«Кризис в головах, а не в театре»

— Когда мы ставили спектакль спектакль «Дом», мы с Юрием Николаевичем много общались. Это естественно, когда режиссер и артист стремятся лучше узнать друг друга. В какой-то момент мы стали вспоминать детство, школу, юность. И Юра рассказал мне о своих родителях, о первой любви, об учебе в Ленинградском театральном институте, о многочисленных гастролях по стране и не только. Я почувствовал, что из этих воспоминаний — смешных, грустных, трогательных, фарсовых — можно сделать интересный спектакль, личностную историю, персональный взгляд на время. Вскоре придумалась и история спектакля: канун Нового года, провинциальный аэропорт, Гальцев застревает там из-за нелетной погоды вместе с другими пассажирами. И начинаются разговоры, воспоминания…

— Раскройте секрет, кто такая «Конопатая девчонка»? Это реальный персонаж или цитата из советской школьной песни?

— Это поэтический образ. У каждого мужчины живет в памяти образ первой любви, чистый и светлый.

— Когда смотришь спектакль «Дом», ловишь себя на мысли, что перед тобой не артист Юрий Гальцев, а он сам, человек без маски...

— В большинстве своем зрители знают только одну из граней этого одаренного человека — образ «телевизионный»… В спектакле «Дом» Гальцев виртуозно работает как драматический артист. В новом спектакле он вообще будет играть самого себя — человека с большим сердцем и душой. Но юмор никто не отменял, в конце концов, мы же в Театр Эстрады.

— Это ваша вторая работа на этой сцене. Раньше вы ставили в драматических театрах. У вас сложилось представление, каким должен быть эстрадный спектакль?

— Мне кажется, границы жанров в театре XXI века несколько размыты. Давно «все смешалось в доме Облонских»: и обостренный театр Брехта, и итальянские комедии конца XVIII века. Сколько сейчас откровенно скучных и неинтересных постановок в театрах комедий? И сколько ярких работ, наполненных хорошим юмором, в драматических театрах? Сейчас жанр — условность. Я верю, что спектакль может быть каким угодно, кроме скучного.

— То есть при создании нового спектакля об ожиданиях зрителя вы не думали?

— Я не связывал себя какими-то правилами, ожиданиями и законами жанра. Хотя в «Конопатой девчонке» будет и музыка, и песни, и пластика, и монологи. Режиссер не должен обслуживать публику, которая считает: я пришел в Театр Эстрады отдохнуть, давайте, смешите меня! Мне кажется, сейчас театр не несет в себе развлекательную функцию. С появлением телевидения, а, тем более, интернета, театр освободился от чистого развлечения. У театра нет возможности превзойти их по зрелищности. Театр — это человек человеку о человеке. Я уверен, сейчас в театр ходят люди думающие, которые хотят увидеть интересную, близкую им историю и поразмышлять о ней вместе с творцами.

— Как вы относитесь к режиссерам, которые говорят, что ставят не для зрителя?

— Философски. Подобные заявления чаще всего — лукавство. Но таких режиссеров я не осуждаю, понимаю их позицию. Если этот театр — его лаборатория, то он имеет право ставить «для себя», «для поиска». Существуют такие театры? Да, существуют. К счастью, сохранились и театры для зрителя. А есть театры, которые гордо утверждают, что их цель — развитие человека, его духовности. При этом работают в нем — непрофессионалы и даже дети… Пусть растут все цветы, всем хватит места.

— Вы согласны с утверждением, что в театре у нас кризис?

— Не помню времени, когда бы, не говорили, что у нас сегодня кризис! Кризис! Театр закончился! Смешно! Лет через двадцать скорее всего наше время будут называть периодом «невероятно бурного развития сценического искусства». Лицом к лицу — лица не увидать. Театр — это живой организм и он развивается в независимости от нашего суждения о нем. А кризис — он всегда! Кризис в головах, а не в театре.

— Но вам ближе классический театр, а не новые веяния?

— Я не делю театр на классы. Мне важен эксперимент. Каждый спектакль — это риск, возможность сделать что-то новое. Получится или нет? Никто не знает до премьеры. Главное — не бояться, не загонять себя в какие-то рамки, быть внутренне свободным.

— У этой внутренней свободы есть границы?

— Да, есть. Для меня — пошлость, чернуха, мат, непрофессионализм, агрессия к зрителю…

— Олег Николаевич, вы сейчас случайно не даете характеристику многих современных театральных постановок?

— У каждого своя точка зрения, свое видение, как надо ставить: у режиссера, у критика, у зрителя… Мне самому претит копеечный эпатаж! Но режиссеров, которые его используют, я не виню. И не думаю, что их нужно как-то переделывать.

— То есть вы против цензуры?

— Нет, на сегодняшний день я почти за цензуру. Цензура необходима для повышения художественного уровня спектаклей. Я сейчас не касаюсь политических вопросов цензуры. Но какие раньше на «Ленфильме» были редакторы и цензоры! Высочайший уровень отбора, высочайший уровень профессионализма, интеллекта. Если нужно, делали перемонтаж, переписывали сценарии, добивались пересъемки. Сейчас художественный уровень слабо кому интересен, деньги есть — фильм снимают. А в театре, конечно, очень хочется настоящих, глубоких пьес. Хорошая пьеса — бриллиант.

— Режиссеру сложно найти талантливую пьесу среди изобилия текстов?

— Непросто. Но встречаются. Раньше пьесы проходили через настоящие жернова, через жесточайшую цензуру. Следили не только за политикой, но и за художественным уровнем. Володин, Розов, Вампилов, Зорин — они прошли сложный путь и победили, их талант превозмог все преграды.

Беседовала Валерия Троицкая