Нужно менять саму систему педагогического образования, чтобы инклюзия стала возможной.
По данным ВЦИОМ, больше половины россиян никогда не слышали такого термина как «инклюзивное образование». Исследования «Дети Mail.ru» и «Добро Mail.ru», участие в которых приняли больше 37 тысяч пользователей, показали, что лишь половина из них относятся к инклюзии в образовании нейтрально. Оставшиеся почти поровну поделились на два противоборствующих лагеря. Первые считают, что инклюзия нужна и полезна, она научит детей толерантности. Вторые выступают против подобной практики, поскольку считают, что российская система образования не готова к таким вызовам, учителя не умеют работать с особыми детьми, а их появление в классе негативно скажется на качестве образования для остальных.
С какими трудностями могут столкнуться все участники образовательного процесса, когда в класс приходит ребенок с инвалидностью, и как их можно решить, рассказала «Росбалту» нейропсихолог, эксперт Центра лечебной педагогики Анна Кибрик. Полную версию разговора смотрите на Youtube-канале «Росбалта».
— Кому сегодня де-юре доступна инклюзия? Все ли дети с особенностями могут ходить в обычные детские сады и школы?
— По закону любой ребенок имеет право на образование по выбранной его родителем или законным представителем модели. Если говорить конкретнее, в зависимости от того, какой диагноз у ребенка и какие рекомендации дает психолого-медико-педагогическая комиссия (ПМПК), семье могут быть предложены разные варианты. Эти варианты зависят от того, какие у ребенка есть физические или ментальные нарушения. Например, для ребенка с сохранным интеллектом, который передвигается на инвалидной коляске, и ребенка с аутизмом, это будут совершенно разные варианты инклюзии, разные варианты учебных программ и образовательных маршрутов.
— То есть: сегодня дети и с физическими ограничениями, и с ментальными одинаково имеют право на инклюзивное образование, а вот в каком виде — зависит от того, что говорят специалисты?
— Верно. Но здесь важно не смешивать формальную сторону вопроса и содержательную. Если говорить формально, любой ребенок с особенностями имеет право на инклюзию. Любой родитель имеет право отстаивать инклюзию, и, если ему будет в этом отказано, может жаловаться в вышестоящие образовательные инстанции, а если не помогает и это, подавать жалобы в прокуратуру. Такие случаи есть, и их немало.
Если говорить про содержательную сторону, здесь важно рассматривать каждую конкретную ситуацию отдельно: где живет ребенок — в большом городе или в сельской местности, какие условия может ему предложить ближайшая к дому школа, каковы особенности этого ребенка и что будет соответствовать его интересам. На все это могут быть очень разные ответы. А кроме того, к сожалению, очень часто представления специалистов и семьи кардинально отличаются.
Отдельно у нас есть проблема с детьми, проживающими в интернатах. Я упоминаю об этом, потому что эти дети имеют такое же право на образование, которое раньше систематически нарушалось. За последние годы ситуация изменилась к лучшему, но важно понимать, что проблема все еще существует.
— Если мнения родителей и специалистов отличаются, кто в этом случае прав?
— На этот счет есть разные позиции. Первая, в которой мы считаем родителей главными экспертами по их ребенку, подразумевает, что последнее слово за ними, и их решение основное. Понятно, что у такой позиции очень много плюсов: родители больше времени проводят с ребенком и лучше знают его особенности, возможности и потребности.
Но есть и другая позиция, которая в большей степени свойственна нашей стране и сопряжена с большим количеством унижений, которые испытывают родители особых детей. Она предполагает, что специалисты, которые в первый раз видят ребенка на заседании психолого-медико-педагогической комиссии вправе навязывать семье представление о том, где и как должен учиться их ребенок. Конечно, за последние годы роль ПМПК сильно изменилась. Сейчас специалисты могут дать рекомендации по выбору образовательного учреждения и образовательной модели, но их мнение уже не является истиной в последней инстанции, и родитель может его оспорить. У комиссии уже нет такой власти, как раньше. Кроме того, я знаю, что в ряде городов, не таких больших, как Москва и Петербург, эти комиссии работают хорошо, действительно помогают и семьям, и школам.
В любом случае — у каждой семьи свой путь в поисках детского сада и школы. И, к сожалению, до сих пор в России этот путь очень и очень болезненный. В нашей стране за образование для особого ребенка все еще надо бороться.
— Когда мы говорим об инклюзии, важно понимать, что это могут быть очень разные дети: кто-то в инвалидном кресле, кто-то с тростью и собакой-поводырем, кто-то не может сосредоточиться на уроке или усидеть 45 минут на одном месте. Умеют ли наши учителя с ними работать?
— Я считаю, что пока не изменится кардинальным образом ситуация с обучением будущих учителей в педагогических вузах, ситуация с инклюзией тоже не может измениться в лучшую сторону. В большинстве случаев инклюзия навязывается учителю, который совсем не умеет работать в таких условиях. Как правило, все устроено таким образом: спускается распоряжение от директора организовать инклюзию, учитель вынужден ему следовать. При этом, он совсем ничего не знает о том, как организовать образовательный процесс с учетом наличия в классе ребенка с особенностями, потому что его этому не учили. И он не может выступать медиатором в общении с родителями других детей, которые могут протестовать против того, чтобы в их класс пришел ребенок с особенностями. И их можно понять, потому что они считают, что интересы их детей будут ущемляться, если в классе появится ребенок, который кричит, дерется, бегает или просто требует от учителя много внимания. Такие ситуации обычно вызывают много вопросов у непосвященных людей. Неподготовленный учитель может просто не знать, как на них ответить, потому что он сам зачастую пребывает в растерянности и шоке. Насколько я понимаю, системных изменений в педагогическом образовании пока нет.
— Сможет ли учитель потянуть сразу несколько детей с особенностями в одном классе?
— Образовательные программы для детей с ОВЗ дифференцированы в зависимости от типа и тяжести нарушений. Надо сказать, что эти программы составлены достаточно разумно — под разные особенности разных детей. Например, для детей с аутизмом прописана важность и значимость инклюзии, но условия зависят от уровня и степени нарушений. В зависимости от того, сохранных ли у ребенка интеллект, есть ли выраженные поведенческие особенности, ребенка лучше будет отправить в большой класс или в маленький ресурсный класс с более частыми переменами, возможностью сенсорной разгрузки.
Для детей с тяжелыми множественными нарушениями развития, как правило, инклюзия не предполагается в силу выраженных интеллектуальных и сопутствующих нарушений. Для них обычно организуют специальные классы, в которых они занимаются по адаптированным общеобразовательным программам.
— Получается, образовательные программы для детей с разными нарушениями есть, и когда в класс приходит ребенок с аутизмом или с ДЦП, учитель может открыть рекомендации и почитать, что нужно делать?
— Вся документация, связанная с обучением детей с разными нарушениями, находится в открытом доступе, ее может найти любой желающий. Все адаптивные образовательные программы, все стандарты, которые касаются обучения детей с нарушениями развития, доступны. Я полагаю, учителю не сложно найти их и понять, как рекомендуется учить того или иного ребенка. Тем более, что ребенок идет в школу с заключением и рекомендациями ПМПК, где все это тоже прописано. Меня беспокоит скорее не формальный аспект, а содержательный. Если учитель никогда не слушал теоретических курсов, связанных с инклюзивным образованием, если не сталкивался с особыми детьми в своей практике, эти бумаги ему мало чем помогут. Он не умеет, не обучен тому, как действовать в сложной ситуации. Это, поверьте мне, тяжело, даже если представить себе ребенка с сохранным интеллектом, который может осваивать общеобразовательную программу, у которого, например, есть выраженные двигательные особенности: например, он может читать с той же скоростью, что и класс, и участвовать в обсуждении, но не может писать. А другие дети и их родители задают учителю вопросы, на которые он должен уметь отвечать. Если он не компетентен в этом, если с ним про это не говорили в вузе, он оказывается в очень сложной ситуации. У меня к учителям здесь очень много сочувствия. Нужно менять саму систему педагогического образования, чтобы инклюзия стала возможной.
У нас это пока выглядит так, словно сверху спустили некоторые законы, они достаточно разумны, обусловлены необходимостью реализовывать равные права на образование для всех. У нас не существует больше понятия «необучаемый», которые еще 10 лет назад вешали как ярлык на лоб детям с нарушениями развития и их бедным родителям. Но для того, чтобы реализовать этот закон на практике, нужно огромное количество системных усилий в образовании. Вот эта часть у нас, кажется, пропущена: закон есть, а что делать — не понятно. И это огромная проблема.
— Основное беспокойство родителей связано с тем, что их детям будет сложнее учиться и качество образования упадет, если в классе появится ребенок с особыми потребностями, который требует от учителя много внимания. Что может ответить на это учитель или школа?
— У меня есть на этот счет мнение, как у специалиста. Например, ребенка с аутизмом, если у него есть какие-то выраженные поведенческие трудности, я бы скорее не рекомендовала отправлять в общеобразовательный класс, потому что и ему самому там будет очень тяжело, и другим детям, и учителю. Тем более, что люди с аутизмом часто довольно непонятно себя ведут. Это может создавать напряжение. Родители таких детей и так часто сталкиваются с социальным неодобрением, для них общеобразовательная школа может стать еще одним — неподъемным — стрессом.
Если же в класс (по обоюдному согласию родителей, директора школы и учителя) должен прийти ребенок с особенностями, очень важно, чтобы перед 1 сентября состоялась встреча с другими родителями класса. И нужно очень хорошо подумать, должны ли при этом присутствовать родители особого ребенка. С одной стороны, они могут рассказать о своем ребенке, дать необходимую информацию, установить контакт с другими родителями. С другой стороны, они могут столкнуться с открытой агрессией в свой адрес, и, возможно, в этой ситуации лучше, чтобы сначала с остальными родителями поговорили директор и учитель. Мне кажется, если правильно организовать просвещение взрослых, детям будет проще. Они ведь не являются носителями таких стереотипов и страхов, как взрослые. У них возникает естественное любопытство в отношении всего нового и непонятного. Они достаточно легко задают вопросы тому взрослому, который находится рядом — родители, учитель, тьютор. Их беспокоят обычно какие-то простые и понятные вещи, вроде: а как он общается, если он не разговаривает, или как он ходит в туалет на инвалидном кресле. Если они получают ответы на свои вопросы, то, поскольку дети очень гибкие, они довольно легко встраивают это новое знание в свою картину мира. У взрослых все устроено иначе. Они переполнены мифами и стереотипами. До сих пор я слышу истории о том, что родители затравили маму ребенка с синдромом Дауна, потому что всерьез считали, что это заразно для других детей. Просто дичь какая-то. Полнейшее Средневековье. У родителей в головах могут быть мифы и стереотипы, которые остались с советского времени, когда инвалидность считалась чем-то стыдным, что нужно скрывать. У них может быть масса собственных переживаний, с которыми они не знают, что делать. Мне кажется, в этом вопросе нужно просвещение, и школа, по-хорошему, должна становиться его носителем, взять на себя эту миссию.
— Насколько значима позиция общества по отношению к инклюзии? Вот, скажем, в класс приходит ребенок с инвалидностью, но большинство родителей выступают против. Что дальше? Что делать в этой конкретной ситуации и как решать проблему на системном уровне — на уровне правительства, Министерства просвещения?
— Мне кажется, какие-то процессы в обществе не могут происходить по решению сверху. Да, государство навязывает то, что считает правильным. Но пример с вакцинацией показывает, что государство отдельно, а общество — отдельно. И такие процессы, как инклюзия, тоже должны идти снизу.
Очень показательна нашумевшая петербургская история с бабушкой, которая выгнала детей с аутизмом с детской площадки. И, мне кажется, что она очень полезна. Конкретные люди пострадали психологически, и мне жаль. Но такие прецеденты и меняют общественное сознание. Благодаря таким историям начинается общественная дискуссия. Да, у нас, к сожалению, с этикой дискуссий в социальных сетях все плохо, очень много ненависти. Тем не менее, об этом начинают говорить и в сознании людей что-то меняется.
Путь родителей с особыми детьми в нашей стране сейчас — это путь пионеров. Но изменения происходят только так. Только разговаривая, объясняя, показывая своим примером, как правильно или неправильно, можно что-то менять.
Мне вспоминается история о том, как менялась ситуация с правами инвалидов в США. Там инвалиды-колясочники ползли по ступеням Конгресса, чтобы привлечь внимание к отсутствию доступной среды. Это такой немного жутковатый пример. Но отчаянные времена — отчаянные действия. Все равно никто, кроме родителей особых детей, так не заинтересован в том, чтобы проблема решилась.
Что касается конкретной ситуации, здесь нужно разделять юридическую и психологическую сторону вопроса. Если большинство родителей на родительском собрании говорят: «Мы не хотим, чтобы с нашими детьми учился ребенок с ОВЗ», то с юридической точки зрения они ничего сделать не могут. Если они начнут подавать жалобы, я очень сомневаюсь, что эти жалобы будут удовлетворены. В этом смысле родители особого ребенка защищены законом.
Но с психологической точки зрения, мне кажется, можно было бы попытаться наладить отношения с остальными родителями, если на это есть ресурс. Сделать презентацию о своем ребенке, рассказать о том, как он общается, как проявляются его особенности. Хорошая вещь — так называемый «коммуникативный паспорт». Это карточка, которая может быть прикреплена к коляске ребенка или находится под рукой. В ней написано, как его зовут, сколько ему лет, какие у него особенности, как он общается, если не может использовать звучащую речь, как он проявляет разные эмоции. Мне кажется, чем мы будем человечнее по отношению друг к другу, тем сильнее и эффективнее будут изменения.
Мой опыт показывает, что людей с неадекватной агрессивной позицией не бывает большинство. Статистика, которую вы привели, это подтверждает. А с остальными можно налаживать взаимодействие. Это непростой процесс. Но он все равно должен происходить, чтобы что-то изменилось.
Анна Семенец
