Блокадники: забытое прошлое

В их возрасте мы будем просто жлобскими и занудными стариками. Никто из нас не расскажет, как, сварив суп из воротника, бежал на крышу тушить немецкие «зажигалки». Но где-то внутри теплится надежда, что их прошлое сможет стать стержнем и для нашего будущего.

70 лет назад началась блокада Ленинграда. Те, кому посчастливилось выжить в осажденном городе, многое могут рассказать о том, какие обличья принимает Смерть. Одна беда – их никто не слушает.

Кинематограф приучил нас к тому, что у героев нет старости. Титры начинаются в момент триумфа, а все остальное остается за кадром. Даже блокаду Ленинграда мы предпочитаем изучать по учебникам – так легче не замечать тех, кто 872 дня прожил в осажденном городе.

Обычный подъезд. Лестница, ведущая в подвальное помещение. За деревянной дверью, обитой жестью – аккуратный актовый зал. Еще одна дверь ведет в небольшую комнату с тремя столами буквой П. В комнате около 15-ти человек – актив симферопольского общества жителей блокадного Ленинграда.

Я прихожу к самому началу заседания, которое проходит здесь каждую среду. Из 95-ти «ленинградцев», живущих в Симферополе, на собрания могут приходить лишь около пятнадцати. Возле стен – полки с книгами о Блокаде (здесь это слово звучит именно так – с большой буквы). На гвоздиках аккуратно прибиты стенды с фотографиями, по-детски наивные и трогательные. Мне становится неловко. В глазах каждого, кто здесь находится, видишь осторожность и надежду. Надежду, что их поймут, и осторожность – потому что, судя по всему, слишком часто их не понимали.

Один из блокадников, узнав, что я журналист, с недоверием рассказывает, как его однажды пригласили в школу, а ученики даже не захотели слушать его историю. Говорит с обидой в голосе: «Может надо менять форму рассказа о тех событиях?». У меня нет ответа.

Я не знаю, как говорить с людьми, которые в детском возрасте похоронили своих родных. Которые ели столярный клей и ловили крыс. Я не знаю, что мне сказать всем им – на саночках отвозивших своих родителей к месту сбора человеческих тел. «Матросы на лошадях зимой 41-го года ездили и собирали покойников на улицах. А потом штабелями сжигали за городом - это надо рассказывать?», - спрашивает у меня Юрий Миронович. Я киваю – говорить нечего.

Они рассказывают мне о псевдоблокадниках. О тех, кто присваивает себе право говорить от лица переживших осаду Города. О тех, кто берется рассуждать об этике войны, не имея за душой переживания серьезнее, чем утреннее похмелье.

Разглядываю фотостенды. В этих стендах, как в полузабытых стенгазетах, жуткое одиночество: их не увидит никто, кроме тех, кто приходит сюда каждую среду. А если и увидит – то не поймет и не оценит жизнелюбия людей, еще в дошкольном возрасте научившихся толкаться со Смертью локтями.

На столах разложены фотоальбомы. Несколько – с фотоотчетами художественной самодеятельности, один «парадный», еще один – альбом-мартиролог. С каждым годом последний становится все толще.

«У нас в обществе есть и белорусы, - говорит мне одна из блокадниц. – Мой муж всегда говорил: если бы не белорусы, мы бы до сих пор с немцами воевали». Я замечаю, что в комнате лишь двое мужчин. Фраза о том, что «у войны неженское лицо», обретает противоречивое – и, вместе с тем, утвердительное звучание.

Первые организации блокадников появились в самом конце 80-х. Официально блокадником считается тот, кто прожил в осажденном городе не менее 4 с половиной месяцев. Главный итог борьбы «украинских ленинградцев» за свои права - это 75%-ная льгота на оплату коммунальных услуг. Если учесть растущие тарифы, это довольно много. И непозволительно мало, если сравнить с тем, что им пришлось пережить.

Другое достижение – это получение статуса «участников боевых действий». В денежном эквиваленте это пенсия в $150. В Советское время блокадникам и вовсе не доплачивали за статус. «Но тогда и стандартной пенсии в 132 рубля хватало на жизнь. До Ленинграда билет стоил 19 рублей. А теперь он стоит 3500 гривен, при пенсии в 1260», - объясняют мне.

Раз в два года украинское государство дает им право бесплатного проезда по СНГ в две стороны. «А в России эти талоны перестали давать в 2010 году», - теперь уже досада звучит в адрес чиновничьей Москвы. Возможность повидать город их детства у блокадников есть, но, скорее, теоретическая. Каждый год с 5 по 20 мая российские авиалинии предоставляют им места на рейсах в Питер. Но все остальное - ни гостиницы, ни даже внутригородской транспорт Санкт-Петербурга – пенсионерам не по карману, и льготные места в самолетах так и остаются незаполненными.

С каждым годом их становится все меньше. Из 170-ти блокадников Симферополя в живых осталось меньше сотни. Порядка 500 «детей осажденного Ленинграда» живет в Севастополе. В остальных крымских городах их число редко переваливает за пятьдесят.

На помощь чиновных кругов они давно уже перестали рассчитывать. Крымские «государственные мужи» вволю потренировались в «отфутболивании» просителей от одного кабинета к другому. Один из высоких начальников и вовсе заявил «ленинградцам», что помогать организовывать памятные мероприятия к 60-летию снятия Блокады не станет: «Ленинград – это не Украина». «Нет, ну это же тупость какая-то. Со мной был ветеран 90-летний, так он всю обратную дорогу переспрашивал, не подвел ли его слух и правильно ли он понял слова», - возмущаются блокадники.

Здесь до сих пор Санкт-Петербург называют Ленинградом. Наверное, это дань уважения городу, в котором прошло их детство – если его можно было так назвать.

Раньше у них и вовсе не было своего помещения. Ютились в обществе инвалидов, в детском парке, в помещениях «Русского движения» - пока те не выгнали блокадников на улицу в десятиградусный мороз. В отличие от своих «сменщиков», блокадники не могли платить денег за аренду. Лет 10 назад нашли подвал, в котором сегодня собираются. Разобрали свалку, вынесли мусор, привели помещение в порядок. Делят помещение с союзом ветеранов, союзом офицеров и районным отделением компартии. Хотя и это помещение чиновники пытаются отобрать. Пока, к счастью, безуспешно.

Их общество – это попытка сохранить хоть какое-то единство в мире заборов и равнодушия. Они совместно отмечают дни рождения, организовывают смотры художественной самодеятельности. «У нас есть свой транспарант, с которым мы ходим 9 мая на праздник Дня Победы», - рассказывают мне. Хотя, в отличие от других ветеранов, у «ленинградцев» два Дня Победы: наряду с 9 мая они отмечают еще и 27-е января – день прорыва Блокады.

Одна из женщин жалуется, что у России с Украиной большая разница в пенсиях, и задает наивный вопрос: «Почему так?». Потому что мы другое государство – парирует другая. «А почему мы другое государство?». На это ни у кого не находится ответа, в том числе у меня. «Мы ведь сюда тоже не сами приехали, добавляет кто-то. По распределению институтов, после депортации крымских татар нас сюда перевозили…»

Договариваюсь с ними записать их воспоминания о блокаде. Мне не по себе: я прекрасно понимаю, что интерес СМИ к этим людям проявляется дважды в год – ко Дню Победы и к годовщине снятия Блокады. В моей просьбе об интервью мне самому чудится нечто конъюнктурное, связанное с профессионально-дежурным поиском темы для статьи. задумчиво разглядываю свои руки. Это легче, чем смотреть им в глаза.

В их возрасте мы будем просто жлобскими и занудными стариками. Никто из нас не расскажет о том, как сбил двух фрицев под Ейском или как, сварив суп из мехового воротника, бежал на крышу – тушить немецкие «зажигалки». Мы сопереживаем персонажам «Аватара» больше, чем героям «Освобождения». В конце концов, мы просто разучились быть заодно – нас нечему объединять.

Единственное, что в моих силах – это написать о ленинградцах текст. Написать не для них, а для себя. Потому что их прошлое стало стержнем для их настоящего. И где-то внутри теплится надежда, что оно сможет стать стержнем и для нашего будущего. Кто знает…

Павел Казарин