Хроники войны: как пропаганда дефицит и голод покрывала

80 лет назад, 13 марта 1940 года, завершилась советско-финляндская война, длившаяся три с половиной месяца. Но, несмотря на подписанный 12 марта мирный договор, ранним утром 13 марта советские войска начали штурм Выборга.

Кстати, этот штурм — одна из многих «белых» страниц той войны. С одной стороны — бессмысленные жертвы советских солдат, с другой — трудно объяснимое сопротивление финских батальонов, защищавших Виипури (финское название Выборга). Утром 13 марта финны уже должны были знать, что согласно подписанному накануне мирному договору, город отходил к СССР и, соответственно, должны были без боя сдать его…

Впрочем, о том «приказал ли Сталин во чтобы-то ни стало захватить непокорный город, невзирая на жертвы», или были какие-либо другие причины бессмысленного штурма, пусть в этом разбираются профессиональные историки — что возможно лишь при условии, если будут открыты все архивы. Нужно сказать, что точной цифры погибших до сих пор нет. Мы же сегодня наверняка знаем лишь то, как официальная пропаганда промывала мозги советским гражданам о целях и причинах войны с Финляндией.

Для этого необязательно работать в архивах, достаточно почитать газеты за 1939-40 год, где в большинстве статей «советские воины героически сражались и гибли в боях за советскую Родину». В то же время все газеты клеймили буржуазную Финляндию, доходя до таких абсурдных домыслов, как «рабочие всех скандинавских стран не желают помогать финским белогвардейцам».

Кстати, слова о «боях за Родину» можно прочесть не только в газетах тех лет. Подобную надпись я обнаружил однажды в сосновом лесу недалеко от поселка Овсяное, что на Нахимовском озере. Еще издали я заметил сквозь деревья необычное красное «пятно» на земле. Подойдя ближе, увидел на лесной поляне обелиск из серого камня, а красное «пятно» оказалось ни чем иным, как большущим венком в виде красной звезды, составленной из искусственных гвоздик. На постаменте была прикреплена табличка с надписью: «Здесь, на месте дислокации 9-го полевого госпиталя захоронены воины, павшие в боях за советскую Родину в 1939-40 гг.»

Во время финской войны Ленинград превратился в прифронтовой город со всеми вытекающими отсюда последствиями. За несколько дней до начала боевых действий на Карельском перешейке (напомню, Советский Союз напал на Финляндию 30 ноября 1939 года) Президиум Верховного Совета СССР выпустил специальный Указ по светомаскировке Ленинграда и его окрестностей в радиусе 100 километров. Это означало, что не только сам областной центр, но и Пушкин, Колпино, Павловск, Петергоф, Ломоносов, Кронштадт, Гатчина и даже такие удаленные от Ленинграда населенные пункты как Тосно и множество других поселков погружались в зимнее время во тьму. Нарушителей Указа карали строго.

Чтобы в этом убедиться, «почитаем» ленинградские газеты за 39-й и 40-й годы. Многочисленные примеры приводит в книге «Принимай нас, Суоми-красавица», посвященной финской войне, Евгений Балашов, краевед и независимый исследователь Карельского перешейка. Так, 20 декабря 1939 года «Ленинградская правда» напечатала заметку под заголовком «Злостное нарушение правил светомаскировки», в которой рассказывается о судебном процессе над заведующим пивного ларя Василеостровского райпищеторга по фамилии П. Хвалько.

«Злостное нарушение» произошло 10 декабря. В тот вечер П. Хвалько проигнорировал указание милиционера «немедленно затемнить ларь», который дважды приходил и настойчиво требовал выполнять Указ о светомаскировке. Более того, «Хвалько стал оскорблять милиционера, осыпая его площадной бранью» (цитата из статьи). В результате суд приговорил подсудимого к восьми годам тюремного заключения. Заседание было выездным и проходило в клубе.

Или другой пример. 8 февраля 1940 года в той же газете — главном печатном органе Ленинградского обкома партии — рассказывалось, как «шофер А.Семов за вождение автомобиля по улицам Ленинграда с незатемненными фарами был приговорен военным трибуналом к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на 8 лет».

Никаких подробностей этого дела газета не рассказывает. Поэтому совершенно непонятно, каким автомобилем управлял Семов, кому принадлежала машина и многое другое, что могло бы пролить свет на дело «о злостном нарушении светомаскировки».

Не менее трагична еще одна сторона затемнения Ленинграда — рост преступности. Ленинградская милиция оказалась в сложном положении: в городе резко увеличилось число краж и грабежей в вечернее и ночное время. Выросло количество убийств и изнасилований. Суды по громким делам, как правило, были публичными и проходили, как правило, в заводских клубах, при полных залах. Подсудимых нередко приговаривали к расстрелам. Возродила война и еще один вид преступности — мародерство.

Население города почувствовало, что совсем близко идет война. Кроме затемнения, роста преступности, дефицита товаров и продуктов, был еще один явный признак войны — все госпитали были переполнены ранеными, ряд школ также был приспособлен под госпитали.

Евгений Балашов начал собирать воспоминания современников с середины 80-х годов, когда в СССР началась перестройка и малоизвестная «зимняя война» стала выходить из тени. В воспоминаниях старых ленинградцев постоянно звучала тема дефицита в прифронтовом городе. Еще до начала военных действий в ноябре начались перебои с продуктами. На колхозных рынках заметно выросли цены. Появились длинные очереди за товарами первой необходимости. Это запомнили многие.

Особенно ценными воспоминаниями можно считать опубликованный в середине 90-х дневник Аркадия Георгиевича Манькова (1913 — 2006), доктора исторических наук, заслуженного деятеля науки РСФСР, участника Великой Отечественной войны. Аркадий жил в пригороде Ленинграда, закончил Ленинградский университет и хорошо запомнил ту атмосферу, которая царила в Ленинграде в дни финской войны. Вот только некоторые отрывки из его дневника:

2 декабря. Сплошная тьма. Номер трамвая нащупываешь носом. На углу площади густая толпа. Лиц нет — их не видно… По радио передают декларацию народного правительства Финляндской демократической республики, образованного в Териоках, только что занятых нашей армией. Как талантливо и гениально! Как ловко!

15 января. Маленькая войнишка, а уже ни черта нет. Мать четыре часа простояла на морозе в очереди за двадцатью коробками спичек. Нет предмета, за которым не было бы чудовищных очередей: булки, керосин, мясо, чай, мука, масло… Дров нет, электричества не хватает. Из университета гонят с пяти часов. И совершенно не топят. Дома адский холод! (В январе 1940 года в Ленинграде морозы доходили до минус сорока градусов. — П.Котов).

18 января. На площади нашего поселка собралась толпа в ожидании керосина. Когда его подвезли, толпа хлынула к подводе. Давка и крик! Появляется милиционер и гонит продавца с площади…

20 января. Нас надули! И в отношении социализма, и нашего изобилия.

31 января. Уже несколько дней, как повысили цены на продукты. Сахар вместо 4р.10к. — 5р.50к., мясные изделия на 35%… И все же жуткие очереди. И никто слова не сказал. Народ покорен и терпелив…

В таком духе написан весь дневник Манькова — человека на тот период уже взрослого, образованного, прекрасно понимающего, что происходит в стране. Но что интересно, для многих три месяца финской войны затмились годами блокады. В частности, 90-летняя мать Евгения Балашова, пережившая блокаду, не смогла рассказать сыну ничего о событиях зимы 1939-40 годов. Блокада стерла все воспоминания.

Петр Котов