Иван Давыдов. Особый вид безумия

Кажется, все вокруг знали покойного Орхана Джемаля. И я знал — пересекались по работе, обменивались мыслями и репликами, но я не про то. Не знаю, каким он парнем был, не хочу себя выдавать за близкого друга, а разговоры в курилке — за важный для потомства мемуар.

Но с изумлением читаю рассуждения разных благонамеренных паршивцев, которые вдруг повылезали из щелей своих: «Как могли послать? Это же Африка, там же война».

Понимаете, в чем дело. Не надо было специально посылать. Иногда, наоборот, надо было останавливать, потому что он сам рвался туда, где страшно, чтобы потом рассказать остальным. Есть такой особый вид безумия, его еще называют журналистикой.

Сам я никакой, конечно, не журналист. Я умею редактировать тексты, придумывать темы и целые проекты, люблю подбирать слова, делать так, чтобы они правильно встали. Чтобы эмоцией поделиться или найти объяснение творящемуся вокруг. Это увлекает, бывает, в этом есть свой драйв и даже свой риск — приходится думать, не прилетит ли за правильно вставшие слова от Роскомнадзора, прокуратуры или каких-нибудь неравнодушных граждан. Думаешь, решаешь, что важнее — отсутствие проблем или правильно вставшие слова.

Но это никак не сравнится с риском, который добровольно берет на себя человек, едущий в Центральноафриканскую республику, просто чтобы рассказать, как там воюет частная военная компания из России. Частная военная компания, которой, согласно российским законам, просто быть не может. А она есть. И вот надо ему в этом разобраться, своими глазами увидеть и рассказать. Надо и все. Ему надо.

Разные бывают истории. Всякое говорится за рюмочкой. Хрупкий, в общем, не героического вида юноша, смеясь, рассказывает, как сидел, смотрел в глаза ополченцу с позывным «Сопля», и гадал, что ополченец Сопля сделает — просто ответит на заданный вопрос, произнесет косноязычную речь о величии русского мира, или шарахнет в упор из калаша. Девушка, тоже смеясь, вспоминает, как жгли автобус, в котором она ехала на репортаж, и как сломали ей ногу палкой возле горящего автобуса. Не убили же, чего теперь тосковать. Разные бывают истории.

Такое вот просто особое безумие — увидеть и рассказать. Я знаю, пожалуй, несколько десятков человек, по-настоящему этим безумием пораженных (их наверняка больше, я о тех, кого знаю лично). Разные — молодые, старые, одаренные литературно, и не особенно одаренные, умные, глупые, неважно. Важно — что одержимые этой вот страстью. Увидеть, узнать, рассказать.

Их бывает, бьют, калечат, бывает, убивают, а они все равно тащат на свет божий истории о сладкой жизни чиновного ворья, о непростой жизни людей простых, о пытках, о войнах, о бедах. Что поделаешь, страсть есть страсть.

Часто слышу разговоры о том, что «журналистика умерла». Немного смешно, что об этом охотно рассуждают сами эти вот одержимые. А она не умерла. СМИ как институт умирают внутри твердеющего авторитаризма, — ничего не случается с героями самых громких расследований, не общество, а старшие воры или палачи решают, что делать с ворами или палачами поменьше.

Это так, но это не значит, что тексты одержимых никому не нужны. Нужны, мне вот нужны. И еще разным людям нужны. Я что хочу сказать? Друзья мои (и не друзья), помешанные на том, чтобы увидеть, вытащить, рассказать. Вы и есть журналистика. Вы живы, и она жива. Не хочу говорить вам — «работайте дальше», например, потому, что вы и без таких призывов прекрасно обойдетесь.

Но хочу сказать — спасибо.

И думаю, я не один такой.

Иван Давыдов, журналист