Польская модель: почему с оппозицией надо считаться

"Росбалт" продолжает публикацию цикла статей, посвященных опыту урегулирования политических кризисов в разных странах мира.

Польская власть в 1980-х гг. не смогла подавить протестные настроения (о том, почему так произошло, читайте в предыдущей статье) и была вынуждена обратиться к оппозиции, которая оказалась вполне подходящим партнером для переговоров. Произошло это по ряду причин.

Во-первых, в Польше существовало традиционно мощное рабочее движение, желающее и умеющее выступать против власти. Именно оно лежало в основе протестов. Власть боялась не столько того, что на улицы Варшавы выйдут «травоядные» интеллигенция и студенты, сколько того, что рабочие судоверфей, шахт, металлургических, машиностроительных и текстильных предприятий прекратят работу. Более того, к началу 1980-х уже было понятно, что забастовки могут соединиться с погромами партийных комитетов, магазинов, общественных зданий. В памятном конфликте начала 1970-х, возникшем из-за повышения цен на продукты, было много погибших и раненных, что, естественно, приходилось принимать во внимание, спустя десятилетие.

Во-вторых, польская оппозиция была достаточно четко структурирована. Лидером профсоюза «Солидарность» стал гданьский электрик Лех Валенса. Это был яркий, харизматичный, хотя малообразованный и авторитарный по своим замашкам человек. Явные минусы в фигуре «великого электрика», как стали в шутку называть Валенсу, сочетались с явными плюсами. Но главным было то, что власть четко понимала, кто ведет за собой многомиллионные массы. И, соответственно, знала, с кем можно вести переговоры. Ведь нет никакого смысла о чем-то договариваться с лидерами оппозиции, которые примут на себя определенные обязательства, но не сможет их выполнить. Валенса же мог до поры до времени убеждать народ в том, в чем был убежден сам.

В-третьих, польским интеллектуалам во второй половине 1970-х удалось установить контакт с рабочими. Сделать это было нелегко, поскольку особой любви между ними не наблюдалось. Среди польских провинциалов, наверное, немало было таких, как Игорь Холманских, - готовых явиться в столицу и навести порядок среди протестующих. Но когда бастующим и репрессированным пролетариям понадобилась помощь (деньгами, советами, адвокатами), варшавские интеллектуалы Яцек Куронь и Адам Михник создали Комитет защиты рабочих. За несколько лет комитет сделал достаточно, чтобы растопить лед недоверия и побудить верхушку «Солидарности» принять помощь интеллектуалов в деле осуществления реформ.

В-четвертых, серьезную роль в налаживании контактов между властью и оппозицией сыграла католическая церковь. С одной стороны, она обладала большим авторитетом в народе, значительно усилившимся в 1979 г. благодаря тому, что польский кардинал Кароль Войтыла стал римским папой Иоанном Павлом II. С другой стороны, церковь не «ложилась под власть» с целью получить как можно больше материальных благ, а участвовала в судьбе своей страны, стремясь содействовать формированию хотя бы относительного единства в расколотом на противостоящие группировки обществе.

В-пятых, само польское общество при всей его разобщенности постоянно помнило о важности национального единства. С одной стороны, это определялось многовековой трагической судьбой народа, который соседние великие державы делили между собой, как хотели. С другой – многолетняя зависимость от СССР культивировала миф о прекрасной Европе, в которую надо вернуться. Поляки не отвергали демократию как чуждую их национальной культуре выдумку, а, напротив, полагали, что разрыв с европейской демократической традицией (помимо всего прочего) обусловил все тяготы их жизни.

В сегодняшней России, в отличие от Польше 1980-х, практически нет условий для формирования сильной оппозиции. Протест пока в основном ограничивается мирными демонстрациями благополучных столичных жителей. Рабочие и интеллигенция чужды друг другу. «Главные оппозиционеры» практически никогда не «спускаются» в пролетарскую среду. Более того, они выдвигают тезисы о том, что им не нужны ни единый лидер, ни четкое структурирование. Церковь откровенно сервильна и либо дистанцируется от политики, либо обслуживает интересы власти. И, наконец, российская идентичность - скорее имперская, чем европейская. Для многих безусловными ценностями являются сохранение единой и неделимой России, жесткое противостояние американцам, укрепление вооруженных сил, а не вхождение в объединенную Европу.

Соответственно, Кремль имеет возможность раскалывать оппозицию и играть на ее внутренних противоречиях. Вместо переговоров власть маргинализирует активистов, презрительно именуя их «бандерлогами».

Экономический кризис, конечно, может качественно изменить расстановку сил, пробудив различные слои общества к протесту. Однако пока нет ответа на вопрос, смогут ли лидеры оппозиции объединить эти слои и заставить власть считаться с обществом.

Если вражда между левыми и правыми, рабочими и интеллигенцией, столицами и провинцией останется более сильной, чем общее неприятие правящего режима, польский сценарий в России не реализуется. Но если власть будет совершать все новые ошибки, раздражая общество своим откровенным цинизмом (вроде прошлогодней рокировки «Путин – Медведев»), противостояние верхов и низов непременно усилится.

Если бы в свое время группа ответственных, но недальновидных товарищей, не устроила путч и не создала знаменитый ГКЧП, Советский Союз вполне мог бы еще какое-то время просуществовать. Но события августа 1991 г. внезапно показали народу, что тигр – бумажный, и бояться его не следует.

Сегодня от власти можно ожидать чего-то подобного. Ошибки Кремля в основном сводятся к равномерному принижению всех несогласных и опоре лишь на откровенных марионеток. В итоге нарастает число обиженных даже среди тех политиков и деятелей культуры, которые еще вчера предпочли бы быть союзниками Кремля. Движение по такому пути – это движение к «Солидарности».

Среди польских оппозиционеров были как левые популисты из рабочих, так и экономисты – сторонники шокотерапиии. Католические консерваторы перемежались там с приверженцами европейской толерантности. Политики, как огня боявшиеся советского «старшего брата», стояли в одном ряду с теми, кто главной угрозой для Польши традиционно считал Германию. Но в определенный момент все сочли, что о разногласиях надо забыть до тех пор, пока не рухнет режим. И тогда режим действительно рухнул.

О том, как это происходило, читайте в следующей статье.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге