«Детей Чернобыля не учитывают и не обследуют»

Люди, пострадавшие из-за аварии на Чернобыльской АЭС, умирают быстрее, чем ветераны Великой Отечественной войны. В 1986 году в Петербурге проживали 20 тысяч жертв катастрофы и ликвидаторов ее последствий, сейчас их осталось чуть менее пяти тысяч. Их плохо лечат, о них не очень хорошо помнят, уроки аварии мало кто выучил.

К очередной годовщине трагедии «Росбалт» встретился с председателем петербургского отделения общероссийской общественной организации инвалидов Союз «Чернобыль» Василием Найдой, который в период ликвидации был главным медиком на всей территории зоны отчуждения Чернобыльской АЭС, а сейчас руководит Музеем истории ликвидации последствий радиационных аварий и катастроф. Он вспомнил о событиях почти 30-летней давности, рассказал о непростом пути к созданию музея и предположил, как будут вести себя люди, случись такая авария сегодня.

«Наш День победы — 30 ноября»

— Ваш музей был открыт только в 2007 году. Почему столько времени после аварии потребовалось для его создания?

— У нас все деловые, любят много говорить, а вот когда нужно что-то предпринять, почему-то ничего не делают. В начале городская организация обратилась в Военно-медицинский музей Министерства обороны. Там хотели выделить какой-то уголок, в который можно повесить два-три стенда. Дальше разговоров, которые длились пять лет, дело не пошло. На одном из районных собраний чернобыльской организации черт меня дернул сказать, что музей все-таки нужно сделать. Раз сказал — подключился.

Десять лет мы только собирали материалы. Многие из них удалось получить от участников тех событий. Конечно, ребята-чернобыльцы помогали, но в основном занимался разработкой я. Иногда даже ночами не спал, крутился в постели, потом вставал, что-то зарисовывал, думал, куда стенд поставить. Жена все спрашивала, когда это кончится. А мне очень хотелось сделать хороший музей.

— Для кого предназначен этот музей?

— Во-первых, он очень полезен для школьников: тут можно многое понять про безопасность, экологию, патриотизм, мужество людей, которые рисковали своей жизнью. Однажды к нам пришла девочка, у которой дедушка был полковником-ликвидатором. У нас висят фотографии всех героев, которые проживают в Калининском районе (музей расположен на Гражданском проспекте, 104. — прим. «Росбалта»), вот она и увидела его портрет. У этой девочки загорелись глаза! Она выглядела так, как будто сама была ликвидатором. Очень гордилась за дедушку. А все остальные ребята тут же стали искать своих дедушек и бабушек среди героев.

— Я очень удивился, увидев в журнале отзывов вашего музея несколько записей на иностранных языках.

— В год к нам приходит более трех тысяч человек: школьники, студенты, чернобыльцы, иностранцы. После аварии на «Фукусиме-1» со мной связался японский консул и попросил провести экскурсию. 26 апреля состоится торжественный митинг в парке имени Сахарова у памятника «Жертвам радиационных аварий и катастроф». Туда я позвал консулов Украины, Белоруссии и Японии. Все ответили, кроме украинского. Наверное, он боится идти — контакты с Россией сейчас для украинцев нежелательны.

— Сколько людей занимаются музеем?

— Сейчас работают три человека, все на общественных началах. Деньги, которые получаем от спонсоров и которые привлекают депутаты Законодательного собрания, тут же вкладываем в дело. К примеру, сейчас у нас появились сенсорные киоски: в них загружена информация о юридической помощи, сведения обо всех авариях с момента появления атомной энергетики.

Мы уже давно хотим и говорим городскому руководству, что музей должен получить официальный статус или стать филиалом какого-нибудь другого. При этом сейчас уже негде разместить материалы, нам очень нужно еще одно небольшое помещение хотя бы на 50 квадратных метров.

— Вы ведь и в создании памятника в парке Академика Сахарова приняли активное участие?

— Камень был заложен до меня, а строительство действительно пробивал я. Выходил на район и губернатора. В итоге был объявлен конкурс, и с помощью замглавы Калининского района мы нашли спонсоров. Кстати, на самом памятнике неслучайно установлена скульптура аиста — так называли ликвидаторов, работавших с самыми опасными веществами в специальных защитных костюмах. Они должны были бегом домчаться до вещества и так же быстро от него избавиться.

— Вы уже сказали про торжественный митинг 26 апреля, когда вспоминают жертв Чернобыля и ликвидаторов катастрофы. Вы считаете, что должно быть две памятных даты. Почему?

— Мы уже несколько лет отмечаем не только 26 апреля, но и 30 ноября. Именно в этот день в 1986 году был принят в эксплуатацию саркофаг, накрывший четвертый энергоблок. Как ни странно, работы по ликвидации закончились опять же 30 ноября 1990 года. Это наш День победы. Сейчас придумываем название. Пока есть вариант назвать эту дату Днем чествования подвига участников ликвидации техногенных (радиационных) аварий и катастроф. Направим обращение депутатам Законодательного собрания, которые выйдут на Госдуму. Центральный совет, в свою очередь, направит обращение московским депутатам.

«Лечения нужно добиваться годами»

— В 2011 году вы говорили, что чернобыльцев плохо лечат: нет ни плановых ежегодных обследований, ни стационарного лечения, не всем удается получить путевку в санаторий. Как с этим обстоит дело сейчас?

— Мало что изменилось. После этого заявления я года три бился. Сначала вышел на постоянную комиссию в ЗакСе по соцполитике и здравоохранению: туда пригласили глав профильных комитетов, главврачей, представителей МЧС. Депутаты меня поддержали, потому что я раскрыл им, в каком отвратительном состоянии все находится. После этого главврачам в поликлиниках дали распоряжение проводить диспансерное обследование — оно должно быть специально разработанным для чернобыльцев. К тому же закон прописывает, что планово наблюдаться необходимо в течение всей жизни.

На деле полного необходимого обследования нет. В распоряжении почему-то написали, что обследование должно быть просто углубленным. Сказали, что юрист не разрешил написать по-другому. Какое право юрист имел не согласиться со статьей «чернобыльского» закона?

— Чернобыльцы вам жалуются на это?

— Одна женщина в Курортном районе пришла в поликлинику и сказала, что ей нужно пройти полное обследование. Ей пообещали его сделать и направили на всеобщую диспансеризацию, которую ввели не так давно. А это же совсем не то, это имитация обследования: три врача быстро посмотрят — и готово. Я встречался с начальником отдела здравоохранения Курортного района, обещали разобраться.

И жалуются не только мне. У нас в каждом районе есть отделение организации, везде проводятся бесплатные консультации. Сейчас в объединение входят около семи тысяч человек — это не только чернобыльцы, но и жертвы других катастроф. Среди них, например, пострадавшие от катастрофы на предприятиях комбината «Маяк» или взрыва на Семипалатинском ядерном полигоне.

Конечно, после обращений какие-то сдвиги происходят. Например, несколько раз я в экстренных случаях звонил в комитет по здравоохранению, и там помогали чернобыльцам. Но сдвиги не касаются полного обследования. Вопрос стоит до сих пор: на днях говорил с представителем губернатора Георгия Полтавченко по этому поводу, а сейчас назначена встреча с руководителем Госпиталя ветеранов войн. Возможно, они возьмутся за наше обследование.

— Вы только за несколько минут разговора назвали десяток разных комитетов и столько же чиновников. Сколько времени на встречи с ними вы тратите?

— Очень много. Сначала надо годами добиваться, а когда добьешься — надо следить, чтобы сделали. В России обычно ты приходишь и тебе говорят: «Мы вам сочувствуем, конечно-конечно, надо сделать». Но хорошо все только на словах. Однако я привык все начинания доводить до конца.

— Как проходит обследование детей Чернобыля — тех, кто родился у жертв аварии?

— Когда они маленькие, их обследуют в Педиатрическом университете. А вот потом, когда они переходят в районные поликлиники, никакого специального наблюдения нет. Их никто не учитывает, никакой базы детей нет.

— Еще вы жаловались на путевки в санатории. Их-то удается получать?

— По путевкам все плохо. Нас теперь ставят в электронную очередь с другими пенсионерами, хотя это не соответствует «чернобыльскому» закону. Кроме этого, выяснилось, что теперь нельзя ездить чаще, чем один раз в три года. Откуда это пошло? Это надуманное, непонятное внутриведомственное решение. В ответ нам начинают доказывать, что и другие должны поехать, а денег на всех не хватает. При этом до 2005 года было так: если ты не поехал по путевке, то стоимость отдавали. Но закон о монетизации льгот все перечеркнул.

— Как себя чувствуют чернобыльцы?

— Большинство чувствует себя неважно, имея целый букет заболеваний, многие из которых могут быть связаны с радиационным воздействием. Это воздействие обычно дает о себе знать с течением времени. Те, кто слабоват, сдаются. Забыл сказать, что нам много помогают в клиниках Всероссийской экстренной и радиационной медицины МЧС. Правда, только тогда, когда поступают деньги на программу Союзного государства России и Белоруссии. Чернобыльцы обращались к губернатору, чтобы он в свою очередь обратился в МЧС: если бы нас закрепили за этим ведомством, то мы получали бы высококвалифицированную помощь.

Вообще МЧС стала преемником Гражданской обороны СССР. Мы работали по ликвидации последствий в Чернобыле в составе этой структуры — стало быть, в МЧС должны за нас отвечать, а не относиться как к использованным вещам. Мы решали их задачи, и теперь такое отношение. Клиники строились под чернобыльцев, оборудование закупалось с учетом чернобыльцев, а вот лечение предоставляется редко — обычно его не финансирует никто.

«Ликвидаторы брали опасные вещества голыми руками»

— Расскажите о вашей службе в Чернобыле.

— В 1986 году меня направили на ликвидацию последствий аварии. Тогда я был начальником медицинской службы 6-й армии Ленинградского военного округа, находился в звании полковника. В Зоне отчуждения я был главным медиком, создал и возглавил военно-медицинский отдел. До моего приезда там было как в басне «Лебедь, рак и щука»: все вразброд. К примеру, выяснил, что там не было радиологов.

— Как это возможно?

— А я откуда знаю? Вокруг радиация, а специалистов, которые следили бы за тем, чтобы люди не переоблучались, не было. В общем, четырех радиологов мне прислали. Потом мы создали клиническую лабораторию по исследованию крови — таких лабораторий не было в бригадах, полках и отдельных частях.

Чернобыль на меня повлиял сильно. Когда вернулся оттуда, создал кафедру военной и экстремальной медицины в Педиатрической академии, а через полтора года Минздрав ввел эти кафедры во всех медицинских вузах России. Это сейчас кажется очевидным шагом, а тогда нужно было долго доказывать, почему это нужно. Пробивалось все очень тяжело.

— Кто-то выступал против такой кафедры?

— Ученый совет Педиатрической академии поддержал, Военно-медицинская академия тоже. Но тут же появилось очень много людей, которые все знают, но ничего не делают, а только мешают. Например, один военный чиновник мне сказал: «Знаю, что такое отделение, взвод, батальон, военная кафедра, а вот что такое кафедра экстремальной медицины не знаю. Нет, я не могу согласиться с ее появлением». Зато военный хирург, бывший министр здравоохранения Эдуард Нечаев меня поздравлял, говорил, что это правильная идея. В итоге пробили кафедру.

— Если вернуться к чернобыльским событиям, как были обеспечены ликвидаторы? Я читал, что было недостаточно средств защиты.

— Тогда весь СССР работал на Чернобыль: питание было хорошее, воды привозилось много, специальные средства тоже были. Все шло в принципе нормально. Конечно, много работ было авральных. Весь мир удивлялся, что мы построили саркофаг всего за пять с половиной месяцев. Во всем мире думали, что СССР не справится, а он справился.

Но были и такие случаи, когда ликвидаторы брали опасные вещества голыми руками. Некоторые не могли понять, что это опасно: лежит себе кусок графита — ни запаха, ничего, а от него прет радиационное облучение. Солдаты это просто не понимали, ведь это были простые работяги: столяры, слесари — в общем, обычные призывники.

— Раз их направили в Чернобыль, почему не обучили?

— Парня призвали, все рассказали, дали маску, говорят: «Надевай». Как командир отошел, он тут же маску снимает и идет курить. Но обвинять их трудно. Опять же: были бы запахи, была бы вонища, а так очень быстро привыкаешь к тому, что вроде как все безопасно.

— Новое укрытие для АЭС так и не готово. Чем это грозит?

— На саркофаге пошли трещины, значит, есть выход для радиации. Срок службы укрытия должен был составить 25 лет, а уже прошло 29. Надо понимать, что там внутри ядерное топливо в реакторе и помещениях четвертого энергоблока. Сейчас это еще и политический вопрос: в свое время украинцы отказались от нашего предложения, теперь нечем заплатить французской компании, которая ведет работы. Причем строительство и раньше шло очень медленно. Один мой хороший знакомый, украинский профессор рассказал, что власти Украины теперь во всем винят Россию: мол, раз они сделали этот саркофаг, то пусть и чинят сами.

— Политики постоянно вмешиваются в такие истории?

— Конечно. Например, в первые дни аварии на АЭС скрывали, что произошел взрыв. Даже в Припяти, в которой жили с семьями сотрудники электростанции, не знали о трагедии, а в Киеве вообще состоялась Первомайская демонстрация. Когда была авария на «Фукусиме-1», все повторилось. Тогда премьер-министр узнал о катастрофе по телевизору — ему даже не доложили. Там и сейчас очень плохи дела, но все в основном молчат. В Чернобыле выброс пошел в атмосферу, а у них — в океан. А там рыбки, а рыбка-то вкусная, ее везде едят, в том числе на нашем Дальнем Востоке.

— Сколько информации общество должно получать о подобных авариях?

— Чего греха таить, у нас очень много паникеров. Грамотность сейчас низкая, мало кто знает, как вести себя в подобных ситуациях. Если так подумать, то даже политиков трудно обвинять, ведь они боятся паники. Но все равно очень плохо, что многое скрывалось раньше, да и сейчас скрывается.

— Если случится новая катастрофа, люди не будут готовы?

— Главное в другом. Если, не дай бог, произойдет новая авария, то многие задумаются: идти бороться с последствиями или нет. Вот раньше единицы отказывались, а теперь люди посмотрят на нынешнее отношение к чернобыльцам и откажутся.

Петр Трунков