «Плод как пациент». Да, он действительно считается пациентом, но права его представлены матерью. Плод не является объектом права, пока не родился. Но мы обязаны все делать в интересах плода. Этот вопрос тоже имеет множество этических проблем. Что лучше: быть не совсем здоровым, но живым, или же не родиться вовсе? Я в данном случае поддерживаю теорию товарища Сухова: лучше помучиться.

— То есть лучше быть на этом свете? Всяким, больным, но непременно быть?

— А разве не так? Безусловно, лучше родиться на сроке 40 недель, быть доношенным, иметь вес 3,350 и рост 50 см, и быть желательно девочкой… Но, если ребенок родился и у него есть признаки жизни – то хоть 20 недель и 400 грамм – мы должны оказать помощь. Переход на 500 грамм привел к тому, что перестали погибать дети, родившиеся на 27, 28, 30 неделе, которые раньше помирали, их вообще не считали за людей еще 20 лет назад. А сейчас мы очень хорошо оснащены, посмотрите на наши операционные – это космические корабли! Просто сейчас часть проблем мы научились решать. Те затраты, которые понесло государство, могут быть окуплены. Если эти деньги попадут куда надо, а там, где надо, будут сидеть те, кто должен сидеть, тогда можно сделать так, что людям можно будет действительно серьезно помогать.

— Я видела детишек, родившихся экстремально рано, на очень ранних сроках… Я не могу сказать, что это позитивный момент…

— А я вижу, как на паралимпийских играх при создании определенных условий люди – в том числе и дети - могут фехтовать, плавать, ездить на лыжах. Так что, безусловно, лучше жить. Но это зависит не от того, могут они сами что-то делать или нет, а от того, может ли общество им это обеспечить. Причем общество – это мы, а не президент Путин. И если все время говорить, что вот пусть приедет президент и нам все сделает, что после этого уже не надо ничему удивляться. Каждый у себя на работе должен работать. Ну есть же у нас где-то люди, способные делать нормальные пандусы?!

— Петербург на днях стал лидером в России по самым низким показателям уровня младенческой смертности. В 2013 году он составил 4,39 на тысячу рожденных живыми детей. Это самый низкий показатель в России, средний показатель по стране — 8,2. Чем вы это можете объяснить?

— Вероятно, тем, что у нас есть определенная система. Она не идеальна, но она есть. Но Санкт-Петербург — это не просто культурная столица. Это место, где есть много разума. Это такой сгусток — он есть, и его никуда не деть. Как Большой театр, например. Кто бы там им не руководил, но он был и им останется — Большим театром. Я вот 27 января, в годовщину блокады, был на балете Эйфмана. И, знаете, я первый раз в жизни боролся с эмоциями, чтобы не заплакать. Я — человек, который играл в хоккей (Антон Михайлов — многократный чемпион Ленинграда по хоккею - «Росбалт»). Просто главное — знать хорошо то, что ты делаешь. Пройди школу, на станке поработай — а потом хоть стоя, хоть лежа. Главное — пользу приносить.

— А какова ваша ответственность – не юридическая, а нравственная? Как человека, помогающего родиться жизни?

— По-человечески она эмоционально прекрасна. Потому что, когда видишь рождение детишек, – это огромная эмоциональная добавка к нашей не самой большой зарплате.

Марина Бойцова